Это заглушит страх у купцов Тбилиси и родит надежды. Неудача архиепископа Феодосия охладит кахетинцев, а пока используй свадьбу князя Зураба. Я знаю, что мало осталось дорогих изделий. Но надо напрячь усилия, собрать караван и направить в Ананури. Там кичливые князья, тщеславясь, раскупят для княгинь бесполезные украшения. Мне купцы пусть привезут алмазное ожерелье, – поднесу как добавочный подарок царевне Нестан-Дареджан. Весть об этом караване не оставит спокойными купцов Телави. Надо бороться за равновесие весов царства.
Ушел Вардан от Моурави с тяжелым чувством: не допустит царь Теймураз расцвета торговли Картли. Но и он, тбилисский мелик, не допустит переноса торговли в Кахети. Пусть для поединка ему придется вытащить из тайников даже личное богатство, но майдан воссияет, и иноземные купцы с восхищением начнут расхваливать ведение торговых дел картлийскими купцами… Поскорее бы посольство из Русии возвратилось… Моурави никогда не ошибается. Алмазное ожерелье Гурген сам повезет, как раз есть такое. Нуца огорчится: твердо решила преподнести эту редкость невесте Автандила после венца. Но пока сын Моурави женится, индийские купцы лучшее привезут. Должны привезти, ибо их будут манить в Картли загадочные звезды из лунных камней на прозрачных покрывалах из воздуха. Эту приманку придумал веселый азнаур Дато. Без такого товара с луны, шутит он, Вардану труднее поднять торговлю, чем павшего осла…
Непосильная тяжесть легла на сердце Русудан. Она никогда не перелистывала «Карабадини», но сейчас покорно смотрела, как Дареджан открыла лекарственный ящик, достала сироп, приготовленный из сушеных фиалок и меда, наполнила четверть чаши и решительно протянула ей.
Неизвестно, перестало ли от сушеных фиалок усиленно биться сердце, но Русудан продолжала равнодушно смотреть на торопливые сборы, Георгий сказал – не поехать невозможно, это равносильно разрыву. Автандил и Иорам тоже пусть готовятся к веселью.
С болью вспомнила Русудан венчание Нестан. Как сияла тогда красивая невеста, а в глазах Зураба отражался пыл любви!.. А теперь? Русудан никак не могла побороть в себе чувство отчужденности к брату. Нет, не по-рыцарски поступает наследник доблестного Нугзара! Он в жестокой власти честолюбивых видений… Разве кто-нибудь из «барсов» способен был на подобное? А ведь они все почти из глехи. Прав Георгий – благородство никогда не будет неотъемлемым достоянием знатных…
Накануне выезда, когда на конях уже красовались чепраки с ностевским значком, а на грузовых верблюдах покачивались вьюки с праздничными нарядами, когда «барсы» собрались у Саакадзе и уже опорожнили тунги вина за счастливую дорогу, в калитку кто-то условно постучал: два раза, затем один раз и снова два раза. Эрасти прислушался и вдруг изумленно крикнул:
– Керим! Так только Керим стучит! – И стремглав выбежал.
– В пьяном сне приснился ему Керим, – поморщился Папуна.
– Полтора часа буду смеяться над беспокойным джейраном, если вернется один.
Но за полуоткрытой дверью мелькнул широкий зеленый халат, барашковая шапка взлетела на крюк, звякнула кривая сабля, и порывисто вошел Керим. В уголках его глаз затаилась грусть, но смуглое лицо освещала улыбка огромной радости.
И так неожиданно было его появление, что сначала никто не шевельнулся, словно вновь увидели за плечами Керима минареты Исфахана и почувствовали на своих лицах жар персидских пустынь.
Первым опомнился Саакадзе и поспешил навстречу вошедшему.
– Дорогой мой Керим, злой или добрый ветер занес тебя в Тбилиси? – В вопросе Саакадзе слышалась тревога.
– Дитя мое Тэкле! – прошептала побледневшими губами Русудан.
– Властелин и повелитель моей воли, неизбежно мне бросить к твоим стопам скудные мысли…
Керим склонился и хотел поцеловать край одежды, но Саакадзе быстро поднял его и трижды облобызал.
«Барсы» бросились к нежданному гостю и, если бы не Папуна, задушили бы в дружеских объятиях.
– Царица… дитя мое… Тэкле, – глухо повторила Русудан.
– Аллаху угодно избавить тебя, о моя повелительница, от горестей. Светлая, как облако, царица здорова. Да не омрачит тебя скорбь, здоров и светлый царь Луарсаб.
– Тогда зачем же ты, пустой арбуз, прикатился сюда, рискуя своей зеленой шкуркой? – не особенно владея собой, спросил Папуна.
– Я сказал себе так…
– Как ты сказал себе, потом узнаем, а сейчас садись, ешь, пей и забудь о паршивом Али-Баиндуре. Пора знать: когда я праздную встречу с друзьями, не люблю, чтобы мне напоминали о нечистотах.
А взбудораженные «барсы», то обнимая растроганного Керима, то упрекая в воздержанности к вину, забрасывали его расспросами о Тэкле, о Нестан. Ведь он видел ее? Улучив минуту, и Эрасти выкрикнул:
– А мать, отец, здоровы ли? Не забыли ли мою Дареджан и сына Бежана, не прислали ли просьбу?
Приличие требовало учтивого ответа, но Керим, едва успевая обдумывать, с неудовольствием замечал, что слова его катятся, подобно орехам по неровной доске.
Саакадзе выжидательно молчал, вглядываясь в Керима. Вот он – чужой веры, чужой страны, сейчас богатый, красивый. Что заставляет его пренебрегать радостями жизни ради несчастных Тэкле и Луарсаба? Что заставляет его страдать их страданиями и радоваться их радостями? Почему с благоговением он смотрит на Папуна? Почему с братской лаской восхищается ростом Автандила, резвостью Иорама? И, точно отвечая на эти мысли, Димитрий вскрикнул:
– Посмотри, Георгий, он такой же, он весь наш! Полтора года не устану поить его грузинским вином.
– Аллах свидетель, я на большие годы рассчитываю, ибо, когда удастся вырвать из когтей шайтана светлую царицу и благородного в своей чистоте царя Луарсаба, я вместе с ними покину навсегда страну, где судьба каждого правоверного висит на волоске ханской бороды.
– Выходит, ты сказал себе такие слова…
– Да, ага Дато… Мудрый Хусейн изрек: «Созерцай солнце, и ты испаришь из души своей печаль и сомнение». Поспеши, о Керим, ибо медлительность – мачеха удачи…
И, словно торопясь сбросить груз, Керим подробно рассказал о все возрастающей опасности для жизни пленников. Уже совсем пожелтел царь, даже глаза покрылись желтой дымкой, уже голос слышен будто со второго неба… А царица? О аллах, почему не поможешь вырвать из когтей костлявой судьбы тобою созданных для трона? Или в величии своем не замечаешь, как тонка и прозрачна стала прекрасная царица? Или каждый день не приближает ханжал к горлу? О аллах, аллах!..
– Оставь аллаха в покое, – буркнул Папуна, – или ты не замечаешь, как спокоен к твоим воплям властелин рая? Скажи лучше, на что ты рассчитываешь здесь?
– Высокочтимый ага Папуна, неизбежно моему повелителю, великому из великих Моурави, помочь тонущим в зеленой тине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215
Ушел Вардан от Моурави с тяжелым чувством: не допустит царь Теймураз расцвета торговли Картли. Но и он, тбилисский мелик, не допустит переноса торговли в Кахети. Пусть для поединка ему придется вытащить из тайников даже личное богатство, но майдан воссияет, и иноземные купцы с восхищением начнут расхваливать ведение торговых дел картлийскими купцами… Поскорее бы посольство из Русии возвратилось… Моурави никогда не ошибается. Алмазное ожерелье Гурген сам повезет, как раз есть такое. Нуца огорчится: твердо решила преподнести эту редкость невесте Автандила после венца. Но пока сын Моурави женится, индийские купцы лучшее привезут. Должны привезти, ибо их будут манить в Картли загадочные звезды из лунных камней на прозрачных покрывалах из воздуха. Эту приманку придумал веселый азнаур Дато. Без такого товара с луны, шутит он, Вардану труднее поднять торговлю, чем павшего осла…
Непосильная тяжесть легла на сердце Русудан. Она никогда не перелистывала «Карабадини», но сейчас покорно смотрела, как Дареджан открыла лекарственный ящик, достала сироп, приготовленный из сушеных фиалок и меда, наполнила четверть чаши и решительно протянула ей.
Неизвестно, перестало ли от сушеных фиалок усиленно биться сердце, но Русудан продолжала равнодушно смотреть на торопливые сборы, Георгий сказал – не поехать невозможно, это равносильно разрыву. Автандил и Иорам тоже пусть готовятся к веселью.
С болью вспомнила Русудан венчание Нестан. Как сияла тогда красивая невеста, а в глазах Зураба отражался пыл любви!.. А теперь? Русудан никак не могла побороть в себе чувство отчужденности к брату. Нет, не по-рыцарски поступает наследник доблестного Нугзара! Он в жестокой власти честолюбивых видений… Разве кто-нибудь из «барсов» способен был на подобное? А ведь они все почти из глехи. Прав Георгий – благородство никогда не будет неотъемлемым достоянием знатных…
Накануне выезда, когда на конях уже красовались чепраки с ностевским значком, а на грузовых верблюдах покачивались вьюки с праздничными нарядами, когда «барсы» собрались у Саакадзе и уже опорожнили тунги вина за счастливую дорогу, в калитку кто-то условно постучал: два раза, затем один раз и снова два раза. Эрасти прислушался и вдруг изумленно крикнул:
– Керим! Так только Керим стучит! – И стремглав выбежал.
– В пьяном сне приснился ему Керим, – поморщился Папуна.
– Полтора часа буду смеяться над беспокойным джейраном, если вернется один.
Но за полуоткрытой дверью мелькнул широкий зеленый халат, барашковая шапка взлетела на крюк, звякнула кривая сабля, и порывисто вошел Керим. В уголках его глаз затаилась грусть, но смуглое лицо освещала улыбка огромной радости.
И так неожиданно было его появление, что сначала никто не шевельнулся, словно вновь увидели за плечами Керима минареты Исфахана и почувствовали на своих лицах жар персидских пустынь.
Первым опомнился Саакадзе и поспешил навстречу вошедшему.
– Дорогой мой Керим, злой или добрый ветер занес тебя в Тбилиси? – В вопросе Саакадзе слышалась тревога.
– Дитя мое Тэкле! – прошептала побледневшими губами Русудан.
– Властелин и повелитель моей воли, неизбежно мне бросить к твоим стопам скудные мысли…
Керим склонился и хотел поцеловать край одежды, но Саакадзе быстро поднял его и трижды облобызал.
«Барсы» бросились к нежданному гостю и, если бы не Папуна, задушили бы в дружеских объятиях.
– Царица… дитя мое… Тэкле, – глухо повторила Русудан.
– Аллаху угодно избавить тебя, о моя повелительница, от горестей. Светлая, как облако, царица здорова. Да не омрачит тебя скорбь, здоров и светлый царь Луарсаб.
– Тогда зачем же ты, пустой арбуз, прикатился сюда, рискуя своей зеленой шкуркой? – не особенно владея собой, спросил Папуна.
– Я сказал себе так…
– Как ты сказал себе, потом узнаем, а сейчас садись, ешь, пей и забудь о паршивом Али-Баиндуре. Пора знать: когда я праздную встречу с друзьями, не люблю, чтобы мне напоминали о нечистотах.
А взбудораженные «барсы», то обнимая растроганного Керима, то упрекая в воздержанности к вину, забрасывали его расспросами о Тэкле, о Нестан. Ведь он видел ее? Улучив минуту, и Эрасти выкрикнул:
– А мать, отец, здоровы ли? Не забыли ли мою Дареджан и сына Бежана, не прислали ли просьбу?
Приличие требовало учтивого ответа, но Керим, едва успевая обдумывать, с неудовольствием замечал, что слова его катятся, подобно орехам по неровной доске.
Саакадзе выжидательно молчал, вглядываясь в Керима. Вот он – чужой веры, чужой страны, сейчас богатый, красивый. Что заставляет его пренебрегать радостями жизни ради несчастных Тэкле и Луарсаба? Что заставляет его страдать их страданиями и радоваться их радостями? Почему с благоговением он смотрит на Папуна? Почему с братской лаской восхищается ростом Автандила, резвостью Иорама? И, точно отвечая на эти мысли, Димитрий вскрикнул:
– Посмотри, Георгий, он такой же, он весь наш! Полтора года не устану поить его грузинским вином.
– Аллах свидетель, я на большие годы рассчитываю, ибо, когда удастся вырвать из когтей шайтана светлую царицу и благородного в своей чистоте царя Луарсаба, я вместе с ними покину навсегда страну, где судьба каждого правоверного висит на волоске ханской бороды.
– Выходит, ты сказал себе такие слова…
– Да, ага Дато… Мудрый Хусейн изрек: «Созерцай солнце, и ты испаришь из души своей печаль и сомнение». Поспеши, о Керим, ибо медлительность – мачеха удачи…
И, словно торопясь сбросить груз, Керим подробно рассказал о все возрастающей опасности для жизни пленников. Уже совсем пожелтел царь, даже глаза покрылись желтой дымкой, уже голос слышен будто со второго неба… А царица? О аллах, почему не поможешь вырвать из когтей костлявой судьбы тобою созданных для трона? Или в величии своем не замечаешь, как тонка и прозрачна стала прекрасная царица? Или каждый день не приближает ханжал к горлу? О аллах, аллах!..
– Оставь аллаха в покое, – буркнул Папуна, – или ты не замечаешь, как спокоен к твоим воплям властелин рая? Скажи лучше, на что ты рассчитываешь здесь?
– Высокочтимый ага Папуна, неизбежно моему повелителю, великому из великих Моурави, помочь тонущим в зеленой тине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215