Но и те и другие не только изменили Моурави, но, словно осатанев, любой мерой противодействуют его отчаянным попыткам спасти Картли от порабощения шахом Аббасом. И приходится поминутно быть готовым отразить и персидский ханжал и княжеский меч.
Георгий прощальным взором обвел круглую комнату. Книги и свитки уже замурованы в нишах. Клинки сняты со стен и завернуты бережно в бурки. Он подвинул к себе глиняный кувшин – и опрокинул чернильницу. Красная струйка, точно кровь, потекла к кисету, вышитый на нем разноцветным бисером беркут странно блеснул в солнечных лучах. Георгий вынул из кисета локон, нежно поцеловал и вновь спрятал. «Нино!.. Ни битвам с дикими ордами, ни блеску царских замков, ни прославленным красавицам не затмить золотой поток твоих кудрей и синие озера глаз…» Он страстно хотел еще раз заглянуть в эти озера и ощутить покой, исходящий из их глубин, но невозможно было урвать для себя даже одно мгновение. Он уходил, а она оставалась. Оставалась в монастыре, как на островке, окруженном бушующим мусульманским потоком. Георгий поспешно расстегнул ворот, повесил кисет на шею и закрепил серебряную цепочку.
Облака темнели, низко клубясь над Носте, чуть не задевая башен. Величавая, в строгом платье, Русудан неторопливо отдавала слугам распоряжения. Под ее надзором грузились арбы и, поскрипывая большими деревянными колесами, выстраивались возле ворот. Верблюды, опустившись на колени, равнодушно выжидали, пока веревки трижды не обкрутят поклажу. Русудан сама отобрала лучших коней, распределила отары баранов и стада между крестьянами, посоветовав в случае опасности запереться в замке, где поселилась семья Ростома и дед Димитрия. Ностевцы, сняв войлочные шапочки, затаив скорбь, теснились вокруг Русудан; то и дело ностевки подносили к глазам поясные ленты и кружевные концы лечаки. Твердо, словно куски камня, отбитого от скалы, падали прощальные слова Русудан:
– В Носте враг не придет!
Она не высказала вслух предположение Саакадзе: «не придет, ибо Шадиман не допустит, не совсем уверен в победе Симона». Милость Шадимана так же была ненавистна народу, как и его месть.
Поднявшись на верхнюю площадку большой квадратной башни, Русудан до рассвета смотрела на уснувшее Носте. В узком окошке мерцал огонек светильника, изредка появлялся силуэт и опять исчезал: Георгий бодрствовал. От Ностури веяло прохладой, и яркие звезды в черном провале от этого казались еще прохладнее. Внизу кружился рой светлячков, излучая голубое сияние, и таинственно высился излом горы, нависшей над замком. Подавленная нерадостной тишиной, скорбела Русудан. Здесь остается ее молодость, а впереди не маячит надежда, как тогда, когда она уходила в Иран. Русудан чувствовала, что искренней радости больше не будет… Она уходит от собственной души… здесь, совсем близко, покоится ее Паата…
Первый свет подсинил склоны неба. На дороге показались всадники. Трифилий и Бежан свернули вправо и стали подниматься к замку. За ними послала гонца Русудан. И хотя далеко не безопасным стал путь в Носте, настоятель Кватахеви, в миру князь Авалишвили, ни минуты не раздумывал. В роковой час не оставляют без ответа призыв лучшей из лучших.
Долго в тиши отдаленной башенки беседовали Русудан и настоятель. Тут отсутствовала скрытность, изощренность. Тут еще раз скреплялась не нарушенная за много лет настоящая, чуждая земной суеты дружба. О живом сыне Русудан не просила… Паата!.. Черная ряса оттеняла печальное, несколько усталое лицо Трифилия. Он обещал сохранить в неприкосновенности дорогую могилу. Ничто не нарушит вечный сон Паата. Там денно и нощно будет стоять монастырская стража. Там в памятные дни отслужатся панихиды, молебствия за упокой жертвенно-чистой души. Там раздадутся бедным монеты, оставленные возвышенной Русудан смиренному настоятелю.
И о Тэкле просила Русудан. Жизнь катится с кручи… и неизвестно, где за камень случая зацепится колесо судьбы Моурави. Или нет уже правды, или не при царях должны рождаться витязи родины?.. Или слепота удел не только слепых? Почему столько лицемерия? Почему, когда Моурави сам побеждает, – и князья и церковь склоняются к его стопам, а когда осиливает враг – все спешат раболепствовать, пресмыкаться перед врагом? Почему полководцу, не единожды попиравшему смерть, отказывают в жизни, лишая его воинов и клинков? А церковь…
– Церковь не идет против Моурави, – нерешительно проговорил Трифилий.
– Да, святые отцы притаились, ждут, – кто победит, за того и свечой перед ликом господним слукавят… Нехорошо сейчас в Грузии, нехорошо.
Знал и Трифилий, что нехорошо. Если бы католикос согласился теперь благословить многотысячное монастырское войско – не устоять персам, ибо напуганные князья не преминули бы открыть свои замки и выпустить личные дружины и закрепощенный народ на помощь Моурави, а многие, вспомнив про совесть, и сами постарались бы в битве искупить вину… Но все в руках божьих! И князь-монах в рыцарских выражениях успокаивал чуть побледневшую Русудан: «Пути господни неисповедимы. Все может обернуться иначе», – и, коснувшись нагрудного креста, елейно советовал положиться на божью волю…
Наконец прискакали «барсы». Не было здесь Матарса и Пануша, которые вместе с Нодаром Квливидзе умчались к Жинвальскому мосту выполнять замысел Саакадзе. Не было здесь и Элизбара, который со своей дружиной беспрестанно устраивал засады на Кахетинской дороге. На доспехах «барсов» тускнели вмятины от сабельных ударов, лица покрылись слоем пыли, усы пропахли дымом костров. Подтянутые и стремительные, как всегда в часы, чреватые опасностью, «барсы» принесли жестокую весть: надо спешно покидать Носте! Неизвестно, как при помощи князей и попустительстве церкови пойдет дальше завоевание Картли царевичем Хосро. Да и как бы выгодно ни было Шадиману уберечь Носте, сомнительно, чтобы князья Магаладзе, Цицишвили, Качибадзе и подобные им собачьи сыны не воспользовались отсутствием мужественных ностевцев и не напали бы на ненавистное им «логово барса»…
Ранний рассвет. Чуть блеснуло скрытое опаловым маревом солнце. Тихо распахнулись ворота замка Носте…
Последней выехала и не оглянулась Русудан. Молчаливый Даутбек выравнял рядом с ее буланым иноходцем своего Шевардени. Димитрий на миг задержался, свесился с седла и еще раз обнял деда. Дрожащими пальцами дед провел по желтым цаги Димитрия и заплакал бы, если б не улыбнулся.
Немного отъехав, Георгий Саакадзе и его верные «барсы» повернули коней в сторону Носте, развернулись в полукольцо, скинули папахи, выхватили из ножен шашки и троекратным их взмахом простились с никогда не увядающей родной землей. Затуманились глаза витязей, а Ростом тяжело уронил голову на грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215
Георгий прощальным взором обвел круглую комнату. Книги и свитки уже замурованы в нишах. Клинки сняты со стен и завернуты бережно в бурки. Он подвинул к себе глиняный кувшин – и опрокинул чернильницу. Красная струйка, точно кровь, потекла к кисету, вышитый на нем разноцветным бисером беркут странно блеснул в солнечных лучах. Георгий вынул из кисета локон, нежно поцеловал и вновь спрятал. «Нино!.. Ни битвам с дикими ордами, ни блеску царских замков, ни прославленным красавицам не затмить золотой поток твоих кудрей и синие озера глаз…» Он страстно хотел еще раз заглянуть в эти озера и ощутить покой, исходящий из их глубин, но невозможно было урвать для себя даже одно мгновение. Он уходил, а она оставалась. Оставалась в монастыре, как на островке, окруженном бушующим мусульманским потоком. Георгий поспешно расстегнул ворот, повесил кисет на шею и закрепил серебряную цепочку.
Облака темнели, низко клубясь над Носте, чуть не задевая башен. Величавая, в строгом платье, Русудан неторопливо отдавала слугам распоряжения. Под ее надзором грузились арбы и, поскрипывая большими деревянными колесами, выстраивались возле ворот. Верблюды, опустившись на колени, равнодушно выжидали, пока веревки трижды не обкрутят поклажу. Русудан сама отобрала лучших коней, распределила отары баранов и стада между крестьянами, посоветовав в случае опасности запереться в замке, где поселилась семья Ростома и дед Димитрия. Ностевцы, сняв войлочные шапочки, затаив скорбь, теснились вокруг Русудан; то и дело ностевки подносили к глазам поясные ленты и кружевные концы лечаки. Твердо, словно куски камня, отбитого от скалы, падали прощальные слова Русудан:
– В Носте враг не придет!
Она не высказала вслух предположение Саакадзе: «не придет, ибо Шадиман не допустит, не совсем уверен в победе Симона». Милость Шадимана так же была ненавистна народу, как и его месть.
Поднявшись на верхнюю площадку большой квадратной башни, Русудан до рассвета смотрела на уснувшее Носте. В узком окошке мерцал огонек светильника, изредка появлялся силуэт и опять исчезал: Георгий бодрствовал. От Ностури веяло прохладой, и яркие звезды в черном провале от этого казались еще прохладнее. Внизу кружился рой светлячков, излучая голубое сияние, и таинственно высился излом горы, нависшей над замком. Подавленная нерадостной тишиной, скорбела Русудан. Здесь остается ее молодость, а впереди не маячит надежда, как тогда, когда она уходила в Иран. Русудан чувствовала, что искренней радости больше не будет… Она уходит от собственной души… здесь, совсем близко, покоится ее Паата…
Первый свет подсинил склоны неба. На дороге показались всадники. Трифилий и Бежан свернули вправо и стали подниматься к замку. За ними послала гонца Русудан. И хотя далеко не безопасным стал путь в Носте, настоятель Кватахеви, в миру князь Авалишвили, ни минуты не раздумывал. В роковой час не оставляют без ответа призыв лучшей из лучших.
Долго в тиши отдаленной башенки беседовали Русудан и настоятель. Тут отсутствовала скрытность, изощренность. Тут еще раз скреплялась не нарушенная за много лет настоящая, чуждая земной суеты дружба. О живом сыне Русудан не просила… Паата!.. Черная ряса оттеняла печальное, несколько усталое лицо Трифилия. Он обещал сохранить в неприкосновенности дорогую могилу. Ничто не нарушит вечный сон Паата. Там денно и нощно будет стоять монастырская стража. Там в памятные дни отслужатся панихиды, молебствия за упокой жертвенно-чистой души. Там раздадутся бедным монеты, оставленные возвышенной Русудан смиренному настоятелю.
И о Тэкле просила Русудан. Жизнь катится с кручи… и неизвестно, где за камень случая зацепится колесо судьбы Моурави. Или нет уже правды, или не при царях должны рождаться витязи родины?.. Или слепота удел не только слепых? Почему столько лицемерия? Почему, когда Моурави сам побеждает, – и князья и церковь склоняются к его стопам, а когда осиливает враг – все спешат раболепствовать, пресмыкаться перед врагом? Почему полководцу, не единожды попиравшему смерть, отказывают в жизни, лишая его воинов и клинков? А церковь…
– Церковь не идет против Моурави, – нерешительно проговорил Трифилий.
– Да, святые отцы притаились, ждут, – кто победит, за того и свечой перед ликом господним слукавят… Нехорошо сейчас в Грузии, нехорошо.
Знал и Трифилий, что нехорошо. Если бы католикос согласился теперь благословить многотысячное монастырское войско – не устоять персам, ибо напуганные князья не преминули бы открыть свои замки и выпустить личные дружины и закрепощенный народ на помощь Моурави, а многие, вспомнив про совесть, и сами постарались бы в битве искупить вину… Но все в руках божьих! И князь-монах в рыцарских выражениях успокаивал чуть побледневшую Русудан: «Пути господни неисповедимы. Все может обернуться иначе», – и, коснувшись нагрудного креста, елейно советовал положиться на божью волю…
Наконец прискакали «барсы». Не было здесь Матарса и Пануша, которые вместе с Нодаром Квливидзе умчались к Жинвальскому мосту выполнять замысел Саакадзе. Не было здесь и Элизбара, который со своей дружиной беспрестанно устраивал засады на Кахетинской дороге. На доспехах «барсов» тускнели вмятины от сабельных ударов, лица покрылись слоем пыли, усы пропахли дымом костров. Подтянутые и стремительные, как всегда в часы, чреватые опасностью, «барсы» принесли жестокую весть: надо спешно покидать Носте! Неизвестно, как при помощи князей и попустительстве церкови пойдет дальше завоевание Картли царевичем Хосро. Да и как бы выгодно ни было Шадиману уберечь Носте, сомнительно, чтобы князья Магаладзе, Цицишвили, Качибадзе и подобные им собачьи сыны не воспользовались отсутствием мужественных ностевцев и не напали бы на ненавистное им «логово барса»…
Ранний рассвет. Чуть блеснуло скрытое опаловым маревом солнце. Тихо распахнулись ворота замка Носте…
Последней выехала и не оглянулась Русудан. Молчаливый Даутбек выравнял рядом с ее буланым иноходцем своего Шевардени. Димитрий на миг задержался, свесился с седла и еще раз обнял деда. Дрожащими пальцами дед провел по желтым цаги Димитрия и заплакал бы, если б не улыбнулся.
Немного отъехав, Георгий Саакадзе и его верные «барсы» повернули коней в сторону Носте, развернулись в полукольцо, скинули папахи, выхватили из ножен шашки и троекратным их взмахом простились с никогда не увядающей родной землей. Затуманились глаза витязей, а Ростом тяжело уронил голову на грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215