Вынув из ящика пачку документов, Бариен продолжал:
— Среди прочего в этом ящике, обнаруженном у тебя при аресте, находятся письма и копии писем. Другими словами, подделки. Против тебя выдвигаются следующие обвинения. Первое: ты способствовал ложному обвинению и осуждению невинного, верного слуги ее величества царицы Идрилейн Второй. — Бариен сделал паузу и отобрал из пачки два письма. — У тебя найдена копия письма, будто бы написанного благородным Вардарусом-и-Борунтасом Луд Мирин из Римини, того самого письма, которое отправило благородного Вардаруса на плаху. Вместе с этим письмом, запечатанным твоей собственной печатью, было обнаружено другое, почти идентичное, однако не содержащее тех фраз, из-за которых он был осужден. — Бариен вынул из ящика другую пачку документов. — Второе: ты обвиняешься в попытке совершить подобное же гнусное преступление в отношении благородного Серегила-и-Корита Солун Мерингил Боктерсы. Я сам получил письмо, идентичное тому, что обнаружено у тебя, письмо с подписью и печатью благородного Серегила. Данное письмо содержит доказательства его измены и враждебных намерений против Скалы. Однако в дополнение к этой копии здесь имеется письмо с тем же обращением, подписью и печатью — совершенно невинного содержания.
Голос наместника, натренированный годами практики, грозно раскатился по холодному залу:
— Предостерегаю тебя от лжи, аптекарь Албен. Признаешь ли ты себя виновным перед лицом этих доказательств?
— Я… Я услышал шум… Ночью я услышал шум у себя в лавке, — заикаясь, выдавил старик. — Я спустился туда и обнаружил этот ящик. Кто-то, должно быть, бросил его в окно. Когда я услышал, что в лавку ломятся стражники, я впал в панику, могущественный наместник и грозная царица!
Из-за спины обвиняемого Иманеус сделал отрицательный жест.
Такая же бесстрастная, как статуи ее предков, Идрилейн сделала знак приставу; та подошла к двери и ударила в нее. Дверь распахнулась, и двое стражников ввели необыкновенно толстую женщину в яркой вышитой ночной сорочке.
— Гемелла, камнерез с улицы Собаки, — объявила женщина-пристав.
Увидев Албена, Гемелла завопила:
— Скажи им, Албен, скажи, что я только вырезала печати! Ты, жалкий подонок, скажи им, что я больше ничего об этом не знаю!
Обвиняемый со стоном закрыл лицо руками.
— Пристав, объяви, какое наказание полагается за подделку писем или печатей знати, — приказала царица, строго глядя на жалких узников.
— Смерть под пыткой, — произнесла женщина. Албен снова застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Моя царица, поскольку ты призвала меня на суд, позволь мне сказать, — вмешался Нисандер.
— Я всегда ценила твой совет, Нисандер-и-Азушра, — кивнула Идрилейн.
— Моя царица, мне кажется сомнительным, чтобы эти двое действовали по своей инициативе; скорее они выполняли чей-то заказ, — начал Нисандер, тщательно выбирая слова. — Я знаю определенно, что эти несчастные не пытались шантажировать благородного Серегила, нет свидетельств этого и в деле покойного Вардаруса. Действуй эти преступники сами по себе, их мотив, конечно, был бы именно таков.
Фория раздраженно бросила:
— Не хочешь же ты сказать, что это хоть в какой-либо мере смягчает их вину?
— Безусловно, нет, высокородная, — серьезно ответил Нисандер. — Я только хочу подчеркнуть, что тот, кто все это организовал, представляет собой гораздо большую опасность, чем эти несчастные. Если окажется, что один и тот же человек — а я подозреваю, что это именно так, — источник клеветы и на благородного Вардаруса, и на благородного Серегила, очень важно узнать, что подвигло его на столь отчаянный шаг.
— Ответ на этот вопрос мы быстро получим от этих двоих! — прорычал Бариен.
— Со всем должным почтением должен заметить тебе, наместник, что сведения, полученные под пыткой, не всегда надежны, даже если при этом присутствует маг. Боль и страх затуманивают разум, достоверно читать мысли становится трудно.
— Мне известны твои взгляды на применение пыток, — натянуто ответил Бариен. — Чего ты хочешь добиться?
— Я хочу сказать, благородный Бариен, что все это дело слишком серьезно, чтобы можно было полагаться на такие методы. Как ни предосудительны действия этих тварей, они всего лишь пешки в большой игре. И именно их господина мы должны обнаружить любой ценой.
Как он и ожидал, Бариен и Фория посмотрели на него недовольно, но Идрилейн одобрительно кивнула.
— И что ты предлагаешь? — спросила она.
— Моя царица, я смиренно прошу тебя, в твоей неизреченной милости, заменить смертный приговор на изгнание, если обвиняемые полностью и по доброй воле обо всем расскажут. Мы от этого гораздо больше выиграем. Иманеус должен будет подтвердить достоверность сообщаемых ими сведений.
Идрилейн посмотрела на молодого мага.
— Я всегда придерживался тех же взглядов, что и Нисандер, на признания, полученные под пыткой, моя царица, — сказал Иманеус.
С невеселой улыбкой Идрилейн повернулась к осужденным, впервые обратившись непосредственно к ним.
— Что выберете, вы двое? Лишиться руки и отправиться в изгнание в случае полного признания или быть посаженными на кол?
— Я признаюсь, великая царица, я признаюсь! — прокаркал Албен. — Я не знаю имени этого человека, я никогда его о нем не спрашивал. Он выглядел как аристократ, хотя я никогда раньше его не видел, да и говорил он не как житель Римини. Но приходил ко мне оба раза один и тот же человек — за письмами… то есть фальшивками, — чтобы можно было обвинить Вардаруса и благородного Серегила тоже.
— Пока что он говорит правду, моя царица, — объявил Иманеус.
— Какие еще фальшивки ты делал для этого человека? — спросила царица.
— Корабельные документы главным образом, — пробормотал Албен, потупясь.
— И… — Он замялся и начал трястись.
— Говори, подонок, — рявкнул Бариен. — Что еще?
— Два… два царских пропуска, — прошептал Албен. Царский пропуск позволял обладателю проходить куда угодно, даже во дворец.
— Ты признаешься в подделке подписи самой царицы?! — взорвалась Фория.
— Когда это было? Албен поежился.
— Должно быть, уже года три назад. Только они не годились в дело, когда были готовы.
— Почему же? — Голос Бариена был бесстрастным, но Нисандер с изумлением увидел, что наместник смертельно побледнел. Фория тоже казалась потрясена чем-то.
— На них еще не было печатей, — проблеял перепуганный аптекарь. — Не знаю, как он собирался их получить. Я не делал копий пропусков, высокородная, клянусь! Пусть этот маг будет свидетелем: я не такой дурак, чтобы рискнуть оказаться замешанным в подобном деле!
— И я никогда не подделывала царской печати, — воскликнула Гемелла, — клянусь Четверкой! — Снова Иманеус кивнул, подтверждая, что она говорит правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Среди прочего в этом ящике, обнаруженном у тебя при аресте, находятся письма и копии писем. Другими словами, подделки. Против тебя выдвигаются следующие обвинения. Первое: ты способствовал ложному обвинению и осуждению невинного, верного слуги ее величества царицы Идрилейн Второй. — Бариен сделал паузу и отобрал из пачки два письма. — У тебя найдена копия письма, будто бы написанного благородным Вардарусом-и-Борунтасом Луд Мирин из Римини, того самого письма, которое отправило благородного Вардаруса на плаху. Вместе с этим письмом, запечатанным твоей собственной печатью, было обнаружено другое, почти идентичное, однако не содержащее тех фраз, из-за которых он был осужден. — Бариен вынул из ящика другую пачку документов. — Второе: ты обвиняешься в попытке совершить подобное же гнусное преступление в отношении благородного Серегила-и-Корита Солун Мерингил Боктерсы. Я сам получил письмо, идентичное тому, что обнаружено у тебя, письмо с подписью и печатью благородного Серегила. Данное письмо содержит доказательства его измены и враждебных намерений против Скалы. Однако в дополнение к этой копии здесь имеется письмо с тем же обращением, подписью и печатью — совершенно невинного содержания.
Голос наместника, натренированный годами практики, грозно раскатился по холодному залу:
— Предостерегаю тебя от лжи, аптекарь Албен. Признаешь ли ты себя виновным перед лицом этих доказательств?
— Я… Я услышал шум… Ночью я услышал шум у себя в лавке, — заикаясь, выдавил старик. — Я спустился туда и обнаружил этот ящик. Кто-то, должно быть, бросил его в окно. Когда я услышал, что в лавку ломятся стражники, я впал в панику, могущественный наместник и грозная царица!
Из-за спины обвиняемого Иманеус сделал отрицательный жест.
Такая же бесстрастная, как статуи ее предков, Идрилейн сделала знак приставу; та подошла к двери и ударила в нее. Дверь распахнулась, и двое стражников ввели необыкновенно толстую женщину в яркой вышитой ночной сорочке.
— Гемелла, камнерез с улицы Собаки, — объявила женщина-пристав.
Увидев Албена, Гемелла завопила:
— Скажи им, Албен, скажи, что я только вырезала печати! Ты, жалкий подонок, скажи им, что я больше ничего об этом не знаю!
Обвиняемый со стоном закрыл лицо руками.
— Пристав, объяви, какое наказание полагается за подделку писем или печатей знати, — приказала царица, строго глядя на жалких узников.
— Смерть под пыткой, — произнесла женщина. Албен снова застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Моя царица, поскольку ты призвала меня на суд, позволь мне сказать, — вмешался Нисандер.
— Я всегда ценила твой совет, Нисандер-и-Азушра, — кивнула Идрилейн.
— Моя царица, мне кажется сомнительным, чтобы эти двое действовали по своей инициативе; скорее они выполняли чей-то заказ, — начал Нисандер, тщательно выбирая слова. — Я знаю определенно, что эти несчастные не пытались шантажировать благородного Серегила, нет свидетельств этого и в деле покойного Вардаруса. Действуй эти преступники сами по себе, их мотив, конечно, был бы именно таков.
Фория раздраженно бросила:
— Не хочешь же ты сказать, что это хоть в какой-либо мере смягчает их вину?
— Безусловно, нет, высокородная, — серьезно ответил Нисандер. — Я только хочу подчеркнуть, что тот, кто все это организовал, представляет собой гораздо большую опасность, чем эти несчастные. Если окажется, что один и тот же человек — а я подозреваю, что это именно так, — источник клеветы и на благородного Вардаруса, и на благородного Серегила, очень важно узнать, что подвигло его на столь отчаянный шаг.
— Ответ на этот вопрос мы быстро получим от этих двоих! — прорычал Бариен.
— Со всем должным почтением должен заметить тебе, наместник, что сведения, полученные под пыткой, не всегда надежны, даже если при этом присутствует маг. Боль и страх затуманивают разум, достоверно читать мысли становится трудно.
— Мне известны твои взгляды на применение пыток, — натянуто ответил Бариен. — Чего ты хочешь добиться?
— Я хочу сказать, благородный Бариен, что все это дело слишком серьезно, чтобы можно было полагаться на такие методы. Как ни предосудительны действия этих тварей, они всего лишь пешки в большой игре. И именно их господина мы должны обнаружить любой ценой.
Как он и ожидал, Бариен и Фория посмотрели на него недовольно, но Идрилейн одобрительно кивнула.
— И что ты предлагаешь? — спросила она.
— Моя царица, я смиренно прошу тебя, в твоей неизреченной милости, заменить смертный приговор на изгнание, если обвиняемые полностью и по доброй воле обо всем расскажут. Мы от этого гораздо больше выиграем. Иманеус должен будет подтвердить достоверность сообщаемых ими сведений.
Идрилейн посмотрела на молодого мага.
— Я всегда придерживался тех же взглядов, что и Нисандер, на признания, полученные под пыткой, моя царица, — сказал Иманеус.
С невеселой улыбкой Идрилейн повернулась к осужденным, впервые обратившись непосредственно к ним.
— Что выберете, вы двое? Лишиться руки и отправиться в изгнание в случае полного признания или быть посаженными на кол?
— Я признаюсь, великая царица, я признаюсь! — прокаркал Албен. — Я не знаю имени этого человека, я никогда его о нем не спрашивал. Он выглядел как аристократ, хотя я никогда раньше его не видел, да и говорил он не как житель Римини. Но приходил ко мне оба раза один и тот же человек — за письмами… то есть фальшивками, — чтобы можно было обвинить Вардаруса и благородного Серегила тоже.
— Пока что он говорит правду, моя царица, — объявил Иманеус.
— Какие еще фальшивки ты делал для этого человека? — спросила царица.
— Корабельные документы главным образом, — пробормотал Албен, потупясь.
— И… — Он замялся и начал трястись.
— Говори, подонок, — рявкнул Бариен. — Что еще?
— Два… два царских пропуска, — прошептал Албен. Царский пропуск позволял обладателю проходить куда угодно, даже во дворец.
— Ты признаешься в подделке подписи самой царицы?! — взорвалась Фория.
— Когда это было? Албен поежился.
— Должно быть, уже года три назад. Только они не годились в дело, когда были готовы.
— Почему же? — Голос Бариена был бесстрастным, но Нисандер с изумлением увидел, что наместник смертельно побледнел. Фория тоже казалась потрясена чем-то.
— На них еще не было печатей, — проблеял перепуганный аптекарь. — Не знаю, как он собирался их получить. Я не делал копий пропусков, высокородная, клянусь! Пусть этот маг будет свидетелем: я не такой дурак, чтобы рискнуть оказаться замешанным в подобном деле!
— И я никогда не подделывала царской печати, — воскликнула Гемелла, — клянусь Четверкой! — Снова Иманеус кивнул, подтверждая, что она говорит правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145