Стоило бы отправить жену с детьми погостить к ее родителям, но Иннуон хотел подольше поводить наместницу за нос. Никто не путешествует поздней осенью, да еще с маленькими детьми без серьезной надобности. Последнее время супруги виделись только за обеденным столом, и обед проходил в полном молчании. Соэнна удивилась, когда, встав из-за стола, Иннуон предложил ей пройти к нему в кабинет. Прожив в замке почти семь лет она ни разу не была там, да и не стремилась. Войдя в комнату, Соэнна быстро огляделась по сторонам. Странно — ни одного витража! По всему замку они, даже просто в коридорах, а в герцогском кабинете — ни одного, хотя центральное окно по форме как раз подходит. Иннуон усадил супругу в кресло:
— Соэнна, я хочу, чтобы вы знали — у нас неприятности.
Герцогиня недоуменно посмотрела на мужа: это что же такое случилось, что ее ставят в известность, да еще с такими церемониями? Иннуон с самого начала их супружества оградил Соэнну от всех дел. Он правил герцогством, а за замком следил управляющий, у герцогини даже ключей не было. Соэнна была хозяйкой только в своих покоях. Она могла приказать приготовить на обед оленину вместо говядины, но за пряностями кухарка должна была идти к управляющему, а не к герцогине. Соэнна особенно не стремилась менять положение дел: младшая дочь в семье, она и сейчас не хотела ответственности. Слишком уж большое у герцогов Суэрсен было хозяйство, попробуй за всем уследи.
— Что произошло?
Иннуон усмехнулся про себя, хотя положение дел не располагало к веселью. Он не хотел рассказывать Соэнне все, как есть — если она действительно не будет знать про книгу, возможно, наместница и поверит в ее неосведомленность. Но Соэнна должна испугаться достаточно, чтобы быть крайне осторожной, и при этом не наделать глупостей. Кроме того, он давно искал случая поквитаться за столичного щеголя. Соэнна знает, что виновата, и от страха поверит в любую, даже самую невероятную ложь:
— Вы ведь помните нашего недавнего гостя, господина Пасуаша?
— Секретаря ее величества? Да, помню, — Соэнна умело придала голосу безразличную вежливость.
— Весьма искушенный кавалер, не так ли? Столичный лоск, безукоризненные манеры. Неудивительно, что ваша супружеская верность не устояла.
— Да как вы смеете! — Соэнна знала, что мужу все известно, но не собиралась уступать: нет доказательств — нет измены.
— Смею, вы погубили нас всех своей неразборчивостью! К счастью, у меня остались друзья в столице, они предупредили меня.
— Я не понимаю!
— Сейчас поймете, — мрачно пообещал герцог, — любезный господин Пасуаш — фаворит наместницы. А ее величество не любит делиться.
— Но ведь она же супруга короля!
— А вы — моя. И что это меняет?
Соэнна опустила голову:
— Что теперь будет?
— Не знаю. Наместницы традиционно недолюбливают род Аэллин, а вы сделали все возможное, чтобы напомнить Энриссе об этой традиции.
— Но как она узнала?
— Спросите об этом вашего кавалера. Понятия не имею как. Меня больше интересует, что она предпримет.
— Но ей же не в чем обвинить вас!
— Разумеется. Поэтому я хочу, чтобы вы соблюдали крайнюю осторожность. Никаких прогулок за пределы замка, даже по коридорам ходить с кем-нибудь из прислуги. Не выходите из своих покоев после темноты, и проверяйте лестницы — вдруг слуга случайно разлил масло. Я приставил к вам охрану — придется потерпеть.
Соэнна, все еще не поднимая головы, тихо сказала:
— Почему вы так заботитесь обо мне, после всего, что было?
— Не стройте иллюзий, дорогая, — с удовольствием ответил Иннуон, — я просто не желаю, чтобы наместница решала, когда мне овдоветь. Возвращайтесь к себе, сударыня, у вас будет достаточно времени поразмыслить, как далеко могут завести порывы страсти.
Соэнна ушла, Иннуон устало вытянулся в кресле: если кто-нибудь узнает об этом разговоре — изгнание герцогу Суэрсен обеспечено на законных основаниях. Клевета на наместницу — серьезное преступление. Но, Аред их всех побери, оно того стоило. Наступают тяжелые времена, ему не помешает иметь про запас несколько приятных воспоминаний, а что может быть приятнее испуганного раскаянья во взгляде собственной жены?
LXIX
В канун старого года в королевском дворце устраивали праздник для детей. Считалось, что чем раньше наместница познакомится со своими подрастающими вассалами — тем лучше. Все было как на настоящем взрослом балу: нарядные девочки в розовых платьях, мальчики в блестящих туфлях с серебряными пряжками, музыканты и разноцветное мороженое. Родителей на бал не допускали, дети приходили с наставниками, и под их бдительными взглядами старались вести себя по-взрослому, но радостное возбуждение то и дело прорывалось наружу. Наместница выходила в зал ближе к концу праздника, перед тем, как лакеи начинали разносить фруктовый пунш. Ей представляли детей, девочки ныряли в глубокие реверансы, преисполненные осознания собственной важности мальчики преклоняли колено. Наместница раздавала подарки, некоторое время наблюдала, сидя в кресле, как фрейлины устраивают игры для детей, и уходила, скрывая за положенной этикетом улыбкой головную боль. Несмотря на дворянское происхождение и светское воспитание, галдели дети немилосердно. Энрисса искренне сочувствовала их родителям — ей-то эту муку выдерживать два часа в год, а им — ежедневно. Неудивительно, что они так торопятся сдать отпрысков на руки прислуге.
Но в этом году все было иначе. К своему удивлению, Энрисса вовсе не торопилась уходить. Детские игры перестали казаться бессмысленной суетой, а раздражающий шум разбился на отдельные звонкие голоса. Наместница смотрела, как огромный красно-синий мяч летает по залу, сбивая с ног нерасторопных, как малыши водят хоровод вокруг фруктовой пирамиды в центре зала, как стайка девочек медленно поедает мороженое, растягивая удовольствие, как высокий мальчик лет двенадцати в голубом атласном костюме гордо отставляет в сторону чашу с фруктовым пуншем и хвастается младшим товарищам, что дома давно уже пьет настоящий, взрослый огненный пунш. Она оставалась до самого конца праздника, когда натанцевавшихся и набегавшихся за день детей развезли по домам, и не чувствовала привычной головной боли — наоборот, на душе было удивительно спокойно. Выходя из опустевшего зала, она остановилась на полпути, вернулась, подняла мяч и подкинула его вверх. Как странно… она никогда не играла в мяч, когда была маленькой, постоянные занятия не оставляли времени на глупые игры. Пожалуй, именно поэтому она не выносит детский смех — это простая зависть. Никто из этих девочек не станет наместницей, но зато они могут играть в мяч и куклы. Мяч упал прямо ей в руки, Энрисса положила его на кресло — глупо пытаться в тридцать лет обрести то, что недодали в детстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
— Соэнна, я хочу, чтобы вы знали — у нас неприятности.
Герцогиня недоуменно посмотрела на мужа: это что же такое случилось, что ее ставят в известность, да еще с такими церемониями? Иннуон с самого начала их супружества оградил Соэнну от всех дел. Он правил герцогством, а за замком следил управляющий, у герцогини даже ключей не было. Соэнна была хозяйкой только в своих покоях. Она могла приказать приготовить на обед оленину вместо говядины, но за пряностями кухарка должна была идти к управляющему, а не к герцогине. Соэнна особенно не стремилась менять положение дел: младшая дочь в семье, она и сейчас не хотела ответственности. Слишком уж большое у герцогов Суэрсен было хозяйство, попробуй за всем уследи.
— Что произошло?
Иннуон усмехнулся про себя, хотя положение дел не располагало к веселью. Он не хотел рассказывать Соэнне все, как есть — если она действительно не будет знать про книгу, возможно, наместница и поверит в ее неосведомленность. Но Соэнна должна испугаться достаточно, чтобы быть крайне осторожной, и при этом не наделать глупостей. Кроме того, он давно искал случая поквитаться за столичного щеголя. Соэнна знает, что виновата, и от страха поверит в любую, даже самую невероятную ложь:
— Вы ведь помните нашего недавнего гостя, господина Пасуаша?
— Секретаря ее величества? Да, помню, — Соэнна умело придала голосу безразличную вежливость.
— Весьма искушенный кавалер, не так ли? Столичный лоск, безукоризненные манеры. Неудивительно, что ваша супружеская верность не устояла.
— Да как вы смеете! — Соэнна знала, что мужу все известно, но не собиралась уступать: нет доказательств — нет измены.
— Смею, вы погубили нас всех своей неразборчивостью! К счастью, у меня остались друзья в столице, они предупредили меня.
— Я не понимаю!
— Сейчас поймете, — мрачно пообещал герцог, — любезный господин Пасуаш — фаворит наместницы. А ее величество не любит делиться.
— Но ведь она же супруга короля!
— А вы — моя. И что это меняет?
Соэнна опустила голову:
— Что теперь будет?
— Не знаю. Наместницы традиционно недолюбливают род Аэллин, а вы сделали все возможное, чтобы напомнить Энриссе об этой традиции.
— Но как она узнала?
— Спросите об этом вашего кавалера. Понятия не имею как. Меня больше интересует, что она предпримет.
— Но ей же не в чем обвинить вас!
— Разумеется. Поэтому я хочу, чтобы вы соблюдали крайнюю осторожность. Никаких прогулок за пределы замка, даже по коридорам ходить с кем-нибудь из прислуги. Не выходите из своих покоев после темноты, и проверяйте лестницы — вдруг слуга случайно разлил масло. Я приставил к вам охрану — придется потерпеть.
Соэнна, все еще не поднимая головы, тихо сказала:
— Почему вы так заботитесь обо мне, после всего, что было?
— Не стройте иллюзий, дорогая, — с удовольствием ответил Иннуон, — я просто не желаю, чтобы наместница решала, когда мне овдоветь. Возвращайтесь к себе, сударыня, у вас будет достаточно времени поразмыслить, как далеко могут завести порывы страсти.
Соэнна ушла, Иннуон устало вытянулся в кресле: если кто-нибудь узнает об этом разговоре — изгнание герцогу Суэрсен обеспечено на законных основаниях. Клевета на наместницу — серьезное преступление. Но, Аред их всех побери, оно того стоило. Наступают тяжелые времена, ему не помешает иметь про запас несколько приятных воспоминаний, а что может быть приятнее испуганного раскаянья во взгляде собственной жены?
LXIX
В канун старого года в королевском дворце устраивали праздник для детей. Считалось, что чем раньше наместница познакомится со своими подрастающими вассалами — тем лучше. Все было как на настоящем взрослом балу: нарядные девочки в розовых платьях, мальчики в блестящих туфлях с серебряными пряжками, музыканты и разноцветное мороженое. Родителей на бал не допускали, дети приходили с наставниками, и под их бдительными взглядами старались вести себя по-взрослому, но радостное возбуждение то и дело прорывалось наружу. Наместница выходила в зал ближе к концу праздника, перед тем, как лакеи начинали разносить фруктовый пунш. Ей представляли детей, девочки ныряли в глубокие реверансы, преисполненные осознания собственной важности мальчики преклоняли колено. Наместница раздавала подарки, некоторое время наблюдала, сидя в кресле, как фрейлины устраивают игры для детей, и уходила, скрывая за положенной этикетом улыбкой головную боль. Несмотря на дворянское происхождение и светское воспитание, галдели дети немилосердно. Энрисса искренне сочувствовала их родителям — ей-то эту муку выдерживать два часа в год, а им — ежедневно. Неудивительно, что они так торопятся сдать отпрысков на руки прислуге.
Но в этом году все было иначе. К своему удивлению, Энрисса вовсе не торопилась уходить. Детские игры перестали казаться бессмысленной суетой, а раздражающий шум разбился на отдельные звонкие голоса. Наместница смотрела, как огромный красно-синий мяч летает по залу, сбивая с ног нерасторопных, как малыши водят хоровод вокруг фруктовой пирамиды в центре зала, как стайка девочек медленно поедает мороженое, растягивая удовольствие, как высокий мальчик лет двенадцати в голубом атласном костюме гордо отставляет в сторону чашу с фруктовым пуншем и хвастается младшим товарищам, что дома давно уже пьет настоящий, взрослый огненный пунш. Она оставалась до самого конца праздника, когда натанцевавшихся и набегавшихся за день детей развезли по домам, и не чувствовала привычной головной боли — наоборот, на душе было удивительно спокойно. Выходя из опустевшего зала, она остановилась на полпути, вернулась, подняла мяч и подкинула его вверх. Как странно… она никогда не играла в мяч, когда была маленькой, постоянные занятия не оставляли времени на глупые игры. Пожалуй, именно поэтому она не выносит детский смех — это простая зависть. Никто из этих девочек не станет наместницей, но зато они могут играть в мяч и куклы. Мяч упал прямо ей в руки, Энрисса положила его на кресло — глупо пытаться в тридцать лет обрести то, что недодали в детстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173