И уже будет не важно, что никаких причин для восстания нет — толпа не рассуждает. И что тогда делать? Положиться на петушиную гвардию Тейвора? Вот и получается, что сам по себе герцог Квэ-Эро досадная помеха, а в паре с генералом Айрэ — смертельная угроза. Энрисса закуталась в шелковую накидку таким зябким жестом, будто прохладный шелк мог согреть. Ванр привлек ее к себе, разговор о делах на сегодня закончился.
LXXXIV
Столица встретила Квейга и Ланлосса промозглой сыростью. Зима в этих краях запаздывала, вместо снега мощеные улицы покрывал тонкий слой размокшей грязи. Сточные канавы благоухали всеми ароматами большого города, прохожие с привычной ловкостью прижимались к домам, уступая дорогу всадникам, вслед им неслись всевозможные пожелания неблагополучия — грязь, вылетающая из-под копыт, оседала на одежде горожан. Квейг пожаловался:
— Ненавижу этот город.
— Не самое приятное место в мире. Зато удобно обороняться.
Узкие улочки защищали столицу надежнее крепостных стен. Пока войско доберется по этим лабиринтам до королевского замка — потеряет половину солдат. А вторая половина, как подозревал Квейг, умрет от вони. Неужели забирая три четверти дохода с каждой провинции, нельзя было сделать в столице канализацию? Он слишком давно не был в Суреме, в памяти остались только хорошие воспоминания, всю неприязнь к городу заслонили серые глаза наместницы, но теперь первое впечатление от шумной и грязной столицы вернулось во всей яркости красок и ароматов. Он по-прежнему не мог понять этих людей — жить в такой мерзости и даже не пытаться ничего изменить? Поколение за поколением город рос, медленно выползал за крепостные стены, возводил новые, и по-прежнему тонул в грязи и серости. Квейг вспоминал другие столицы — яркий и шумный Кавдаван, чьи золотые купола слепили глаза, сверкая в солнечном свете, а женщины закрывали лица, но разрезали узкие длинные юбки до самых бедер, и то же самое солнце, что освещало купола храмов, рассыпало искры по дутым золотым браслетам, охватывавшим их лодыжки. Улицы там выкладывали разноцветными плитками из обожженной глины, и стены домов соперничали яркостью красок с мостовыми: небесно-голубой, солнечно-желтый, оранжево-шафранный, снежно-белый. Или Ладона, столица Ландии, деревянный город, подобно фениксу расправлявший крылья после каждого пожара. Даже королевский дворец был построен из дерева, как принято у тамошних зодчих — без единого гвоздя. Маленькие квадратные окошки, затянутые слюдой, и узорные резные ставни — волшебные птицы распускали пышные хвосты, веточки плюща расцветали диковинными цветами. Пахло смолой и хвоей, а после дождя — мокрым деревом и лесом. Девушки заплетали волосы в тяжелые косы, а замужние женщины, наоборот, носили распущенными, являя миру свою чистоту. Немногочисленные же девицы для удовольствий в торговых кварталах, повязывали голову платками, чтобы солнце не осквернило своих лучей, коснувшись их волос. А у Свейсельских Островов и вовсе не было столицы. Пять городов на побережье в прошлом даже воевали за право править страной, но триста лет назад заключили договор «Жемчужного ожерелья» — каждый город становился столицей на пять лет, уступая честь следующему. Теперь все пять городов разрушены, на месте ажурных башен-маяков торчат обгоревшие иглы, но Квейг видел старинные гравюры и мог представить себе времена былой славы. Интересно, что там сейчас — прошло восемь лет, быть может, они успели отстроить разрушенное? Маяки ведь обязательно должны гореть, иначе корабли будут разбиваться о прибрежные скалы.
Он вырвался из воспоминаний: все эти города в прошлом. Сейчас под копытами его лошади серая мостовая Сурема.
У входа во дворец дежурили гвардейцы. Квейг первый раз увидел печально прославившуюся форму: куцые красно-золотые камзолы, красные чулки и короткие круглые, опять таки, красно-золотые, штаны, словно цапле на ноги по тыкве нацепили. Довершали это великолепие позолоченные каски с красными перьями, весьма напоминавшими петушиные. Герцог и граф молча переглянулись, по несчастным лицам стражников было понятно, что они привыкли к таким взглядам. Дежурного капитана эта кара небесная тоже не миновала, правда, в отличие от своих подчиненных он мог завернуться в длинный плащ. Увидев генерала Айрэ, он моментально вытянулся в струнку, отсалютовал, и даже не задав положенного вопроса о цели приезда, проводил в гостевые покои. Не прошло и получаса, как в дверь уже постучался один из секретарей внутреннего дворцового управления, почтительно осведомился о цели визита, если таковая есть — в конце концов, граф и герцог могли прибыть ко двору поучаствовать в увеселениях. Квейг ответил, что у него дело к Высокому Совету, Ланлосс неопределенно пожал плечами. Оставалось только ждать. Вопрос опеки над малолетним герцогом был достаточно важен, чтобы заинтересовать Высокий Совет, хотя закон не признавал сословных различий — сын ремесленника и сын графа одинаково находились под его защитой. Сперва Квейг хотел сразу же идти к наместнице, но потом предпочел говорить перед Советом. Воля наместницы ему и так была известна, а у Совета могло оказаться иное мнение, а самое главное, в чем он отказывался признаться даже самому себе — он боялся остаться с ней наедине, боялся получить ответ еще не задав вопроса, боялся посмотреть ей в глаза. Раз в месяц Высокий Совет собирался, чтобы выслушать любого обратившегося к ним дворянина. Решение все равно принимала наместница, но оставался шанс, что она прислушается к своим советникам. Все, на что мог сейчас рассчитывать Квейг — непреклонная буква закона. И чем больше людей будут знать, что у герцога Квэ-Эро есть все права стать опекуном племянника — тем лучше.
* * *
Наместница с раздражением перекладывала бумаги, сама не понимая, что с ней происходит. Обычно все государственные проблемы отступали на второй план, когда Ванр возвращался после длительной отлучки. Несколько дней Энрисса позволяла себе побыть просто женщиной, что бы там ни происходило за дверьми спальни. Но в этот раз все оказалось иначе — она не чувствовала обычного умиротворения. Ей по-прежнему было холодно даже в жарко натопленных комнатах, и пальцы сами собой сжимали перо так сильно, что то ломалось уже на третьей строчке. И даже кленовый лист, угнездившийся в вырезе платья, не радовал — она с огромным трудом продолжала лгать себе, но больше не могла обманываться — Ванр боится. Это его страх передается ей, его боязнь сводит пальцы судорогой, его ужас застилает взгляд. Ночь сменялась днем, день — ночью, подходящие дни в этом месяце уже прошли, а Энрисса так и не смогла решиться. Но теперь можно было отложить выбор до следующей ущербной луны и вернуться к делам государства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
LXXXIV
Столица встретила Квейга и Ланлосса промозглой сыростью. Зима в этих краях запаздывала, вместо снега мощеные улицы покрывал тонкий слой размокшей грязи. Сточные канавы благоухали всеми ароматами большого города, прохожие с привычной ловкостью прижимались к домам, уступая дорогу всадникам, вслед им неслись всевозможные пожелания неблагополучия — грязь, вылетающая из-под копыт, оседала на одежде горожан. Квейг пожаловался:
— Ненавижу этот город.
— Не самое приятное место в мире. Зато удобно обороняться.
Узкие улочки защищали столицу надежнее крепостных стен. Пока войско доберется по этим лабиринтам до королевского замка — потеряет половину солдат. А вторая половина, как подозревал Квейг, умрет от вони. Неужели забирая три четверти дохода с каждой провинции, нельзя было сделать в столице канализацию? Он слишком давно не был в Суреме, в памяти остались только хорошие воспоминания, всю неприязнь к городу заслонили серые глаза наместницы, но теперь первое впечатление от шумной и грязной столицы вернулось во всей яркости красок и ароматов. Он по-прежнему не мог понять этих людей — жить в такой мерзости и даже не пытаться ничего изменить? Поколение за поколением город рос, медленно выползал за крепостные стены, возводил новые, и по-прежнему тонул в грязи и серости. Квейг вспоминал другие столицы — яркий и шумный Кавдаван, чьи золотые купола слепили глаза, сверкая в солнечном свете, а женщины закрывали лица, но разрезали узкие длинные юбки до самых бедер, и то же самое солнце, что освещало купола храмов, рассыпало искры по дутым золотым браслетам, охватывавшим их лодыжки. Улицы там выкладывали разноцветными плитками из обожженной глины, и стены домов соперничали яркостью красок с мостовыми: небесно-голубой, солнечно-желтый, оранжево-шафранный, снежно-белый. Или Ладона, столица Ландии, деревянный город, подобно фениксу расправлявший крылья после каждого пожара. Даже королевский дворец был построен из дерева, как принято у тамошних зодчих — без единого гвоздя. Маленькие квадратные окошки, затянутые слюдой, и узорные резные ставни — волшебные птицы распускали пышные хвосты, веточки плюща расцветали диковинными цветами. Пахло смолой и хвоей, а после дождя — мокрым деревом и лесом. Девушки заплетали волосы в тяжелые косы, а замужние женщины, наоборот, носили распущенными, являя миру свою чистоту. Немногочисленные же девицы для удовольствий в торговых кварталах, повязывали голову платками, чтобы солнце не осквернило своих лучей, коснувшись их волос. А у Свейсельских Островов и вовсе не было столицы. Пять городов на побережье в прошлом даже воевали за право править страной, но триста лет назад заключили договор «Жемчужного ожерелья» — каждый город становился столицей на пять лет, уступая честь следующему. Теперь все пять городов разрушены, на месте ажурных башен-маяков торчат обгоревшие иглы, но Квейг видел старинные гравюры и мог представить себе времена былой славы. Интересно, что там сейчас — прошло восемь лет, быть может, они успели отстроить разрушенное? Маяки ведь обязательно должны гореть, иначе корабли будут разбиваться о прибрежные скалы.
Он вырвался из воспоминаний: все эти города в прошлом. Сейчас под копытами его лошади серая мостовая Сурема.
У входа во дворец дежурили гвардейцы. Квейг первый раз увидел печально прославившуюся форму: куцые красно-золотые камзолы, красные чулки и короткие круглые, опять таки, красно-золотые, штаны, словно цапле на ноги по тыкве нацепили. Довершали это великолепие позолоченные каски с красными перьями, весьма напоминавшими петушиные. Герцог и граф молча переглянулись, по несчастным лицам стражников было понятно, что они привыкли к таким взглядам. Дежурного капитана эта кара небесная тоже не миновала, правда, в отличие от своих подчиненных он мог завернуться в длинный плащ. Увидев генерала Айрэ, он моментально вытянулся в струнку, отсалютовал, и даже не задав положенного вопроса о цели приезда, проводил в гостевые покои. Не прошло и получаса, как в дверь уже постучался один из секретарей внутреннего дворцового управления, почтительно осведомился о цели визита, если таковая есть — в конце концов, граф и герцог могли прибыть ко двору поучаствовать в увеселениях. Квейг ответил, что у него дело к Высокому Совету, Ланлосс неопределенно пожал плечами. Оставалось только ждать. Вопрос опеки над малолетним герцогом был достаточно важен, чтобы заинтересовать Высокий Совет, хотя закон не признавал сословных различий — сын ремесленника и сын графа одинаково находились под его защитой. Сперва Квейг хотел сразу же идти к наместнице, но потом предпочел говорить перед Советом. Воля наместницы ему и так была известна, а у Совета могло оказаться иное мнение, а самое главное, в чем он отказывался признаться даже самому себе — он боялся остаться с ней наедине, боялся получить ответ еще не задав вопроса, боялся посмотреть ей в глаза. Раз в месяц Высокий Совет собирался, чтобы выслушать любого обратившегося к ним дворянина. Решение все равно принимала наместница, но оставался шанс, что она прислушается к своим советникам. Все, на что мог сейчас рассчитывать Квейг — непреклонная буква закона. И чем больше людей будут знать, что у герцога Квэ-Эро есть все права стать опекуном племянника — тем лучше.
* * *
Наместница с раздражением перекладывала бумаги, сама не понимая, что с ней происходит. Обычно все государственные проблемы отступали на второй план, когда Ванр возвращался после длительной отлучки. Несколько дней Энрисса позволяла себе побыть просто женщиной, что бы там ни происходило за дверьми спальни. Но в этот раз все оказалось иначе — она не чувствовала обычного умиротворения. Ей по-прежнему было холодно даже в жарко натопленных комнатах, и пальцы сами собой сжимали перо так сильно, что то ломалось уже на третьей строчке. И даже кленовый лист, угнездившийся в вырезе платья, не радовал — она с огромным трудом продолжала лгать себе, но больше не могла обманываться — Ванр боится. Это его страх передается ей, его боязнь сводит пальцы судорогой, его ужас застилает взгляд. Ночь сменялась днем, день — ночью, подходящие дни в этом месяце уже прошли, а Энрисса так и не смогла решиться. Но теперь можно было отложить выбор до следующей ущербной луны и вернуться к делам государства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173