стол, стулья, полки. А Иннуон прежде всего ценил удобство. Первое, что притягивало взгляд в необычной пятиугольной комнате — огромный камин с фигурной решеткой. Самое большое из трех окон было витражным, но очень странным, Квейг впервые видел подобный витраж: без металлической оправы, стекла каким-то образом сплавлялись, переходя одно в другое, никаких ярких цветов. Витраж казался почти прозрачным и отливал холодной голубизной. Под определенным углом можно было разглядеть корабль с искрящимися парусами, танцующий на волнах, но с любой другой точки стеклянная картина казалась просто мозаикой из светло-голубых, белых и серебристых пятен, слившейся в одно прозрачно-холодное целое, как лед, покрывший поверхность озера. Иннуон улыбнулся:
— Нравится?
— Нравится. Только очень странно.
Квейг на самом деле имел ввиду корабль — он мало что понимал в искусстве, и, хотя никогда раньше не видел такого витража, не посчитал это чем-то необычным — мало ли чего он не видел. А вот в кораблях герцог разбирался, и мог поклясться, что такой парусник существует только в воображении мастера. Но какой же красавец, какие контуры! Он еще раз посмотрел на витраж, запоминая корабль, вернется в комнату — зарисует. А Иннуон провел рукой по стеклу:
— Такой только один и есть, мастер его всю жизнь делал, учеников и близко не подпускал. Никто не знает, как ему удалось без оправы обойтись, — герцог помолчал и добавил, — это любимый витраж Ивенны. Квейг кивнул, хотя и не понимал, почему любимый витраж сестры должен украшать кабинет брата. Иннуон открыл спрятанный в стене шкафчик и достал бокалы:
— Да ты садись, Квейг, не стой.
Герцог Квэ-Эро послушно придвинул к себе ближайший стул с островерхой спинкой, но Иннуон, уже отбивший сургучное горлышко бутыли остановил его:
— Да не сюда! Вон, видишь кресло?
Кресло стыдливо пряталось за высокими спинками стульев, стесняясь своей неказистой внешности — протертая до белизны кожа, вместо одной ножки — ободранный кусок дерева, на спинке и вовсе прореха, небрежно заштопанная красными нитками. Странно, как этот предмет меблировки, судя по всему, помнивший еще прадедушку Иннуона, оказался среди изящных и дорогих вещей. Иннуон понимающе ухмыльнулся:
— Вот и все так думают, а на самом деле — это старое кресло самое удобное сиденье во всем замке. Все сразу за стулья хватаются, а потом ерзают, бедняги. Стулья-то дубовые и никакой мягкой обивки.
— Так что я, твое кресло заберу?
— Тут еще одно есть, поновее, но тоже удобное. Раньше мебель делали для людей, а теперь для красоты.
Квейг не разбирался в мебели, тем более что в Квэ-Эро ее вообще предпочитали делать из мрамора, а не из дерева. Но сев в кресло, он не мог не согласиться с Иннуоном — вставать ему уже не хотелось. Он потянулся за бокалом и, прикрыв глаза, втянул в себя чуть горчащий аромат вина:
— Надо же, лоренское!
Иннуон честно отдал проигрыш. Лорена, маленький остров в Южном Море, славившийся своими виноградниками, стал жертвой человеческой жадности. Виноделы из других земель, возмущенные, что их вино не идет ни в какое сравнение с драгоценным лоренским, заплатили пиратам. Морские разбойники перерезали островитян и сожгли виноградники, выкопав перед этим несколько лоз. Но на новом месте лоренская лоза не прижилась. Оставшиеся в винных погребах глиняные бутыли, запечатанные сургучом, вскоре стали цениться на вес золота. Травы придавали лоренскому характерный горьковатый привкус, а смола не позволяла вину превратиться в уксус. До сих пор Квейг пробовал бесценный напиток всего однажды, и сейчас с наслаждением вдыхал запах, растягивая удовольствие. Даже жаль, что они просто так выпьют всю бутылку. Год назад он перевернул Сурем верх дном, пытаясь найти лоренское в подарок наместнице, но ничего не получилось.
Иннуон тем временем закончил возиться с камином. В отблесках огня море на витраже казалось золотым, а паруса корабля налились тревожным алым. Герцог Суэрсен поднял свой бокал — обошлись без тоста; выпили, и только после этого Иннуон, наконец, перешел к сути:
— Ты, наверное, думаешь, за каким Аредом я тебя в гости позвал, когда тут такое творится?
— Не то, чтобы по ночам не сплю, но вообще — интересно. Тебе ведь явно не до гостей. И Ивенне тоже. Вы поссорились?
— Да. Вернее, нет. Это все очень сложно. Ты же видел Соэнну, она ждет ребенка. Ивенна терпела этот брак два года, она ведь знала, что меня заставили, а теперь… теперь она считает, что я предал ее. Но ведь я должен думать не только о себе! Герцогству нужен наследник! — Иннуон не лгал, он действительно сумел убедить себя, что в разорвавшихся узах виновата Ивенна, ее ревность, ее упрямство. Он не хотел вспоминать ни о брачной ночи, ни о смерти матери. Если Ивенна не может принять его таким, какой он есть, не желает смириться с тем, что он изменился — значит, она не любит его и не верит в его любовь! Когда любят, прощают все.
Квейг кивнул:
— Понимаю… мне самому жениться надо, а душа не лежит.
— Соэнна ведь все видит, а ей нельзя волноваться.
Квейг снова кивнул, за эту неделю он ни разу не заметил на безмятежном лице будущей матери малейших признаков волнения, но Иннуону наверняка виднее, что чувствует его жена. Но неужели Иннуон заставил его приехать из Квэ-Эро, просто чтобы излить другу душу за бутылью лоренского?
— И что думаешь делать?
— Соэнна требует, чтобы я отправил Ивенну в обитель. А я не могу! Она моя сестра, — он помолчал, потом продолжил, — больше, чем сестра.
Квейг с трудом сдержался, чтобы не присвистнуть: нет, слухи о сути «уз близнецов» он слышал не раз, но никогда не верил, что это имеет какое-то отношение к Иннуону и Ивенне. Мало ли что там было во времена Маэркона Темного — люди и без всяких магических штучек порой убивали жен или спали с сестрами. Но Соэнну можно понять: учитывая семейную историю, она хочет избавиться от золовки любой ценой, а старая герцогиня умерла, заступиться за дочь некому. Будь Ивенна не герцогиней, а простой дворянкой, можно было бы отправить ее приживалкой к кому-нибудь из родственников, но герцогиня Суэрсен без ущерба для родовой чести могла либо выйти замуж, либо уйти в обитель. Он осторожно заметил:
— Многие знатные дамы уходят в обитель при храме Эарнира или Аммерта.
— Это не для Ивенны. Ты же знаешь, какая она, какие мы. Не терпим над собой ни богов, ни наместниц. Повинуемся только сердцу.
— Да, я помню ваш девиз. Ну, тогда, может, попробовать найти ей мужа?
— Ей двадцать восемь лет, Квейг.
— Вдовца какого-нибудь. Мало ли… если приданое хорошее, то на возраст не посмотрят.
— Я не хочу продавать ее! Она уже не сможет быть счастлива, но я хочу уберечь ее от несчастья. Ни один муж не простит ей ни знатности, ни богатства, ни прошлого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
— Нравится?
— Нравится. Только очень странно.
Квейг на самом деле имел ввиду корабль — он мало что понимал в искусстве, и, хотя никогда раньше не видел такого витража, не посчитал это чем-то необычным — мало ли чего он не видел. А вот в кораблях герцог разбирался, и мог поклясться, что такой парусник существует только в воображении мастера. Но какой же красавец, какие контуры! Он еще раз посмотрел на витраж, запоминая корабль, вернется в комнату — зарисует. А Иннуон провел рукой по стеклу:
— Такой только один и есть, мастер его всю жизнь делал, учеников и близко не подпускал. Никто не знает, как ему удалось без оправы обойтись, — герцог помолчал и добавил, — это любимый витраж Ивенны. Квейг кивнул, хотя и не понимал, почему любимый витраж сестры должен украшать кабинет брата. Иннуон открыл спрятанный в стене шкафчик и достал бокалы:
— Да ты садись, Квейг, не стой.
Герцог Квэ-Эро послушно придвинул к себе ближайший стул с островерхой спинкой, но Иннуон, уже отбивший сургучное горлышко бутыли остановил его:
— Да не сюда! Вон, видишь кресло?
Кресло стыдливо пряталось за высокими спинками стульев, стесняясь своей неказистой внешности — протертая до белизны кожа, вместо одной ножки — ободранный кусок дерева, на спинке и вовсе прореха, небрежно заштопанная красными нитками. Странно, как этот предмет меблировки, судя по всему, помнивший еще прадедушку Иннуона, оказался среди изящных и дорогих вещей. Иннуон понимающе ухмыльнулся:
— Вот и все так думают, а на самом деле — это старое кресло самое удобное сиденье во всем замке. Все сразу за стулья хватаются, а потом ерзают, бедняги. Стулья-то дубовые и никакой мягкой обивки.
— Так что я, твое кресло заберу?
— Тут еще одно есть, поновее, но тоже удобное. Раньше мебель делали для людей, а теперь для красоты.
Квейг не разбирался в мебели, тем более что в Квэ-Эро ее вообще предпочитали делать из мрамора, а не из дерева. Но сев в кресло, он не мог не согласиться с Иннуоном — вставать ему уже не хотелось. Он потянулся за бокалом и, прикрыв глаза, втянул в себя чуть горчащий аромат вина:
— Надо же, лоренское!
Иннуон честно отдал проигрыш. Лорена, маленький остров в Южном Море, славившийся своими виноградниками, стал жертвой человеческой жадности. Виноделы из других земель, возмущенные, что их вино не идет ни в какое сравнение с драгоценным лоренским, заплатили пиратам. Морские разбойники перерезали островитян и сожгли виноградники, выкопав перед этим несколько лоз. Но на новом месте лоренская лоза не прижилась. Оставшиеся в винных погребах глиняные бутыли, запечатанные сургучом, вскоре стали цениться на вес золота. Травы придавали лоренскому характерный горьковатый привкус, а смола не позволяла вину превратиться в уксус. До сих пор Квейг пробовал бесценный напиток всего однажды, и сейчас с наслаждением вдыхал запах, растягивая удовольствие. Даже жаль, что они просто так выпьют всю бутылку. Год назад он перевернул Сурем верх дном, пытаясь найти лоренское в подарок наместнице, но ничего не получилось.
Иннуон тем временем закончил возиться с камином. В отблесках огня море на витраже казалось золотым, а паруса корабля налились тревожным алым. Герцог Суэрсен поднял свой бокал — обошлись без тоста; выпили, и только после этого Иннуон, наконец, перешел к сути:
— Ты, наверное, думаешь, за каким Аредом я тебя в гости позвал, когда тут такое творится?
— Не то, чтобы по ночам не сплю, но вообще — интересно. Тебе ведь явно не до гостей. И Ивенне тоже. Вы поссорились?
— Да. Вернее, нет. Это все очень сложно. Ты же видел Соэнну, она ждет ребенка. Ивенна терпела этот брак два года, она ведь знала, что меня заставили, а теперь… теперь она считает, что я предал ее. Но ведь я должен думать не только о себе! Герцогству нужен наследник! — Иннуон не лгал, он действительно сумел убедить себя, что в разорвавшихся узах виновата Ивенна, ее ревность, ее упрямство. Он не хотел вспоминать ни о брачной ночи, ни о смерти матери. Если Ивенна не может принять его таким, какой он есть, не желает смириться с тем, что он изменился — значит, она не любит его и не верит в его любовь! Когда любят, прощают все.
Квейг кивнул:
— Понимаю… мне самому жениться надо, а душа не лежит.
— Соэнна ведь все видит, а ей нельзя волноваться.
Квейг снова кивнул, за эту неделю он ни разу не заметил на безмятежном лице будущей матери малейших признаков волнения, но Иннуону наверняка виднее, что чувствует его жена. Но неужели Иннуон заставил его приехать из Квэ-Эро, просто чтобы излить другу душу за бутылью лоренского?
— И что думаешь делать?
— Соэнна требует, чтобы я отправил Ивенну в обитель. А я не могу! Она моя сестра, — он помолчал, потом продолжил, — больше, чем сестра.
Квейг с трудом сдержался, чтобы не присвистнуть: нет, слухи о сути «уз близнецов» он слышал не раз, но никогда не верил, что это имеет какое-то отношение к Иннуону и Ивенне. Мало ли что там было во времена Маэркона Темного — люди и без всяких магических штучек порой убивали жен или спали с сестрами. Но Соэнну можно понять: учитывая семейную историю, она хочет избавиться от золовки любой ценой, а старая герцогиня умерла, заступиться за дочь некому. Будь Ивенна не герцогиней, а простой дворянкой, можно было бы отправить ее приживалкой к кому-нибудь из родственников, но герцогиня Суэрсен без ущерба для родовой чести могла либо выйти замуж, либо уйти в обитель. Он осторожно заметил:
— Многие знатные дамы уходят в обитель при храме Эарнира или Аммерта.
— Это не для Ивенны. Ты же знаешь, какая она, какие мы. Не терпим над собой ни богов, ни наместниц. Повинуемся только сердцу.
— Да, я помню ваш девиз. Ну, тогда, может, попробовать найти ей мужа?
— Ей двадцать восемь лет, Квейг.
— Вдовца какого-нибудь. Мало ли… если приданое хорошее, то на возраст не посмотрят.
— Я не хочу продавать ее! Она уже не сможет быть счастлива, но я хочу уберечь ее от несчастья. Ни один муж не простит ей ни знатности, ни богатства, ни прошлого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173