Кое-кто из прихожан, конечно, посмеивается втихомолку, но если богом призванный и поставленный пастор возьмет в свои смиренные руки земные дела этих усмехающихся с такой же решительностью, как причащение умирающих, тогда они скоро запоют на другой лад.
Рыбной ловле мешали сильные ветры, и улов камбалы в этом году пока скудный. Но надеемся, что осенью — в октябре и ноябре — во время лова сигов дела поправятся».
Редактор газеты «Ууаэг» Киротар с замиранием сердца опубликовал статью и не без умысла закончил ее нейтральной ссылкой на рыбную ловлю (все, мол, хорошо, что хорошо кончается). С одной стороны, редакция была довольна статьей: номер от 28 мая разошелся полностью, некоторые рабочие с Сааремаа ходили в редакцию и в следующие дни, чтобы достать газету.
С другой стороны, цензор спустя несколько дней стал гораздо внимательнее к газете «Уус аэг». Как видно, на
шлись заинтересованные силы, разбудившие цензора от беззаботного казенного сна, и с этого времени до 1905 года, когда условия, пусть ненадолго, стали посвободнее, газета «Уус аэг» не могла напечатать ни одной статьи, так остро бьющей по помещикам и церковнослужителям.
Все новые статьи Сандера Тиху (С. Т.) и волостного писаря Антона Саара (А. С.) неизменно вычеркивались цензором.
Но пусть газета остается газетой.
Хотя вести из далекого прихода Сааремаа уже больше не доходили до читателей газеты «Уус аэг», это еще не значило, что и сама жизнь остановилась в прибрежных деревнях Каугатома. По-прежнему над берегом и морем кричали чайки, женщины пахали каменистые поля, мужчины бороздили моря, письма ходили между Таллином, Ригой, Нью-Йорком и Владивостоком, а в летние воскресные вечера звуки гармоники и девичьи песни уносились от деревенских качелей далеко в море.
Когда широкая доска, на которой сидела абулаская Тийна, стремительно неслась сверху вниз, красивый пестрый подол юбки трепетал на ветру, белая блузка волновалась вокруг молодого, сильного тела, а глаза девушки горели, отражая багрянец пылавшей над морем вечерней зари. Но Тийна не взвизгивала, как другие девушки, сидевшие на трех соседних качелях,— Тийна была смелая девушка.
Сандер из Кюласоо вместе с другими парнями раскачивал качели. В семнадцать лет, с редким пушком над верхней губой, он еще не совсем подходил под взрослую мерку. Правда, и девушки только весной оставили позади конфирмацию, и все же они куда охотнее заглядывались на более крепких парней, уже Продубленных морскими ветрами, парней, которым уже твердо засела в голову мысль о собственном гнезде. Но так как эти парни топтали теперь булыжник таллинских мостовых или сжимали штурвал где-нибудь в Ботническом заливе или Северном море, то девушкам приходилось довольствоваться парнями вроде Сандера. Конечно, девушка, игравшая с семнадцатилетним парнем из приморской деревни, ни о чем серьезном не помышляла — у такого еще тысяча ветров под ногами. И если он готов проглядеть все глаза, раскачивая девушку, а потом даже лезет провожать тебя, то поди знай, куда запропастится, где окажется он к тому времени, когда мужчине приходит пора твердо и обдуманно произнести те
заветные слова, которых он сейчас из стыдливости еще не решится вымолвить.
Вряд ли Тийна, идя по прибрежной дороге с Сандером, думала именно так — для этого она была еще слишком молода. Но может статься, что в голове у Тийны за другими думами и мелькали подобные мысли, иначе она, переходя мост через ручей Весику, где их пути уже почти расходились, едва ли спросила бы у Сандера:
— Значит, у вас, в Кюласоо, с мызой теперь дело совсем рухнуло?
— Да, рухнуло!— буркнул Сандер.
— Придется с хутора убираться?
— Ну да.
— И ничем уже не помочь?
— Ничем,— пробормотал Сандер.
— Да, и в Ватла говорили, что ты из-за этого письма в «Уус аэг» ходил с матерью к барину каяться в грехах и просить прощения, только тебя дальше кухонных дверей не пустили. Правда, что барон посмеялся над тобой и велел кухарке Эмме сказать, что он — маленький владелец мызы — не может принять такого важного барина, как господин журналист?— выпытывала Тийна.
Сандер молчал.
— А теперь что — отдадите хутор?— спросила Тийна.
— Чего нам давать иль не давать, хутор-то принадлежит барону!
— Конечно, барону, но обрабатывали поля вы, твой отец срубил даже новый хлев.
— Это ничего не значит. Раз уж угодил под гнев мызы...
— Ну, а зачем же ты писал тогда в газету?
— Ведь не один я писал, там стоит и второе имя — А. С. Я, может быть, и написал бы про рыбную ловлю, про певческую капеллу и еще кое о чем, а вот Саар на этот раз захотел написать что-нибудь посильнее.
— А разве волостной писарь был у вас, когда Гиргенсон прикатил к умирающему Реэдику? Нет уж, то, что написано про пастора, все-таки от тебя вышло.
— Ну, Саар уже и раньше слышал про эту историю с причастием и стал меня расспрашивать. Я рассказал, а он записал, вот так и вышло у нас дело — на двоих поровну.
— А почему Саар не поможет расхлебывать похлебку, сваренную на двоих?
— Наверно, помог бы, да не может. Уж мы писали про новую проделку барона, про то, что он нас с хутора выгоняет, но в газете боятся напечатать. Посылали письмо и уездному начальнику, оттуда пришел ответ Саару — пусть, мол, не вмешивается в частные дела барона с крестьянами. Да и как Саар может постоять за меня — того и гляди, сам вылетит с должности.
— А что скажет старый Матис осенью, когда домой заявится? Выпорет тебя!
Сандер сплюнул, его уже одолевала злость на девушку. Кого эта Тийна из себя корчит?
— Неужели отец еще порет тебя?— сказал Сандер, сделав пару размашистых мужских шагов. Девчонке, пусть у нее хоть какое пригожее лицо, нельзя позволить задирать нос.
— Меня?! Я ведь взрослая!— кольнула девушка в ответ.
— Не знаю, чем ты взрослее меня? Вместе ведь были на конфирмации,— сказал Сандер.
— Я могу в любое время замуж выйти по закону, а у тебя ни на что нет еще прав! — сказала Тийна, расправляя складки полосатой юбки, закинула голову с упавшим на косы пестрым, в желтый рисунок, платком и ускорила шаг, словно подчеркивая, что ей ничуть не интересен такой никчемный провожатый. Пройдя на всех парусах шагов двадцать, она вдруг остановилась, обернулась и сказала плетущемуся позади Сандеру:
— Ну и хорошо, что хутор у вас отберут! Все важничали: хуторяне, мол, арендаторы! Теперь узнаете, каков вкус хлеба!
— Никто из нас не заносился перед бобылями! — сказал Сандер, надеясь на примирение.
— Не заносился? Все хозяева считают себя лучше бобылей. А ты — у тебя тоже нос всегда был слишком задран. Как же: арендное хозяйство, дядя — капитан, в Америке побывал, сам — важный газетный писака. Вот и получай теперь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Рыбной ловле мешали сильные ветры, и улов камбалы в этом году пока скудный. Но надеемся, что осенью — в октябре и ноябре — во время лова сигов дела поправятся».
Редактор газеты «Ууаэг» Киротар с замиранием сердца опубликовал статью и не без умысла закончил ее нейтральной ссылкой на рыбную ловлю (все, мол, хорошо, что хорошо кончается). С одной стороны, редакция была довольна статьей: номер от 28 мая разошелся полностью, некоторые рабочие с Сааремаа ходили в редакцию и в следующие дни, чтобы достать газету.
С другой стороны, цензор спустя несколько дней стал гораздо внимательнее к газете «Уус аэг». Как видно, на
шлись заинтересованные силы, разбудившие цензора от беззаботного казенного сна, и с этого времени до 1905 года, когда условия, пусть ненадолго, стали посвободнее, газета «Уус аэг» не могла напечатать ни одной статьи, так остро бьющей по помещикам и церковнослужителям.
Все новые статьи Сандера Тиху (С. Т.) и волостного писаря Антона Саара (А. С.) неизменно вычеркивались цензором.
Но пусть газета остается газетой.
Хотя вести из далекого прихода Сааремаа уже больше не доходили до читателей газеты «Уус аэг», это еще не значило, что и сама жизнь остановилась в прибрежных деревнях Каугатома. По-прежнему над берегом и морем кричали чайки, женщины пахали каменистые поля, мужчины бороздили моря, письма ходили между Таллином, Ригой, Нью-Йорком и Владивостоком, а в летние воскресные вечера звуки гармоники и девичьи песни уносились от деревенских качелей далеко в море.
Когда широкая доска, на которой сидела абулаская Тийна, стремительно неслась сверху вниз, красивый пестрый подол юбки трепетал на ветру, белая блузка волновалась вокруг молодого, сильного тела, а глаза девушки горели, отражая багрянец пылавшей над морем вечерней зари. Но Тийна не взвизгивала, как другие девушки, сидевшие на трех соседних качелях,— Тийна была смелая девушка.
Сандер из Кюласоо вместе с другими парнями раскачивал качели. В семнадцать лет, с редким пушком над верхней губой, он еще не совсем подходил под взрослую мерку. Правда, и девушки только весной оставили позади конфирмацию, и все же они куда охотнее заглядывались на более крепких парней, уже Продубленных морскими ветрами, парней, которым уже твердо засела в голову мысль о собственном гнезде. Но так как эти парни топтали теперь булыжник таллинских мостовых или сжимали штурвал где-нибудь в Ботническом заливе или Северном море, то девушкам приходилось довольствоваться парнями вроде Сандера. Конечно, девушка, игравшая с семнадцатилетним парнем из приморской деревни, ни о чем серьезном не помышляла — у такого еще тысяча ветров под ногами. И если он готов проглядеть все глаза, раскачивая девушку, а потом даже лезет провожать тебя, то поди знай, куда запропастится, где окажется он к тому времени, когда мужчине приходит пора твердо и обдуманно произнести те
заветные слова, которых он сейчас из стыдливости еще не решится вымолвить.
Вряд ли Тийна, идя по прибрежной дороге с Сандером, думала именно так — для этого она была еще слишком молода. Но может статься, что в голове у Тийны за другими думами и мелькали подобные мысли, иначе она, переходя мост через ручей Весику, где их пути уже почти расходились, едва ли спросила бы у Сандера:
— Значит, у вас, в Кюласоо, с мызой теперь дело совсем рухнуло?
— Да, рухнуло!— буркнул Сандер.
— Придется с хутора убираться?
— Ну да.
— И ничем уже не помочь?
— Ничем,— пробормотал Сандер.
— Да, и в Ватла говорили, что ты из-за этого письма в «Уус аэг» ходил с матерью к барину каяться в грехах и просить прощения, только тебя дальше кухонных дверей не пустили. Правда, что барон посмеялся над тобой и велел кухарке Эмме сказать, что он — маленький владелец мызы — не может принять такого важного барина, как господин журналист?— выпытывала Тийна.
Сандер молчал.
— А теперь что — отдадите хутор?— спросила Тийна.
— Чего нам давать иль не давать, хутор-то принадлежит барону!
— Конечно, барону, но обрабатывали поля вы, твой отец срубил даже новый хлев.
— Это ничего не значит. Раз уж угодил под гнев мызы...
— Ну, а зачем же ты писал тогда в газету?
— Ведь не один я писал, там стоит и второе имя — А. С. Я, может быть, и написал бы про рыбную ловлю, про певческую капеллу и еще кое о чем, а вот Саар на этот раз захотел написать что-нибудь посильнее.
— А разве волостной писарь был у вас, когда Гиргенсон прикатил к умирающему Реэдику? Нет уж, то, что написано про пастора, все-таки от тебя вышло.
— Ну, Саар уже и раньше слышал про эту историю с причастием и стал меня расспрашивать. Я рассказал, а он записал, вот так и вышло у нас дело — на двоих поровну.
— А почему Саар не поможет расхлебывать похлебку, сваренную на двоих?
— Наверно, помог бы, да не может. Уж мы писали про новую проделку барона, про то, что он нас с хутора выгоняет, но в газете боятся напечатать. Посылали письмо и уездному начальнику, оттуда пришел ответ Саару — пусть, мол, не вмешивается в частные дела барона с крестьянами. Да и как Саар может постоять за меня — того и гляди, сам вылетит с должности.
— А что скажет старый Матис осенью, когда домой заявится? Выпорет тебя!
Сандер сплюнул, его уже одолевала злость на девушку. Кого эта Тийна из себя корчит?
— Неужели отец еще порет тебя?— сказал Сандер, сделав пару размашистых мужских шагов. Девчонке, пусть у нее хоть какое пригожее лицо, нельзя позволить задирать нос.
— Меня?! Я ведь взрослая!— кольнула девушка в ответ.
— Не знаю, чем ты взрослее меня? Вместе ведь были на конфирмации,— сказал Сандер.
— Я могу в любое время замуж выйти по закону, а у тебя ни на что нет еще прав! — сказала Тийна, расправляя складки полосатой юбки, закинула голову с упавшим на косы пестрым, в желтый рисунок, платком и ускорила шаг, словно подчеркивая, что ей ничуть не интересен такой никчемный провожатый. Пройдя на всех парусах шагов двадцать, она вдруг остановилась, обернулась и сказала плетущемуся позади Сандеру:
— Ну и хорошо, что хутор у вас отберут! Все важничали: хуторяне, мол, арендаторы! Теперь узнаете, каков вкус хлеба!
— Никто из нас не заносился перед бобылями! — сказал Сандер, надеясь на примирение.
— Не заносился? Все хозяева считают себя лучше бобылей. А ты — у тебя тоже нос всегда был слишком задран. Как же: арендное хозяйство, дядя — капитан, в Америке побывал, сам — важный газетный писака. Вот и получай теперь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113