..
Как ни посмотри на это дело, а все выходит, что составитель песни был не из глупых людей. И ему, Каарли, тоже надо попробовать хоть в последнюю строфу своей песни влепить этакий неприметный пинок...
Каарли внимательно прислушался. На тропинке за оградой послышались шаги. Каарли узнавал знакомого человека издали, по походке. Нет, не Йоосеп. Частые, бойкие, торопливые шаги — сама Рити. Старик вздохнул и стал усердно наводить последний лоск на можжевеловую ложку.
— Ну как, песня готова?— спросила Рити, снимая с головы мокрый от дождя платок и развешивая его на веревке над плитой.— Кистер говорил Сийму, что песня нужна срочно. Я еще сегодня должна передать ее кистеру.
— Два куплета готовы, а над третьим придется еще покорпеть,— молвил Каарли.
— Ну и рохля же ты! Сыт, сидишь в тепле — чего тебе недостает?! Заставь тебя какой вздор или скверность всякую сочинять, так раз-два — и готово! А как станешь складывать нужную песню, за которую и денег можно малость получить, так у тебя в голове сразу все мешается.
— Неужто в самом деле сегодня нужно? Может быть, как-нибудь до завтра потерпит?— старался Каарли выторговать время.
— Какое еще там завтра! Я затоплю плиту и покормлю поросенка, а у тебя чтобы за это время было готово.— И, развесив мокрое верхнее платье, Рити стала растапливать плиту.
Царь наш отец,— его закон...—
налаживал Каарли начало третьей строфы. Рити сновала между домом и поросячьим закутом, нарубила на дворе немного хворосту и принесла его в комнату. В последней охапке был можжевельник, Каарли почувствовал это по запаху и по особому треску горящих прутьев.
— Ну, как у тебя с песней?— пытала Рити.
— Ходишь тут взад-вперед и хлопаешь дверью, все мысли разогнала.
— Ох ты, господь милосердный, просидел до обеда сиднем. Разве мало тебе было времени? А теперь как пугливая наседка на яйцах — и двери не открой. Ну, говори хоть то, что уже готово!
Рити еще подбросила сухих можжевеловых веток под плиту. Суп в котелке забулькал. Каарли не оставалось ничего другого, как пересказать Рити стихи, каковы бы они
ни были. Последняя строфа, всегда самая существенная в песне, получилась наконец такая:
Царь наш отец,— его закон Всегда нас защищает. И даже самый важный «фон» Царя не превышает... Ликуй от счастья, Сааремаа, Благослови, господь, царя И русскую державу.
— Почему же ты так повернул, что царя ни один «фон» не превышает?— допытывалась Рити.
— Разве, по-твоему, было бы лучше, если бы я сказал, что царский закон сильнее всех ворон?! Так ведь не скажешь. Какое царю дело до ворон, это же насмешка будет над царем.
— А этак ты смеешься над господами помещиками, так тоже не годится!
— Как же это я смеюсь! Все графы, князья, даже великие князья должны склонить головы перед царем, не говоря уже про баронов и других «фонов». Укажи мне человека, который в Российском государстве устоит против царя!
Против этого довода Каарли не сумела сразу возразить даже Рити. Так как песня на этот раз туго запоминалась, Рити заставила Каарли повторять ее снова и снова.
— Нет, все-таки не пойдет,— сказала она напоследок,— конец ты должен переделать.
Теперь истощилось терпение Каарли.
— Ты что за чертов цензор ко мне тут привязываешься, чтобы знать, что пойдет, что не пойдет! Как-то должна песня рифмоваться: «Царь наш отец — его закон...» А «закон» с чем рифмуется? Ворон, фон, слон... Песню сложил, царю угодил — какого черта тебе еще над нею кудахтать?
— В этой песне есть закорючка против баронов, я ее господину пастору передавать не стану. Бароны и царь заодно, а из твоей песни выходит, будто они идут друг против дружки.
— А почему им не идти друг против дружки? Царь — русский, «фоны» — немцы!
— Ежели бы царь был против немцев, то он не женился бы на немке!
— Может быть, царь мается со своей немкой, как и я с тобой.
Рити вздохнула, что случалось с ней очень редко. Обычно ее вздох предвещал дождь или бурю, сегодня же Рити припасла нечто другое — она тихим поучительным голосом сказала:
— Сам давно без глаз, а на сердце и на языке все еще эта глупая тихая гордость, хотя все эти Тиху один за другим прогорают. Матиса с хутора прогнали, теперь и капитана песенка спета.
— Неужели корабль погиб?— испугался Каарли.
— С кораблем-то ничего, он целехонький, а человек пропадает,— многозначительно сказала Рити.— Что ж ты черенок все скоблишь, ползи-ка к столу. Корми, одевай тебя и плачь и проси за тебя у пастора, чтобы тебя от церкви не отлучили, а ты туда же — важный Тиху!
Мучная похлебка была водянистая и пресноватая, но Каарли не осмелился роптать. Он потихоньку нашаривал рукой по столу, в сторонке, где рассчитывал найти рыбу, и вопросительно кашлянул.
— Что ты тут кашляешь и скребешь? Язык у тебя отнялся, что ли? На, вот треска, лопай, только, смотри, и на ужин чуточку оставь. Прежде хвастался своими богатыми родственниками, а нынче все они голодные крысы!
Говоришь все загадками. Что же с капитаном Тынисом стряслось?
— Вот и стряслось! С места прогнали! Гордыня всегда перед бедой из человека прет... Недавно в Весилоо у Хольмана было собрание корабельных хозяев. Тынис там больно задрал нос, будто один он ездит и зарабатывает, и стал торговать себе прибавку к жалованью. У самого старика Хольмана под конец душа вскипела, и он, говорят, сказал: куда, мол, ты с места тронешься, коли у тебя и корабля-то под ногами нет? Отказал Тынису от капитанского места. Ходят слухи — Тынис до того распаскудился, что стал за молодой хольмановской барыней приударивать. Вот и получай, теперь нет ни места, ни службы!
— Это что за толк?— сказал Каарли удивленно и с недоверием.— Кто это говорил?
— Кто это говорил?— передразнила Рити.— Юугу говорил.
— Ну, если Юугу, тогда дело известное. Из зависти болтает.
— Значит, и то болтовня из зависти, что Тынис хочет составить новую корабельную компанию? Скоро, говорят, все здешние мужики соберутся в Кюласоо. Но подожди, судно не корыто, его одним упрямством и гордыней не построишь, на это нужны большие денежки. Начнут с треском, а закончат тем же, чем кончаются и другие дела Тиху.
Когда Рити ушла, Каарли, несколько оглушенный, прислушался к ее торопливым, быстро удалявшимся шагам.
Другие мужики сколачивают компанию, начинают строить новый корабль, а он...
Царь наш отец,— его закон...
А, черт, пусть катятся подальше Рити и Гиргенсон!
В Петербурге — вот потеха! —
Царь в б... к девицам ехал.
И, натянув овчинный полушубок, Каарли вышел во двор, прислушался еще раз к ветру и, ощупывая тропинку палкой и ногами, заковылял к Кюласоо.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Нет дыма без огня — по крайней мере на сей раз в рассказе Рити заключалась немалая толика правды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Как ни посмотри на это дело, а все выходит, что составитель песни был не из глупых людей. И ему, Каарли, тоже надо попробовать хоть в последнюю строфу своей песни влепить этакий неприметный пинок...
Каарли внимательно прислушался. На тропинке за оградой послышались шаги. Каарли узнавал знакомого человека издали, по походке. Нет, не Йоосеп. Частые, бойкие, торопливые шаги — сама Рити. Старик вздохнул и стал усердно наводить последний лоск на можжевеловую ложку.
— Ну как, песня готова?— спросила Рити, снимая с головы мокрый от дождя платок и развешивая его на веревке над плитой.— Кистер говорил Сийму, что песня нужна срочно. Я еще сегодня должна передать ее кистеру.
— Два куплета готовы, а над третьим придется еще покорпеть,— молвил Каарли.
— Ну и рохля же ты! Сыт, сидишь в тепле — чего тебе недостает?! Заставь тебя какой вздор или скверность всякую сочинять, так раз-два — и готово! А как станешь складывать нужную песню, за которую и денег можно малость получить, так у тебя в голове сразу все мешается.
— Неужто в самом деле сегодня нужно? Может быть, как-нибудь до завтра потерпит?— старался Каарли выторговать время.
— Какое еще там завтра! Я затоплю плиту и покормлю поросенка, а у тебя чтобы за это время было готово.— И, развесив мокрое верхнее платье, Рити стала растапливать плиту.
Царь наш отец,— его закон...—
налаживал Каарли начало третьей строфы. Рити сновала между домом и поросячьим закутом, нарубила на дворе немного хворосту и принесла его в комнату. В последней охапке был можжевельник, Каарли почувствовал это по запаху и по особому треску горящих прутьев.
— Ну, как у тебя с песней?— пытала Рити.
— Ходишь тут взад-вперед и хлопаешь дверью, все мысли разогнала.
— Ох ты, господь милосердный, просидел до обеда сиднем. Разве мало тебе было времени? А теперь как пугливая наседка на яйцах — и двери не открой. Ну, говори хоть то, что уже готово!
Рити еще подбросила сухих можжевеловых веток под плиту. Суп в котелке забулькал. Каарли не оставалось ничего другого, как пересказать Рити стихи, каковы бы они
ни были. Последняя строфа, всегда самая существенная в песне, получилась наконец такая:
Царь наш отец,— его закон Всегда нас защищает. И даже самый важный «фон» Царя не превышает... Ликуй от счастья, Сааремаа, Благослови, господь, царя И русскую державу.
— Почему же ты так повернул, что царя ни один «фон» не превышает?— допытывалась Рити.
— Разве, по-твоему, было бы лучше, если бы я сказал, что царский закон сильнее всех ворон?! Так ведь не скажешь. Какое царю дело до ворон, это же насмешка будет над царем.
— А этак ты смеешься над господами помещиками, так тоже не годится!
— Как же это я смеюсь! Все графы, князья, даже великие князья должны склонить головы перед царем, не говоря уже про баронов и других «фонов». Укажи мне человека, который в Российском государстве устоит против царя!
Против этого довода Каарли не сумела сразу возразить даже Рити. Так как песня на этот раз туго запоминалась, Рити заставила Каарли повторять ее снова и снова.
— Нет, все-таки не пойдет,— сказала она напоследок,— конец ты должен переделать.
Теперь истощилось терпение Каарли.
— Ты что за чертов цензор ко мне тут привязываешься, чтобы знать, что пойдет, что не пойдет! Как-то должна песня рифмоваться: «Царь наш отец — его закон...» А «закон» с чем рифмуется? Ворон, фон, слон... Песню сложил, царю угодил — какого черта тебе еще над нею кудахтать?
— В этой песне есть закорючка против баронов, я ее господину пастору передавать не стану. Бароны и царь заодно, а из твоей песни выходит, будто они идут друг против дружки.
— А почему им не идти друг против дружки? Царь — русский, «фоны» — немцы!
— Ежели бы царь был против немцев, то он не женился бы на немке!
— Может быть, царь мается со своей немкой, как и я с тобой.
Рити вздохнула, что случалось с ней очень редко. Обычно ее вздох предвещал дождь или бурю, сегодня же Рити припасла нечто другое — она тихим поучительным голосом сказала:
— Сам давно без глаз, а на сердце и на языке все еще эта глупая тихая гордость, хотя все эти Тиху один за другим прогорают. Матиса с хутора прогнали, теперь и капитана песенка спета.
— Неужели корабль погиб?— испугался Каарли.
— С кораблем-то ничего, он целехонький, а человек пропадает,— многозначительно сказала Рити.— Что ж ты черенок все скоблишь, ползи-ка к столу. Корми, одевай тебя и плачь и проси за тебя у пастора, чтобы тебя от церкви не отлучили, а ты туда же — важный Тиху!
Мучная похлебка была водянистая и пресноватая, но Каарли не осмелился роптать. Он потихоньку нашаривал рукой по столу, в сторонке, где рассчитывал найти рыбу, и вопросительно кашлянул.
— Что ты тут кашляешь и скребешь? Язык у тебя отнялся, что ли? На, вот треска, лопай, только, смотри, и на ужин чуточку оставь. Прежде хвастался своими богатыми родственниками, а нынче все они голодные крысы!
Говоришь все загадками. Что же с капитаном Тынисом стряслось?
— Вот и стряслось! С места прогнали! Гордыня всегда перед бедой из человека прет... Недавно в Весилоо у Хольмана было собрание корабельных хозяев. Тынис там больно задрал нос, будто один он ездит и зарабатывает, и стал торговать себе прибавку к жалованью. У самого старика Хольмана под конец душа вскипела, и он, говорят, сказал: куда, мол, ты с места тронешься, коли у тебя и корабля-то под ногами нет? Отказал Тынису от капитанского места. Ходят слухи — Тынис до того распаскудился, что стал за молодой хольмановской барыней приударивать. Вот и получай, теперь нет ни места, ни службы!
— Это что за толк?— сказал Каарли удивленно и с недоверием.— Кто это говорил?
— Кто это говорил?— передразнила Рити.— Юугу говорил.
— Ну, если Юугу, тогда дело известное. Из зависти болтает.
— Значит, и то болтовня из зависти, что Тынис хочет составить новую корабельную компанию? Скоро, говорят, все здешние мужики соберутся в Кюласоо. Но подожди, судно не корыто, его одним упрямством и гордыней не построишь, на это нужны большие денежки. Начнут с треском, а закончат тем же, чем кончаются и другие дела Тиху.
Когда Рити ушла, Каарли, несколько оглушенный, прислушался к ее торопливым, быстро удалявшимся шагам.
Другие мужики сколачивают компанию, начинают строить новый корабль, а он...
Царь наш отец,— его закон...
А, черт, пусть катятся подальше Рити и Гиргенсон!
В Петербурге — вот потеха! —
Царь в б... к девицам ехал.
И, натянув овчинный полушубок, Каарли вышел во двор, прислушался еще раз к ветру и, ощупывая тропинку палкой и ногами, заковылял к Кюласоо.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Нет дыма без огня — по крайней мере на сей раз в рассказе Рити заключалась немалая толика правды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113