— рассуждал Пеэтер.
В комнате снова наступила тишина. Все, кроме малышей, догадывались, на кого намекал Пеэтер, но никто не решался высказать это открыто, никто не хотел первым бросить камень. Тынис был еще слишком близок каждому — кому кровный брат или дядя, кому родственник, кому земляк. А Лаэс, глядя на Пеэтера, думал: «До чего этот парень похож на своего отца, Матиса, не только глазами, цветом волос, лицом и нравом, но и образом мыслей и речью!» Ведь Матис с глазу на глаз высказал ему примерно то же подозрение.
— Как там, в Весилоо, свадьба прошла? Народу много было?— спросила Мари, переводя беседу на другое.
— «Вся волость была согнана, весь приход приглашен»,— ответил Йоосеп словами «Тульяка».
— Как же, вся родня, Матис, Лийзу и Тийна со своими семьями, и все родственники третьего и четвертого колена
из Руусна, Ватла, Паммана, Тагаранна и других мест, все каугатомаское судовое товарищество было в сборе, да вдобавок еще родня невесты из города. Богатые и бедные, все были вместе, по крайней мере на свадьбе не видно было, чтобы Тынис делал различие,— рассказывал Биллем.
— Тынис и так уж оставил бедную девушку со своим кровным ребенком на попечение миру, не хватало еще, чтобы он на свадьбе стал различать богатых и бедных! — сказал, покашливая, Прийду.
— Ты еще что за святоша! — вмешалась Мари.— Если бы тебя захотела какая-нибудь Матильда Румберг с домами, наверно, и я бы в девках осталась.
Прийду усмехнулся. В его характере не было резкости и остроты Матиса и Пеэтера, он от природы был покладистее, старался все перетерпеть и без ссоры улаживать все к хорошему, ему отчасти даже понравилось, что Мари старалась думать хорошо о его брате Тынисе. Тем более что кровь погуще воды, и вряд ли ему доставило бы радость, если бы Мари, не зная еще ничего определенного, стала резко осуждать Тыниса перед другими. Пусть лучше дразнит его самого этой Матильдой Румберг, это старая, избитая шутка, она уже никого не задевает. Тынис же, несмотря ни на что, оставался его кровным братом. Всегда, когда он думал о том, как пришлось Тынису начинать свою самостоятельную жизнь совсем юнцом и без гроша в кармане, какая-то нежность к брату пронизывала его сердце. Но это же чувство заставляло его быть и настороже в отношении брата. Позор Тыниса был и его, как ближайшего кровного родственника, позором.
— А слепой Каарли тоже был на свадьбе?— спросил он мужиков.
— Конечно. Я был поводырем Каарли,— прихвастнул Йоосеп.
— Ну что про Йоосепа говорить, Йоосеп и сам скоро женится,— подтрунивал Лаэс.
Но Йоосеп, хоть и находился первый день в Таллине, а тихий смешок сидящей напротив Сельмы заставлял чуточку путаться его мысли, не сплоховал:
— Давно бы женился, но все не встречал подходящей, может, здесь, в Таллине, сыщется какая-нибудь завалящая вдова с парочкой домов или кораблем!
Теперь всех прорвал громкий смех, даже маленький Реэдик смеялся, хоть и не понимал смысла слов Йоосепа. И смех разогнал тяжкие мысли, оборвав разговор, тянувшийся до сих пор слишком однообразно, и Пеэтер в пер
вый раз за вечер бросил взгляд на стенные часы. Полвосьмого. В восемь часов начинался урок в вечерней школе. Он встал, попросил Мари, по крайней мере на первую ночь, постелить в его комнате Лаэсу, Виллему и Йоосепу, собрал свои тетради и книги и бегом поспешил по деревянной лестнице на улицу. Здесь уже зажигались огни. На перекрестке Щавелевой улицы и Раплаского шоссе он вскочил в конку — и успел войти в класс в последнюю минуту еще до прихода учителя истории. Прежде чем усесться на скамью рядом с Карлом, он бросил взгляд в сторону девушек. Да, Лонни тоже была уже здесь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Учитель истории Пярн взошел на кафедру. Урок начался.
Таллинская вечерняя школа работала в помещении городского училища и по большинству предметов обучения соответствовала его программе. Она была создана на грани двух веков либеральной таллинской интеллигенцией для тех, кто хотел получить образование, но не имел за своей спиной ничего, кроме волостной или неоконченной приходской школы (иногда не было и этого), чьи возраст и трудовая занятость не давали им возможности посещать другие учебные заведения. Учитель истории этой школы для взрослых Александр Пярн сам приобрел знания с огромным трудом, большей частью путем самообразования, и теперь в меру своих сил старался облегчить другим путь к образованию.
Этот низкорослый белокурый сорокапятилетний мужчина, отличавшийся крестьянской медлительностью движений, не был хорошим оратором в привычном смысле этого слова. Близорукий от долгого чтения при свете лампы или свечи, он, несмотря на сильные линзы очков, не мог сразу охватить взглядом лица сидящих на скамьях людей, и в начале занятий это всегда немного смущало его. Речь невольно делалась сбивчивой, он часто останавливался, подыскивая подходящее слово. Но чем дальше подвигался урок, тем сильнее захватывал он слушателей.
Сегодня он рассказывал о Спартаке, о восстании рабов в древнем Риме. Большой и могущественной стала Римская империя. Почти все средиземноморские страны были прямо или посредством союзных договоров подчинены верховной власти Рима. Караваны с дорогими восточными
товарами шли к Риму, галеры, груженные сокровищами, причаливали в устье Тибра — все дороги вели в Рим. После того как сровняли с землей Карфаген, ни одно средиземноморское государство уже не могло соперничать с Римом. И хотя в самом Риме было мало своего, самобытного, римские форумы затмевали по богатству рынки Александрии. Римские театры и государственные здания по величине во много раз превосходили афинские, и даже евреи, считавшие иерусалимский храм, посвященный их Яхвэ, прекраснейшим во всем мире, с завистью засматривались на здешние храмы и пантеоны, опасаясь, как бы их Яхвэ, в поисках лучшего места, по примеру их самих, не покинул в конце концов Иерусалим и не переселился сюда. Но в этом блестящем, могущественном и утопающем в роскоши Риме существовал и другой Рим — Рим сотен тысяч рабов, ад для тех, кто мучился на прокладке каналов, строительстве дворцов или мостов, тысячами умирал на кирпичных заводах или же был навеки прикован к скамьям галер. Руками рабов были построены знаменитые римские бани, мощные виадуки, сказочные дворцы; руки рабов возделывали обширные поля, собирали пшеницу и виноград, пекли хлеб, изготовляли вино и подавали все это на стол господам. Мало того, для развлечения господ рабов посильнее, так называемых гладиаторов, заставляли сражаться друг с другом на арене цирка, сражаться не на жизнь, а на смерть. Спартак, вождь восставших рабов, тоже был гладиатор — но такой гладиатор, который сказал своим собратьям:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
В комнате снова наступила тишина. Все, кроме малышей, догадывались, на кого намекал Пеэтер, но никто не решался высказать это открыто, никто не хотел первым бросить камень. Тынис был еще слишком близок каждому — кому кровный брат или дядя, кому родственник, кому земляк. А Лаэс, глядя на Пеэтера, думал: «До чего этот парень похож на своего отца, Матиса, не только глазами, цветом волос, лицом и нравом, но и образом мыслей и речью!» Ведь Матис с глазу на глаз высказал ему примерно то же подозрение.
— Как там, в Весилоо, свадьба прошла? Народу много было?— спросила Мари, переводя беседу на другое.
— «Вся волость была согнана, весь приход приглашен»,— ответил Йоосеп словами «Тульяка».
— Как же, вся родня, Матис, Лийзу и Тийна со своими семьями, и все родственники третьего и четвертого колена
из Руусна, Ватла, Паммана, Тагаранна и других мест, все каугатомаское судовое товарищество было в сборе, да вдобавок еще родня невесты из города. Богатые и бедные, все были вместе, по крайней мере на свадьбе не видно было, чтобы Тынис делал различие,— рассказывал Биллем.
— Тынис и так уж оставил бедную девушку со своим кровным ребенком на попечение миру, не хватало еще, чтобы он на свадьбе стал различать богатых и бедных! — сказал, покашливая, Прийду.
— Ты еще что за святоша! — вмешалась Мари.— Если бы тебя захотела какая-нибудь Матильда Румберг с домами, наверно, и я бы в девках осталась.
Прийду усмехнулся. В его характере не было резкости и остроты Матиса и Пеэтера, он от природы был покладистее, старался все перетерпеть и без ссоры улаживать все к хорошему, ему отчасти даже понравилось, что Мари старалась думать хорошо о его брате Тынисе. Тем более что кровь погуще воды, и вряд ли ему доставило бы радость, если бы Мари, не зная еще ничего определенного, стала резко осуждать Тыниса перед другими. Пусть лучше дразнит его самого этой Матильдой Румберг, это старая, избитая шутка, она уже никого не задевает. Тынис же, несмотря ни на что, оставался его кровным братом. Всегда, когда он думал о том, как пришлось Тынису начинать свою самостоятельную жизнь совсем юнцом и без гроша в кармане, какая-то нежность к брату пронизывала его сердце. Но это же чувство заставляло его быть и настороже в отношении брата. Позор Тыниса был и его, как ближайшего кровного родственника, позором.
— А слепой Каарли тоже был на свадьбе?— спросил он мужиков.
— Конечно. Я был поводырем Каарли,— прихвастнул Йоосеп.
— Ну что про Йоосепа говорить, Йоосеп и сам скоро женится,— подтрунивал Лаэс.
Но Йоосеп, хоть и находился первый день в Таллине, а тихий смешок сидящей напротив Сельмы заставлял чуточку путаться его мысли, не сплоховал:
— Давно бы женился, но все не встречал подходящей, может, здесь, в Таллине, сыщется какая-нибудь завалящая вдова с парочкой домов или кораблем!
Теперь всех прорвал громкий смех, даже маленький Реэдик смеялся, хоть и не понимал смысла слов Йоосепа. И смех разогнал тяжкие мысли, оборвав разговор, тянувшийся до сих пор слишком однообразно, и Пеэтер в пер
вый раз за вечер бросил взгляд на стенные часы. Полвосьмого. В восемь часов начинался урок в вечерней школе. Он встал, попросил Мари, по крайней мере на первую ночь, постелить в его комнате Лаэсу, Виллему и Йоосепу, собрал свои тетради и книги и бегом поспешил по деревянной лестнице на улицу. Здесь уже зажигались огни. На перекрестке Щавелевой улицы и Раплаского шоссе он вскочил в конку — и успел войти в класс в последнюю минуту еще до прихода учителя истории. Прежде чем усесться на скамью рядом с Карлом, он бросил взгляд в сторону девушек. Да, Лонни тоже была уже здесь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Учитель истории Пярн взошел на кафедру. Урок начался.
Таллинская вечерняя школа работала в помещении городского училища и по большинству предметов обучения соответствовала его программе. Она была создана на грани двух веков либеральной таллинской интеллигенцией для тех, кто хотел получить образование, но не имел за своей спиной ничего, кроме волостной или неоконченной приходской школы (иногда не было и этого), чьи возраст и трудовая занятость не давали им возможности посещать другие учебные заведения. Учитель истории этой школы для взрослых Александр Пярн сам приобрел знания с огромным трудом, большей частью путем самообразования, и теперь в меру своих сил старался облегчить другим путь к образованию.
Этот низкорослый белокурый сорокапятилетний мужчина, отличавшийся крестьянской медлительностью движений, не был хорошим оратором в привычном смысле этого слова. Близорукий от долгого чтения при свете лампы или свечи, он, несмотря на сильные линзы очков, не мог сразу охватить взглядом лица сидящих на скамьях людей, и в начале занятий это всегда немного смущало его. Речь невольно делалась сбивчивой, он часто останавливался, подыскивая подходящее слово. Но чем дальше подвигался урок, тем сильнее захватывал он слушателей.
Сегодня он рассказывал о Спартаке, о восстании рабов в древнем Риме. Большой и могущественной стала Римская империя. Почти все средиземноморские страны были прямо или посредством союзных договоров подчинены верховной власти Рима. Караваны с дорогими восточными
товарами шли к Риму, галеры, груженные сокровищами, причаливали в устье Тибра — все дороги вели в Рим. После того как сровняли с землей Карфаген, ни одно средиземноморское государство уже не могло соперничать с Римом. И хотя в самом Риме было мало своего, самобытного, римские форумы затмевали по богатству рынки Александрии. Римские театры и государственные здания по величине во много раз превосходили афинские, и даже евреи, считавшие иерусалимский храм, посвященный их Яхвэ, прекраснейшим во всем мире, с завистью засматривались на здешние храмы и пантеоны, опасаясь, как бы их Яхвэ, в поисках лучшего места, по примеру их самих, не покинул в конце концов Иерусалим и не переселился сюда. Но в этом блестящем, могущественном и утопающем в роскоши Риме существовал и другой Рим — Рим сотен тысяч рабов, ад для тех, кто мучился на прокладке каналов, строительстве дворцов или мостов, тысячами умирал на кирпичных заводах или же был навеки прикован к скамьям галер. Руками рабов были построены знаменитые римские бани, мощные виадуки, сказочные дворцы; руки рабов возделывали обширные поля, собирали пшеницу и виноград, пекли хлеб, изготовляли вино и подавали все это на стол господам. Мало того, для развлечения господ рабов посильнее, так называемых гладиаторов, заставляли сражаться друг с другом на арене цирка, сражаться не на жизнь, а на смерть. Спартак, вождь восставших рабов, тоже был гладиатор — но такой гладиатор, который сказал своим собратьям:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113