Шпики так и шныряли, за членами Российской социал-демократической рабочей партии следили, как за прокаженными, по первому подозрению каждый рабочий или интеллигент попадал за решетку. Теперь уже не арестовывали открыто, у станка; человека уводили среди ночи из его квартиры, подняв с постели так тихо, что иной раз даже соседи узнавали об этом только утром. В народе пели:
Митя Трепов — генерал — Жандармерию собрал: «Эй вы, синие мундиры, Обыщите все квартиры!»
Каждый вечер, прежде чем погасить свет, Пеэтер клал в карман пиджака паспорт и деньги, а одежду складывал на стуле под рукой, так, чтобы ночью можно было быстро, не зажигая огня, одеться. Окно его комнатушки выходило на соседний двор, прямо на просмоленную крышу дровяного сарая, откуда в темноте можно было потихоньку пробраться на большой сеновал конюшни при заезжем дворе трактира «Нечаянная радость». Оказаться там — это уже полбеды! С Йоосепом они договорились, что если вдруг среди ночи явятся жандармы, то Йоосеп не сразу откроет дверь, а скажет, что хозяин квартиры уехал в Нарву на поиски работы. Жандармы какую-то малость провозятся со взламыванием двери, а за это время Пеэтер постарается бежать через окно. Если во дворе окажется засада, то, конечно, трудно рассчитывать на спасение, но еще глупее было бы дать схватить себя ночью, как овцу в хлеву.
И в этот дождливый, теплый и туманный августовский вечер Пеэтер Тиху сложил свою одежду поудобнее. Он очень устал.
Работа модельщика у Гранта требовала больше умственного, чем физического напряжения, а здесь, у Ланге, двенадцать часов непрерывной укладки распаренных и еще пышущих жаром березовых чурбанов под шпинделя резальной машины и навертывания фанеры на вал так изнуряли тело, что вечером не хотелось и пошевелиться. К тому же прошлую ночь он не спал — на квартире одного
из товарищей проходило совещание фабричного рабочего кружка — и устал так, что даже не хотелось подняться с постели, проверить, не слишком ли набухло окно от сегодняшнего дождя со встречным ветром и откроется ли оно бесшумно ночью в случае внезапной надобности.
— Послушай, будь добр, посмотри-ка окно,— сказал он полураздетому Йоосепу, который склонился над книгой.
Хотя работа Йоосепа на фабрике (укладка тонких фанерных листов под сушильный пресс) была значительно легче, она все же требовала большой быстроты, и Пеэтер диву давался, как у мальчика хватало сил читать до полуночи. Но и у него самого по приезде в город первый голод по книгам был не меньшим!
— Окно?— переспросил Йоосеп, оторвав глаза от «Чудес природы», и, прислушавшись к тихому шелесту дождя о стекла, он понял, что следует сделать.
Йоосеп открыл нижний и верхний крючки и нажал на раму, но та и в самом деле разбухла от дождя и не подавалась иначе, как при сильном ударе кулаком.
— Надо бы рубанком подстрогать,— сказал Пеэтер с кровати.
Йоосеп достал с полки для инструментов маленький вальцовый рубанок, но остановился, глядя на Пеэтера.
— А если с улицы заметят, что мы тут в ночное время ни с того ни с сего окно строгаем?
— Да какое там заметят!
— Не скажи, сегодня опять приходил горбатый дворник с Вишневой, выпытывал все у нашего дворника — как да что? Говорят, и о тебе спрашивал... А вдруг шпик?
— Ах, какой там шпик!— сказал Пеэтер. Хотя Йоосеп, по-видимому, ничего не знал о его давнишних да и нынешних немного запутанных отношениях с Лонни, Пеэтеру все же стало не по себе.
— Ну, может, и не шпик, но лучше поостеречься, чем после жалеть. Бог попустит — черт возьмет,— молвил Йоосеп, у которого всегда имелась в запасе какая-нибудь подходящая поговорка, услышанная от песельника Каарли.
На всякий случай он раза два прошелся рубанком — чух-чух — по оконной раме и снова закрыл окно.
— Хватит, завтра при свете можно еще пригнать.
Йоосеп разделся, Погасил огонь и улегся на койку.
В комнате наступила тишина; так же тихо было и в соседней комнате — муж ушел в ночную смену, жена с детьми,
по-видимому, спала; тихо было и у дяди Прийду, через коридор, и в нижней квартире, у пароконного извозчика Ант- са Луковицы. Неумолчный шум ночного города, все еще доносившийся сюда, некоторое время отдавался в ушах Пеэтера, затем стал прерываться и погас. Усталое тело еще раз вздрогнуло перед забытьём и погрузилось в глубокий сон.
Пеэтер не знал, как долго длился его сон,— вернее, ему некогда было и подумать об этом, когда его разбудил резкий стук в дверь. Стучали негромко, но требовательно и непрерывно. Услышав стук, он в первый момент не мог ничего сообразить, голова туманилась от сна, а сердце уже сильно колотилось. Но тут же наступила ясность, мышцы напряглись, и, сбросив одеяло, он присел, а затем вскочил на ноги. Рука схватила со спинки стула одежду, пряжка поясного ремня звонко стукнулась обо что-то. Натягивая брюки, он почувствовал, как сама собой, против его воли, часто задрожала правая икра.
Стук усилился. Теперь проснулся и Йоосеп, встал и неслышно, крадучись прошел через комнату. Пальцы мальчика на короткий миг впились в кисть Пеэтера — Йоосеп подал знак, что он все понял, и неслышными шагами пошел обратно к своей койке. Только у самого Пеэтера сердце стучало так громко, что он боялся, не услышат ли его за дверью. Надевая пиджак, он вдохнул полную грудь воздуха, стараясь замедлить биение сердца, но сердце, не согласуясь с разумом, продолжало колотиться с прежней силой — оно попросту делало то, что обязано было делать в момент опасности: гнало кровь в каждое мышечное волокно, в каждую клеточку.
Стук перешел в грохот, и к нему прибавился требовательный, чуть визгливый голос:
— Откройте!
Правый ботинок, левый ботинок. Завязать шнурки, чтобы не мешали при беге. Не слишком ли медлит Йоосеп со своим «пробуждением»? Но мальчик, шлепнув ногами, уже соскочил на пол и спросил деланно сонным, зевотным голосом:
— Кто там?
— Откройте!
Пальто висело на вешалке. Чтобы взять его, Пеэтеру нужно было сделать два шага. Мгновение он колебался — без пальто легче. Но Йоосепу ведь придется говорить, что Пеэтер уехал. Один рукав, второй рукав, шапка. А по
стель? Постель должна быть убрана, казаться нетронутой, несмятой...
— Немедленно откройте дверь! Впустите!— В дверь дубасили уже несколькими кулаками.
— Да погоди ты, погоди, не пожар ведь, как же я с голым задом-то, прежде все-таки штаны надену,— ответил Йоосеп, неслышно подошел к Пеэтеру и шепнул: — Иди, я уж сам!..
Подструганное с вечера окно открылось бесшумно. На дворе по-прежнему моросил тихий грибной дождик, но Пеэтер не ощутил ни сырости, ни падающих на руки капель (все это он вспомнил позже).
— Сейчас же откройте!
Дверь затряслась. Спускаясь на руках с подоконника, Пеэтер ощутил свое тело легким, как воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Митя Трепов — генерал — Жандармерию собрал: «Эй вы, синие мундиры, Обыщите все квартиры!»
Каждый вечер, прежде чем погасить свет, Пеэтер клал в карман пиджака паспорт и деньги, а одежду складывал на стуле под рукой, так, чтобы ночью можно было быстро, не зажигая огня, одеться. Окно его комнатушки выходило на соседний двор, прямо на просмоленную крышу дровяного сарая, откуда в темноте можно было потихоньку пробраться на большой сеновал конюшни при заезжем дворе трактира «Нечаянная радость». Оказаться там — это уже полбеды! С Йоосепом они договорились, что если вдруг среди ночи явятся жандармы, то Йоосеп не сразу откроет дверь, а скажет, что хозяин квартиры уехал в Нарву на поиски работы. Жандармы какую-то малость провозятся со взламыванием двери, а за это время Пеэтер постарается бежать через окно. Если во дворе окажется засада, то, конечно, трудно рассчитывать на спасение, но еще глупее было бы дать схватить себя ночью, как овцу в хлеву.
И в этот дождливый, теплый и туманный августовский вечер Пеэтер Тиху сложил свою одежду поудобнее. Он очень устал.
Работа модельщика у Гранта требовала больше умственного, чем физического напряжения, а здесь, у Ланге, двенадцать часов непрерывной укладки распаренных и еще пышущих жаром березовых чурбанов под шпинделя резальной машины и навертывания фанеры на вал так изнуряли тело, что вечером не хотелось и пошевелиться. К тому же прошлую ночь он не спал — на квартире одного
из товарищей проходило совещание фабричного рабочего кружка — и устал так, что даже не хотелось подняться с постели, проверить, не слишком ли набухло окно от сегодняшнего дождя со встречным ветром и откроется ли оно бесшумно ночью в случае внезапной надобности.
— Послушай, будь добр, посмотри-ка окно,— сказал он полураздетому Йоосепу, который склонился над книгой.
Хотя работа Йоосепа на фабрике (укладка тонких фанерных листов под сушильный пресс) была значительно легче, она все же требовала большой быстроты, и Пеэтер диву давался, как у мальчика хватало сил читать до полуночи. Но и у него самого по приезде в город первый голод по книгам был не меньшим!
— Окно?— переспросил Йоосеп, оторвав глаза от «Чудес природы», и, прислушавшись к тихому шелесту дождя о стекла, он понял, что следует сделать.
Йоосеп открыл нижний и верхний крючки и нажал на раму, но та и в самом деле разбухла от дождя и не подавалась иначе, как при сильном ударе кулаком.
— Надо бы рубанком подстрогать,— сказал Пеэтер с кровати.
Йоосеп достал с полки для инструментов маленький вальцовый рубанок, но остановился, глядя на Пеэтера.
— А если с улицы заметят, что мы тут в ночное время ни с того ни с сего окно строгаем?
— Да какое там заметят!
— Не скажи, сегодня опять приходил горбатый дворник с Вишневой, выпытывал все у нашего дворника — как да что? Говорят, и о тебе спрашивал... А вдруг шпик?
— Ах, какой там шпик!— сказал Пеэтер. Хотя Йоосеп, по-видимому, ничего не знал о его давнишних да и нынешних немного запутанных отношениях с Лонни, Пеэтеру все же стало не по себе.
— Ну, может, и не шпик, но лучше поостеречься, чем после жалеть. Бог попустит — черт возьмет,— молвил Йоосеп, у которого всегда имелась в запасе какая-нибудь подходящая поговорка, услышанная от песельника Каарли.
На всякий случай он раза два прошелся рубанком — чух-чух — по оконной раме и снова закрыл окно.
— Хватит, завтра при свете можно еще пригнать.
Йоосеп разделся, Погасил огонь и улегся на койку.
В комнате наступила тишина; так же тихо было и в соседней комнате — муж ушел в ночную смену, жена с детьми,
по-видимому, спала; тихо было и у дяди Прийду, через коридор, и в нижней квартире, у пароконного извозчика Ант- са Луковицы. Неумолчный шум ночного города, все еще доносившийся сюда, некоторое время отдавался в ушах Пеэтера, затем стал прерываться и погас. Усталое тело еще раз вздрогнуло перед забытьём и погрузилось в глубокий сон.
Пеэтер не знал, как долго длился его сон,— вернее, ему некогда было и подумать об этом, когда его разбудил резкий стук в дверь. Стучали негромко, но требовательно и непрерывно. Услышав стук, он в первый момент не мог ничего сообразить, голова туманилась от сна, а сердце уже сильно колотилось. Но тут же наступила ясность, мышцы напряглись, и, сбросив одеяло, он присел, а затем вскочил на ноги. Рука схватила со спинки стула одежду, пряжка поясного ремня звонко стукнулась обо что-то. Натягивая брюки, он почувствовал, как сама собой, против его воли, часто задрожала правая икра.
Стук усилился. Теперь проснулся и Йоосеп, встал и неслышно, крадучись прошел через комнату. Пальцы мальчика на короткий миг впились в кисть Пеэтера — Йоосеп подал знак, что он все понял, и неслышными шагами пошел обратно к своей койке. Только у самого Пеэтера сердце стучало так громко, что он боялся, не услышат ли его за дверью. Надевая пиджак, он вдохнул полную грудь воздуха, стараясь замедлить биение сердца, но сердце, не согласуясь с разумом, продолжало колотиться с прежней силой — оно попросту делало то, что обязано было делать в момент опасности: гнало кровь в каждое мышечное волокно, в каждую клеточку.
Стук перешел в грохот, и к нему прибавился требовательный, чуть визгливый голос:
— Откройте!
Правый ботинок, левый ботинок. Завязать шнурки, чтобы не мешали при беге. Не слишком ли медлит Йоосеп со своим «пробуждением»? Но мальчик, шлепнув ногами, уже соскочил на пол и спросил деланно сонным, зевотным голосом:
— Кто там?
— Откройте!
Пальто висело на вешалке. Чтобы взять его, Пеэтеру нужно было сделать два шага. Мгновение он колебался — без пальто легче. Но Йоосепу ведь придется говорить, что Пеэтер уехал. Один рукав, второй рукав, шапка. А по
стель? Постель должна быть убрана, казаться нетронутой, несмятой...
— Немедленно откройте дверь! Впустите!— В дверь дубасили уже несколькими кулаками.
— Да погоди ты, погоди, не пожар ведь, как же я с голым задом-то, прежде все-таки штаны надену,— ответил Йоосеп, неслышно подошел к Пеэтеру и шепнул: — Иди, я уж сам!..
Подструганное с вечера окно открылось бесшумно. На дворе по-прежнему моросил тихий грибной дождик, но Пеэтер не ощутил ни сырости, ни падающих на руки капель (все это он вспомнил позже).
— Сейчас же откройте!
Дверь затряслась. Спускаясь на руках с подоконника, Пеэтер ощутил свое тело легким, как воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113