Ишь ты, пришел на мызу картошку возить? Нет, он явился подстрекать Матиса и народ! Тынис никогда еще не видел Матиса таким, как сегодня в волостном правлении, или сейчас, когда он шагает впереди других к парадному крыльцу мызы. Конечно, его брат всегда был смелым, твердым и упрямым, но теперь в его поведении появилась какая-то совсем новая нотка.
— Дрянная затея,— сказал капитан старшине, шагавшему рядом с ним.
Тынис Тиху не возражал против крепкого разговора с бароном, но компания, в которой предстанет Тынис со своими требованиями, казалась ему малоподходящей. Нечего греха таить, и у него есть споры с бароном и относительно земель, и относительно моря, еще бы! Но когда хотят произвести впечатление, нанимают на почтовой станции лошадей с кучером и приезжают на мызу в коляске. Кто хочет выжать что-нибудь из барина, должен и сам быть хоть по виду барином, а не таким вот, как они: с картузов капает вода, голенища сапог и те в грязи.
— Да, дрянная затея,— повторил и старшина,— но теперь как-то неудобно поворачивать обратно.
Тынис Тиху притворил за собой ворота мызного двора и, повернувшись спиной к своему спутнику и к барскому дому, привел в порядок одежду. Рука на миг скользнула по нагрудному карману: кошелек, конечно, был на месте, на месте был и маленький револьвер, который он, по капитанской привычке, всегда носил в кармане; не было только на груди медали, полученной от правительства за спасение команды «Марии Стюарт».
— Теперь уж ты лавировать не сможешь,— бросил капитан через плечо старшине.— Ставь парус и поворачивай на бейдевинд. Только не верю я тому, чтобы барон впустил их в парадную дверь,— сказал он, кивнув на толпу, собравшуюся у парадного крыльца.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Барон Фромгольд Ренненкампф не питал особого уважения к умствованиям своего зятя, выходца из мужиков, пастора Альфреда Гиргенсона. Иной раз за обеденным столом он даже посмеивался над его литературными упражнениями на мужицком языке. Но когда ревностный пастор и зять стал методически присылать ему эстонские газеты с подчеркнутыми там и сям красным карандашом строками, барон, прочитывая отмеченные места, сам приходил к выводу, что цензура действительно работает слишком пассивно и по-казенному. Понятно, властям
в цензурной работе приходится прибегать к услугам людей, знающих мужицкий язык, в том-то и заключается беда: мужик пишет, и мужик цензурует; потому-то и возможно в эстонских газетах появление таких статей, как, например, эта в «Уус аэг», не статья, а перепечатанное из русской газеты сплошное злорадство по поводу заключения мира:
«Уус аэг» сообщает: «Итак, мир! Свершилось то, чего в последнее время ждали с большим нетерпением! Но мы пишем эти строки почти в слезах, с болью в сердце, с тяжелым чувством. В глубине души невольно поднимается возмущение против порядка, который настолько опозорил нас, Россию, который довел нас до такого состояния, что мы должны радоваться даже возможности избежать уплаты контрибуции. Мы никогда не забудем эту постыдную войну: никогда не заживут нанесенные нам раны...»
...В самом деле, Гиргенсон прав: если в русскую газету по небрежности цензора проскочили эти крокодиловы слезы, то уж во всяком случае нельзя было допустить перевода статьи на эстонский язык! А может статься, она и неправильно переведена, не добавил ли переводчик от себя несколько капель зловредного яда против существующего строя?
Барон Фромгольд фон Ренненкампф был, правда, немцем, но, как прибалтийский помещик, он являлся верным союзником русских помещиков и ярым сторонником самодержавия. Его сердце тоже обливалось кровью из-за унизительного для России мира. Ренненкампф вел свой род от старинных прибалтийских дворян, но в конце семнадцатого столетия в результате редукции помещичьих имений его предки почти разорились. Только во времена императрицы Анны Иоанновны дворянский герб дома Ренненкампфов снова обрел должное уважение. Барон Конрад фон Ренненкампф, друг Паткуля, в качестве одного из приспешников фельдмаршала графа Буркгарда Христофа фон Мюнниха (Миниха) сделал в сороковых годах XVIII столетия в Петербурге блестящую карьеру. В царствование императрицы Елизаветы Петровны он, правда, попал в немилость, но при вступлении на престол Екатерины II снова вознесся в Петербурге, куда привез и своего сына Готгарда фон Ренненкампфа, того самого Готгарда, портрет которого и сейчас висит рядом с портретами царя и царицы в рабочем кабинете барона Ренненкампфа. Это был властный, осанистый мужчина с густыми волосами, большим орлиным носом, со множеством орденов на груди;
благодаря его заслугам и влиянию серебряный конь в гербе Ренненкампфов совершил в царствование Екатерины II свой самый высокий прыжок. Возможно, что заслуги прибалтийского немца Готгарда фон Ренненкампфа были не так значительны, чтобы попасть в историю, как попали столь любезные Екатерине деяния могучих русских князей Потемкиных и Орловых, но и они все же заслужили награды в виде пяти имений и какой-нибудь тысячи душ крепостных. Готгард фон Ренненкапмф женился на графине Анне Головиной, получив за женой еще три имения, и после блестящей жизни в Петербурге провел остаток дней своих всеми почитаемым дворянином здесь же, в имении Руусна на Сааремаа, суровую природу которого он очень любил.
Один из его сыновей, Эбергард, был шталмейстером у великого князя Николая, а когда Николай взошел на престол, Эбергарда назначили на другой, весьма важный пост в Третьем отделении личной его величества канцелярии, которой руководил прибалтийский немец граф Александр Бенкендорф. Бабушка барона Фромгольда фон Ренненкампфа была дочерью графа Ламсдорфа, воспитателя Николая I. Муж одной из ее кузин, генерал Александр фон Вейсс из Ухтна, был адъютантом великого князя Константина, царского наместника в Польше...
Нет, это был не только отживший и «раздутый блеск», как порою язвил, огрызаясь, его зять за обедом, этот пастор с мужицкой кровью в жилах. От человека, лишенного какой бы то ни было родословной, нельзя и требовать, чтобы он проникся чувствами, которые волнуют благородную грудь того, чьи предки вместе с епископом Альбертом семьсот лет тому назад высадились в Риге. Есть вещи, которые при всех обстоятельствах невозможно разменять на деньги. А о тесных связях рода Ренненкампфов с правящими кругами царской России и в настоящее время свидетельствует хотя бы тот факт, что генерал Пауль фон Ренненкампф на последней, только что окончившейся войне был крупным военачальником в казачьих частях.
Правда, генерал Пауль фон Ренненкампф приходился только дальним родственником рууснаскому барону и, к сожалению, был настолько высокомерен, что не хотел и знаться с единокровным, но, увы, обедневшим сааремааским Ренненкампфом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Дрянная затея,— сказал капитан старшине, шагавшему рядом с ним.
Тынис Тиху не возражал против крепкого разговора с бароном, но компания, в которой предстанет Тынис со своими требованиями, казалась ему малоподходящей. Нечего греха таить, и у него есть споры с бароном и относительно земель, и относительно моря, еще бы! Но когда хотят произвести впечатление, нанимают на почтовой станции лошадей с кучером и приезжают на мызу в коляске. Кто хочет выжать что-нибудь из барина, должен и сам быть хоть по виду барином, а не таким вот, как они: с картузов капает вода, голенища сапог и те в грязи.
— Да, дрянная затея,— повторил и старшина,— но теперь как-то неудобно поворачивать обратно.
Тынис Тиху притворил за собой ворота мызного двора и, повернувшись спиной к своему спутнику и к барскому дому, привел в порядок одежду. Рука на миг скользнула по нагрудному карману: кошелек, конечно, был на месте, на месте был и маленький револьвер, который он, по капитанской привычке, всегда носил в кармане; не было только на груди медали, полученной от правительства за спасение команды «Марии Стюарт».
— Теперь уж ты лавировать не сможешь,— бросил капитан через плечо старшине.— Ставь парус и поворачивай на бейдевинд. Только не верю я тому, чтобы барон впустил их в парадную дверь,— сказал он, кивнув на толпу, собравшуюся у парадного крыльца.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Барон Фромгольд Ренненкампф не питал особого уважения к умствованиям своего зятя, выходца из мужиков, пастора Альфреда Гиргенсона. Иной раз за обеденным столом он даже посмеивался над его литературными упражнениями на мужицком языке. Но когда ревностный пастор и зять стал методически присылать ему эстонские газеты с подчеркнутыми там и сям красным карандашом строками, барон, прочитывая отмеченные места, сам приходил к выводу, что цензура действительно работает слишком пассивно и по-казенному. Понятно, властям
в цензурной работе приходится прибегать к услугам людей, знающих мужицкий язык, в том-то и заключается беда: мужик пишет, и мужик цензурует; потому-то и возможно в эстонских газетах появление таких статей, как, например, эта в «Уус аэг», не статья, а перепечатанное из русской газеты сплошное злорадство по поводу заключения мира:
«Уус аэг» сообщает: «Итак, мир! Свершилось то, чего в последнее время ждали с большим нетерпением! Но мы пишем эти строки почти в слезах, с болью в сердце, с тяжелым чувством. В глубине души невольно поднимается возмущение против порядка, который настолько опозорил нас, Россию, который довел нас до такого состояния, что мы должны радоваться даже возможности избежать уплаты контрибуции. Мы никогда не забудем эту постыдную войну: никогда не заживут нанесенные нам раны...»
...В самом деле, Гиргенсон прав: если в русскую газету по небрежности цензора проскочили эти крокодиловы слезы, то уж во всяком случае нельзя было допустить перевода статьи на эстонский язык! А может статься, она и неправильно переведена, не добавил ли переводчик от себя несколько капель зловредного яда против существующего строя?
Барон Фромгольд фон Ренненкампф был, правда, немцем, но, как прибалтийский помещик, он являлся верным союзником русских помещиков и ярым сторонником самодержавия. Его сердце тоже обливалось кровью из-за унизительного для России мира. Ренненкампф вел свой род от старинных прибалтийских дворян, но в конце семнадцатого столетия в результате редукции помещичьих имений его предки почти разорились. Только во времена императрицы Анны Иоанновны дворянский герб дома Ренненкампфов снова обрел должное уважение. Барон Конрад фон Ренненкампф, друг Паткуля, в качестве одного из приспешников фельдмаршала графа Буркгарда Христофа фон Мюнниха (Миниха) сделал в сороковых годах XVIII столетия в Петербурге блестящую карьеру. В царствование императрицы Елизаветы Петровны он, правда, попал в немилость, но при вступлении на престол Екатерины II снова вознесся в Петербурге, куда привез и своего сына Готгарда фон Ренненкампфа, того самого Готгарда, портрет которого и сейчас висит рядом с портретами царя и царицы в рабочем кабинете барона Ренненкампфа. Это был властный, осанистый мужчина с густыми волосами, большим орлиным носом, со множеством орденов на груди;
благодаря его заслугам и влиянию серебряный конь в гербе Ренненкампфов совершил в царствование Екатерины II свой самый высокий прыжок. Возможно, что заслуги прибалтийского немца Готгарда фон Ренненкампфа были не так значительны, чтобы попасть в историю, как попали столь любезные Екатерине деяния могучих русских князей Потемкиных и Орловых, но и они все же заслужили награды в виде пяти имений и какой-нибудь тысячи душ крепостных. Готгард фон Ренненкапмф женился на графине Анне Головиной, получив за женой еще три имения, и после блестящей жизни в Петербурге провел остаток дней своих всеми почитаемым дворянином здесь же, в имении Руусна на Сааремаа, суровую природу которого он очень любил.
Один из его сыновей, Эбергард, был шталмейстером у великого князя Николая, а когда Николай взошел на престол, Эбергарда назначили на другой, весьма важный пост в Третьем отделении личной его величества канцелярии, которой руководил прибалтийский немец граф Александр Бенкендорф. Бабушка барона Фромгольда фон Ренненкампфа была дочерью графа Ламсдорфа, воспитателя Николая I. Муж одной из ее кузин, генерал Александр фон Вейсс из Ухтна, был адъютантом великого князя Константина, царского наместника в Польше...
Нет, это был не только отживший и «раздутый блеск», как порою язвил, огрызаясь, его зять за обедом, этот пастор с мужицкой кровью в жилах. От человека, лишенного какой бы то ни было родословной, нельзя и требовать, чтобы он проникся чувствами, которые волнуют благородную грудь того, чьи предки вместе с епископом Альбертом семьсот лет тому назад высадились в Риге. Есть вещи, которые при всех обстоятельствах невозможно разменять на деньги. А о тесных связях рода Ренненкампфов с правящими кругами царской России и в настоящее время свидетельствует хотя бы тот факт, что генерал Пауль фон Ренненкампф на последней, только что окончившейся войне был крупным военачальником в казачьих частях.
Правда, генерал Пауль фон Ренненкампф приходился только дальним родственником рууснаскому барону и, к сожалению, был настолько высокомерен, что не хотел и знаться с единокровным, но, увы, обедневшим сааремааским Ренненкампфом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113