Я боялся забыть роль. Сестра боялась, что не сумеет заплакать над «телом» барабанщика Бесима. Но волнуйся не волнуйся—все равно выступать надо. Наступил вечер. Кинотеатр был битком набит. Все навеселе. Иголке упасть негде. Кажется, весь городок собрался. Открылся занавес. Парикмахер Осман в роли матери потряс публи-
ку. К тому же рассвирепел на суфлера и как заорет: «Читай громче, эй, ты, я ведь старуха, плохо слышу!»
Особенно растрогало публику последнее действие этой народной комедии. Как пошли палить пугачи за кулисами—ну, просто настоящее сражение. Тут барабанщик Бесим хлоп и упал.
«Кезибан, я умираю!»
Сестра моя припала к его груди:
«Не умирай, пусть лучше я умру!»
«Нет, Кезибан, я умру сам!»
После этого Эмине заплакала. Заплакал и народ. Принесли флаг, накрыли им барабанщика Бесима.
Занавес! И «долгие, несмолкающие аплодисменты».
А потом долгие, несмолкающие сплетни:
«Барабанщик Бесим умер, а руки у девки из-за пазухи не вынул!»
«А ведь стриженая эта паскудница настоящими слезами плакала, неспроста это».
«У тебя и мать была танцовщицей, а, красотка?»
«Девчонка тут ни при чем. Виноват Гявур-ходжа— послал дочку обниматься с барабанщиком...»
Что бы там ни говорили, братец Ферид, успех у нас был огромный. Мы завоевали главный приз. Не медаль на шею, а бараньи рога на ворота. Как увидел утром я эти рога—чуть не заплакал от обиды.
«Это работа кондитера!» — кричу.
Отец взял рога у меня из рук.
«Не кондитера это работа, а нашего города. Нашей страны. Нашей темноты. Хоть электричеством освети нас снаружи—все попусту. Сначала надо головы осветить. Изнутри. Наше поколение не сумело. И ваше не сумеет. Об одном молю аллаха, сумели бы хоть те, кто придут после нас...»
Отец швырнул рога в мусорный ящик. Успокоил Эмине. Но кто мог утешить его самого? Старик почернел от горя... Даже вот к тебе не пришел сегодня, хоть мы и договорились. Послал меня одного...
Знаю, Ферид, ты умер в обиде на него. Но я не сержусь на отца. Может быть, даже люблю его. Его нужно спасти, освободить. Не только его—нас с тобой. И не только нас с тобой. Не знаю, зачем мы празднуем День освобождения. Ума не приложу, как не совестно? Нам еще нужно освободиться от множества вещей. Отец говорит, что учитель — это освободитель. Но кто освободит учителя? Не знаю. Ничего не могу придумать. Я поеду. Ты спи тут спокойно еще один год.
Будущим летом снова увидимся. До свиданья, брат мой Ферид!
ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ
Каждый год мы с трудом дотягивали до летних каникул. Каждый учебный год—что решето. И в этом решете мы все — сорок с лишним учеников. Каждый год нас просеивали. И каждый год кто-нибудь отсеивался. Остальных пересыпали в следующее решето, в старший класс; Там опять просеивали. Среди отсеянных было три человека, которых я никогда не забуду.
Один отсеялся еще в третьем классе — Фетхй из Бурсы. Он был самый красивый, самый хитрый, самый озорной из всех. По ночам удирал из училища... Разбирал постель, клал вместо себя подушку. Да так ловко, что самый придирчивый дежурный педагог поверил бы, что он спит сладким сном. Прогуливал уроки. Математик думал, что его отпустил доктор. Учитель турецкого языка—что ему предписан отдых. Короче говоря, он умел обмануть любого учителя. А когда его застигали врасплох на контрольной или вызывали к доске, он как-то ухитрялся выкрутиться и получить спасительную тройку. Бывало, что на самых строгих и трудных опросах он еще и выручал всех.
Входит, к примеру, в класс учитель географии. Чернее тучи. Будет рассказывать урок или вызывать к доске? Сразу не угадаешь. Глядим, вытаскивает из портфеля черную тетрадь—журнал для отметок. Сейчас начнет спрашивать. А спрашивал он трудно. Ткнет наугад пальцем в карту Азии или Европы и говорит:
— А ну-ка, эфенди, скажи, что за город под моим пальцем?
Отвечаешь как придется. То ли угадаешь, то ли нет. Все глядим на Фетхи. На него одна надежда. Он сейчас же поднимет палец:
— Ну что, Фетхи? — говорит учитель.— Видно, ты хорошо поработал, готов отвечать. Хочешь первым пойти?
— Пожалуйста, учитель. Не один я, все мы хорошо поработали, все готовы. Только...
— Что — только?
— От имени всех товарищей, учитель, есть у меня просьба. А просьба такая, знаете ли, мы...
— Говори, Фетхи, не стесняйся.
— Мы хотели вас попросить, чтоб вы сперва рассказали о своей поездке в Индию. Ведь вы успеете еще и опрос устроить.
Порядок! Фетхи задел самую слабую струнку учителя географии. Тот сначала поломается: нельзя, мол, нет, мол.
Тут мы все скопом хватаемся за эту самую слабую струнку:
— Ну пожалуйста, расскажите, просим!
И учитель начинает рассказ... Все его рассказы мы уже сто раз слыхали. Но сидим затаив дыхание, словно слышим впервые. Не успевал он дойти до середины, как раздавался звонок.
Фетхи знал слабости почти всех преподавателей. Стоило ему захотеть, и учитель турецкого языка вместо опроса начинал рассказывать о своих любовных увлечениях. Учитель краеведения—о своих «подвигах» во время национально-освободительной войны. И не помню, кто из учителей,—всю свою длинную биографию.
Только учителя ботаники — Садовода — не мог Фетхи одолеть. Садовод наводил страх на весь класс. Стоило нам его увидеть, мы обливались холодным потом. Попробуй не облейся! Даст тебе растение, плод или цветок. Давай рассказывай всю родословную до седьмого колена. Латинское название. Семейство. Признаки. Корень, стебель, лист. Венчик. Сколько лепестков? Смешанное или раздельнополое? Почему? Способ размножения. Семя. Плод...
Даст тебе, например, сладкий рожок. Давай называй.
— Что называть?
— Какого семейства?
Самому черту не придет в голову, что рожок относится к бобовым. А он хлоп тебе второй вопрос:
— На что годится?
— А на что он годится, учитель? Мешок рожков сжуешь—капли меда не выжмешь.
— Браво, сынок! И ты из меня выше нуля отметки не выжмешь!
С грехом пополам, чтобы только в следующий класс перейти, выучили мы родословную петрушки, да сельдерея, редьки с хреном, да огурца с тыквой. Но Фетхи и этого не выучил. Вернее, и не учил: «Как-нибудь выкручусь на экзамене». Мы трудились, он гулял.
Наступил экзамен. Садовник дал Фетхи цветок. Ясно было одно: это зверобой, но какой—обыкновенный, четырехгранный или бог его знает еще какой, ни один зверь не разобрался бы.
— Ну, называй, сынок, называй, Фетхи-эфенди! Фетхи повертел цветок и так и сяк, понюхал и вернул учителю.
— Разве это цветок, учитель?! Королева цветов— роза! — И пошел читать про розу, как по-писаному: —
Латинское название Роза. Семейство розовых. Бывает семи-восьми тысяч видов. Но и это не все. Розой мы называем любимых. Не будь розы—не пел бы соловей. Роза — это такой великолепный цветок, что если обложить его навозом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
ку. К тому же рассвирепел на суфлера и как заорет: «Читай громче, эй, ты, я ведь старуха, плохо слышу!»
Особенно растрогало публику последнее действие этой народной комедии. Как пошли палить пугачи за кулисами—ну, просто настоящее сражение. Тут барабанщик Бесим хлоп и упал.
«Кезибан, я умираю!»
Сестра моя припала к его груди:
«Не умирай, пусть лучше я умру!»
«Нет, Кезибан, я умру сам!»
После этого Эмине заплакала. Заплакал и народ. Принесли флаг, накрыли им барабанщика Бесима.
Занавес! И «долгие, несмолкающие аплодисменты».
А потом долгие, несмолкающие сплетни:
«Барабанщик Бесим умер, а руки у девки из-за пазухи не вынул!»
«А ведь стриженая эта паскудница настоящими слезами плакала, неспроста это».
«У тебя и мать была танцовщицей, а, красотка?»
«Девчонка тут ни при чем. Виноват Гявур-ходжа— послал дочку обниматься с барабанщиком...»
Что бы там ни говорили, братец Ферид, успех у нас был огромный. Мы завоевали главный приз. Не медаль на шею, а бараньи рога на ворота. Как увидел утром я эти рога—чуть не заплакал от обиды.
«Это работа кондитера!» — кричу.
Отец взял рога у меня из рук.
«Не кондитера это работа, а нашего города. Нашей страны. Нашей темноты. Хоть электричеством освети нас снаружи—все попусту. Сначала надо головы осветить. Изнутри. Наше поколение не сумело. И ваше не сумеет. Об одном молю аллаха, сумели бы хоть те, кто придут после нас...»
Отец швырнул рога в мусорный ящик. Успокоил Эмине. Но кто мог утешить его самого? Старик почернел от горя... Даже вот к тебе не пришел сегодня, хоть мы и договорились. Послал меня одного...
Знаю, Ферид, ты умер в обиде на него. Но я не сержусь на отца. Может быть, даже люблю его. Его нужно спасти, освободить. Не только его—нас с тобой. И не только нас с тобой. Не знаю, зачем мы празднуем День освобождения. Ума не приложу, как не совестно? Нам еще нужно освободиться от множества вещей. Отец говорит, что учитель — это освободитель. Но кто освободит учителя? Не знаю. Ничего не могу придумать. Я поеду. Ты спи тут спокойно еще один год.
Будущим летом снова увидимся. До свиданья, брат мой Ферид!
ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ
Каждый год мы с трудом дотягивали до летних каникул. Каждый учебный год—что решето. И в этом решете мы все — сорок с лишним учеников. Каждый год нас просеивали. И каждый год кто-нибудь отсеивался. Остальных пересыпали в следующее решето, в старший класс; Там опять просеивали. Среди отсеянных было три человека, которых я никогда не забуду.
Один отсеялся еще в третьем классе — Фетхй из Бурсы. Он был самый красивый, самый хитрый, самый озорной из всех. По ночам удирал из училища... Разбирал постель, клал вместо себя подушку. Да так ловко, что самый придирчивый дежурный педагог поверил бы, что он спит сладким сном. Прогуливал уроки. Математик думал, что его отпустил доктор. Учитель турецкого языка—что ему предписан отдых. Короче говоря, он умел обмануть любого учителя. А когда его застигали врасплох на контрольной или вызывали к доске, он как-то ухитрялся выкрутиться и получить спасительную тройку. Бывало, что на самых строгих и трудных опросах он еще и выручал всех.
Входит, к примеру, в класс учитель географии. Чернее тучи. Будет рассказывать урок или вызывать к доске? Сразу не угадаешь. Глядим, вытаскивает из портфеля черную тетрадь—журнал для отметок. Сейчас начнет спрашивать. А спрашивал он трудно. Ткнет наугад пальцем в карту Азии или Европы и говорит:
— А ну-ка, эфенди, скажи, что за город под моим пальцем?
Отвечаешь как придется. То ли угадаешь, то ли нет. Все глядим на Фетхи. На него одна надежда. Он сейчас же поднимет палец:
— Ну что, Фетхи? — говорит учитель.— Видно, ты хорошо поработал, готов отвечать. Хочешь первым пойти?
— Пожалуйста, учитель. Не один я, все мы хорошо поработали, все готовы. Только...
— Что — только?
— От имени всех товарищей, учитель, есть у меня просьба. А просьба такая, знаете ли, мы...
— Говори, Фетхи, не стесняйся.
— Мы хотели вас попросить, чтоб вы сперва рассказали о своей поездке в Индию. Ведь вы успеете еще и опрос устроить.
Порядок! Фетхи задел самую слабую струнку учителя географии. Тот сначала поломается: нельзя, мол, нет, мол.
Тут мы все скопом хватаемся за эту самую слабую струнку:
— Ну пожалуйста, расскажите, просим!
И учитель начинает рассказ... Все его рассказы мы уже сто раз слыхали. Но сидим затаив дыхание, словно слышим впервые. Не успевал он дойти до середины, как раздавался звонок.
Фетхи знал слабости почти всех преподавателей. Стоило ему захотеть, и учитель турецкого языка вместо опроса начинал рассказывать о своих любовных увлечениях. Учитель краеведения—о своих «подвигах» во время национально-освободительной войны. И не помню, кто из учителей,—всю свою длинную биографию.
Только учителя ботаники — Садовода — не мог Фетхи одолеть. Садовод наводил страх на весь класс. Стоило нам его увидеть, мы обливались холодным потом. Попробуй не облейся! Даст тебе растение, плод или цветок. Давай рассказывай всю родословную до седьмого колена. Латинское название. Семейство. Признаки. Корень, стебель, лист. Венчик. Сколько лепестков? Смешанное или раздельнополое? Почему? Способ размножения. Семя. Плод...
Даст тебе, например, сладкий рожок. Давай называй.
— Что называть?
— Какого семейства?
Самому черту не придет в голову, что рожок относится к бобовым. А он хлоп тебе второй вопрос:
— На что годится?
— А на что он годится, учитель? Мешок рожков сжуешь—капли меда не выжмешь.
— Браво, сынок! И ты из меня выше нуля отметки не выжмешь!
С грехом пополам, чтобы только в следующий класс перейти, выучили мы родословную петрушки, да сельдерея, редьки с хреном, да огурца с тыквой. Но Фетхи и этого не выучил. Вернее, и не учил: «Как-нибудь выкручусь на экзамене». Мы трудились, он гулял.
Наступил экзамен. Садовник дал Фетхи цветок. Ясно было одно: это зверобой, но какой—обыкновенный, четырехгранный или бог его знает еще какой, ни один зверь не разобрался бы.
— Ну, называй, сынок, называй, Фетхи-эфенди! Фетхи повертел цветок и так и сяк, понюхал и вернул учителю.
— Разве это цветок, учитель?! Королева цветов— роза! — И пошел читать про розу, как по-писаному: —
Латинское название Роза. Семейство розовых. Бывает семи-восьми тысяч видов. Но и это не все. Розой мы называем любимых. Не будь розы—не пел бы соловей. Роза — это такой великолепный цветок, что если обложить его навозом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61