Потом еще несколько кавалерийских дивизий—лошади два года не перековывались, сбруя поистерлась. И одна артиллерийская дивизия: большинство орудий—греческие, трофейные. И батальонные муллы, готовые сдать всех убитых во всех дивизиях господу богу, а всю Фракию—немцам...
Мы были готовы. Большинство офицеров—новые. Старых командиров, ругателей и рукоприкладчиков, перевели в другие полки. Прежде чем дошло до дела и зажужжали немецкие пули, их предпочли упрятать от пуль своих мемегчиков в другие части. Все офицеры отправили свои семьи в Анатолию. Города и деревни Фракии опустели. Почти все меметчики написали домой прощальные письма. Офицерам роздали новые сапоги— подарок Черчилля. Но у меметчиков на ногах по-прежнему болтались только голенища от сапог. Наступила зима, а мы все еще дрожали в летнем обмундировании. Продуктов не хватало. Зато боезапас был полный. Не забыли нам повесить на шею и жестянки с номером, именем и фамилией — пропуск на тот свет. Мы были готовы. Мы ждали немцем». В Анкаре рассчитывали так: «Сковывая противника боями у Эдирне, взрывая один за другим мосты, мы отступим на линию Чаталджа — Чакмак».
А меметчик думал так: «Отступить-то отступим, но как мы, сойдя с асфальта, вытащим ноги из грязи?»
Командующий армией Омуртак-паша рассуждал так: «Нет, сдерживать противника отвлекающими боями будет ошибкой. Мы разгромим немца и через двадцать четыре часа будем на Шипке. Старый черт был родом из Омуртака1 и соскучился по родным местам.
А наш капитан, командир роты считал иначе: «Не через двадцать четыре часа, а через двадцать четыре минуты немец будет в Стамбуле. Преспокойно обойдет
нашу линию Чакмака, как обошел линию Мажино. И в одно прекрасное утро сыграет нам «подъем»!»
— Геббельс тоже так говорит? — приставали мы к нашему ротному.
Капитан понимал, что мы намекаем на его стажировку в Германии, где он несколько лет проходил обучение в мотомехчастях. Но не обижался на нас. Он был не из тех военных, которые готовы слепо называть белое черным, а черное белым, если так угодно начальству. В узком кругу он держался с нами запросто, с ним можно было разговаривать. Наш капитан хлебнул горя. Его отец в свое время был в добровольческом полку Черкеса Этхема. Его убили выстрелом н спину, турецкой пулей.
— Я пробыл в Германии три года,— говорил капитан.— Своими глазами видел, как бешено готовятся фашисты. А думаю и говорю я не как Геббельс и не как наш премьер-министр. И это не пустые слова. Гитлер на каждый ломоть хлеба намазал масла, а сверху еще один слой, вроде варенья,— расизм. Только этим и кормил немецкий народ. Национальный гимн — «Юбер аллее!». Национальная одежда—«униформа». А в униформе не человек, а солдат-сверхчеловек. И учат его не умирать, защищая свою родину, а убивать, захватывая чужие страны. Национальная стратегия—«сделать мир могилой для всех, кроме немцев». Национальная тактика— «агрессия»... Они к этому готовы, мерзавцы. Поймите меня. Мы даже к обороне не готовы. Да и чем нам обороняться? Прочив моторов, танков, ссмиствольных минометов нашими гладкоствольными ружьями прошлого века?
— Мы ведь тоже бронемотодивизия, мой капитан!
— Называемся. А броня у нас—собственная мозолистая шкура. Сами видели, зимой провели маневры. Что случилось с нашей дивизией? На маневры ехали верхом на танках, на «ЗИСах» и ставерах, а вернулись пешком. Танки наши не смогли перебраться через речушку Эргене, грузовики опрокидывались, мотоциклы увязали в грязи.
Майор-механик со своей походной мастерской до сих пор пытается оживить трупы машин в лугах да горах. Но маневры только проба. Что будет в настоящем бою?
— Ничего, мой капитан, в конце концов дойдет дело до кулаков. А там с помощью аллаха...
— Конечно, когда учишь нижних чинов в роте, легче всего сказать: с помощью аллаха! Легко прочесть стих из корана о мусульманском героизме, стихи о турецкой силе — «Родина или Силистрия», спеть песни про Чанак-калё и Сакарью. Но ведь этак выходит, что у нас свой национал-социализм?
— То есть как?
— Немцы на хлеб с маслом мажут расистское варенье. А ежели мы станем мазать на свой сухой ломоть пантюркистское, то мало чем будем отличаться и от них и от османцев!
— Хорошо, капитан. Но что же нам делать? Если немец нападет, что нам, сдаваться или защищаться?
— Не гоните усталого в гору! Разве я говорю, что нам не надо защищаться? Поражение при самозащите лучше победы при агрессии. Конечно, мы будем драться, будем защищаться. По защищать себя, паши права, правду, справедливость, защищать не агрессора, а его жертвы...
— Вот и договорились. Агрессора среди нас никто не защищает.
— Нет, еще не договорились. Есть среди нас защитники агрессоров.
— Кто?
— Анкара. Анкарские политиканы. Генералы, старые товарищи немцев по оружию, их компаньоны и их газеты... Открой-ка «Джумхурист», почитай передовицу, увидишь. Пишет, что немцы справедливо требуют «жизненного пространства». Открой «Кни Сабах», там генерал в отставке восхваляет гитлеровскую стратегию молниеносной войны... Вот кого надо бояться. Если ты веришь в храбрость меметчика, полагаешься на наш патриотизм, на наши национальные чувства, бойся этих проходимцев без чести и совести. Они продают родину, они погубят народ. Они воздвигли стену между армией и политикой: «Запрещается!» Именно для того, чтоб мы
этого не увидели, не поняли, не сказали бы, не возмутились. Поэтому-то часто бывает, что записанное на фронте штыком перечеркивают пером за столом...
— А нельзя ли, мой капитан, перечеркнутое за столом снова исправить штыком?
— Иногда можно.
Мы поняли друг друга. Но как жаль, что наше понимание, наша дружба длились недолго. Прошло немного времени, и немцы, не прорывая нашей линии «Мажи-но», не нападая на Эдирне, взяли Анкарскую крепость изнутри! Пока мы ожидали, что написать штыком, в Анкаре, спокойно поиграв пером, подписали секретное соглашение, разрешавшее немецким подводным лодкам проходить через проливы в Черное море. Это же перо вывело под соглашением подпись: «Иненю».
Потом в июне 1941 года немцы через Украину пошли на Советы. Анкара, исполненная неблагодарности, радостно вздохнула: «Ох!» Но те, кто помнил, что Советы были другом наших черных дней, сыновья тех, кто получал во время национально-освободительной войны жалованье из русских займов, кто гнал армии Константина с турецкой земли, держа в руках победоносные советские винтовки, с глубокой душевной болью сказали: «Ах!»
В те дни большинство наших газет выходило с одной и той же шапкой: «Благодаря дальновидности Иненю мы избежали войны». И подсчитывали, что мы на этом заработали, что проиграли. Да, военные спекулянты много заработали. Народ же потерял великого друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Мы были готовы. Большинство офицеров—новые. Старых командиров, ругателей и рукоприкладчиков, перевели в другие полки. Прежде чем дошло до дела и зажужжали немецкие пули, их предпочли упрятать от пуль своих мемегчиков в другие части. Все офицеры отправили свои семьи в Анатолию. Города и деревни Фракии опустели. Почти все меметчики написали домой прощальные письма. Офицерам роздали новые сапоги— подарок Черчилля. Но у меметчиков на ногах по-прежнему болтались только голенища от сапог. Наступила зима, а мы все еще дрожали в летнем обмундировании. Продуктов не хватало. Зато боезапас был полный. Не забыли нам повесить на шею и жестянки с номером, именем и фамилией — пропуск на тот свет. Мы были готовы. Мы ждали немцем». В Анкаре рассчитывали так: «Сковывая противника боями у Эдирне, взрывая один за другим мосты, мы отступим на линию Чаталджа — Чакмак».
А меметчик думал так: «Отступить-то отступим, но как мы, сойдя с асфальта, вытащим ноги из грязи?»
Командующий армией Омуртак-паша рассуждал так: «Нет, сдерживать противника отвлекающими боями будет ошибкой. Мы разгромим немца и через двадцать четыре часа будем на Шипке. Старый черт был родом из Омуртака1 и соскучился по родным местам.
А наш капитан, командир роты считал иначе: «Не через двадцать четыре часа, а через двадцать четыре минуты немец будет в Стамбуле. Преспокойно обойдет
нашу линию Чакмака, как обошел линию Мажино. И в одно прекрасное утро сыграет нам «подъем»!»
— Геббельс тоже так говорит? — приставали мы к нашему ротному.
Капитан понимал, что мы намекаем на его стажировку в Германии, где он несколько лет проходил обучение в мотомехчастях. Но не обижался на нас. Он был не из тех военных, которые готовы слепо называть белое черным, а черное белым, если так угодно начальству. В узком кругу он держался с нами запросто, с ним можно было разговаривать. Наш капитан хлебнул горя. Его отец в свое время был в добровольческом полку Черкеса Этхема. Его убили выстрелом н спину, турецкой пулей.
— Я пробыл в Германии три года,— говорил капитан.— Своими глазами видел, как бешено готовятся фашисты. А думаю и говорю я не как Геббельс и не как наш премьер-министр. И это не пустые слова. Гитлер на каждый ломоть хлеба намазал масла, а сверху еще один слой, вроде варенья,— расизм. Только этим и кормил немецкий народ. Национальный гимн — «Юбер аллее!». Национальная одежда—«униформа». А в униформе не человек, а солдат-сверхчеловек. И учат его не умирать, защищая свою родину, а убивать, захватывая чужие страны. Национальная стратегия—«сделать мир могилой для всех, кроме немцев». Национальная тактика— «агрессия»... Они к этому готовы, мерзавцы. Поймите меня. Мы даже к обороне не готовы. Да и чем нам обороняться? Прочив моторов, танков, ссмиствольных минометов нашими гладкоствольными ружьями прошлого века?
— Мы ведь тоже бронемотодивизия, мой капитан!
— Называемся. А броня у нас—собственная мозолистая шкура. Сами видели, зимой провели маневры. Что случилось с нашей дивизией? На маневры ехали верхом на танках, на «ЗИСах» и ставерах, а вернулись пешком. Танки наши не смогли перебраться через речушку Эргене, грузовики опрокидывались, мотоциклы увязали в грязи.
Майор-механик со своей походной мастерской до сих пор пытается оживить трупы машин в лугах да горах. Но маневры только проба. Что будет в настоящем бою?
— Ничего, мой капитан, в конце концов дойдет дело до кулаков. А там с помощью аллаха...
— Конечно, когда учишь нижних чинов в роте, легче всего сказать: с помощью аллаха! Легко прочесть стих из корана о мусульманском героизме, стихи о турецкой силе — «Родина или Силистрия», спеть песни про Чанак-калё и Сакарью. Но ведь этак выходит, что у нас свой национал-социализм?
— То есть как?
— Немцы на хлеб с маслом мажут расистское варенье. А ежели мы станем мазать на свой сухой ломоть пантюркистское, то мало чем будем отличаться и от них и от османцев!
— Хорошо, капитан. Но что же нам делать? Если немец нападет, что нам, сдаваться или защищаться?
— Не гоните усталого в гору! Разве я говорю, что нам не надо защищаться? Поражение при самозащите лучше победы при агрессии. Конечно, мы будем драться, будем защищаться. По защищать себя, паши права, правду, справедливость, защищать не агрессора, а его жертвы...
— Вот и договорились. Агрессора среди нас никто не защищает.
— Нет, еще не договорились. Есть среди нас защитники агрессоров.
— Кто?
— Анкара. Анкарские политиканы. Генералы, старые товарищи немцев по оружию, их компаньоны и их газеты... Открой-ка «Джумхурист», почитай передовицу, увидишь. Пишет, что немцы справедливо требуют «жизненного пространства». Открой «Кни Сабах», там генерал в отставке восхваляет гитлеровскую стратегию молниеносной войны... Вот кого надо бояться. Если ты веришь в храбрость меметчика, полагаешься на наш патриотизм, на наши национальные чувства, бойся этих проходимцев без чести и совести. Они продают родину, они погубят народ. Они воздвигли стену между армией и политикой: «Запрещается!» Именно для того, чтоб мы
этого не увидели, не поняли, не сказали бы, не возмутились. Поэтому-то часто бывает, что записанное на фронте штыком перечеркивают пером за столом...
— А нельзя ли, мой капитан, перечеркнутое за столом снова исправить штыком?
— Иногда можно.
Мы поняли друг друга. Но как жаль, что наше понимание, наша дружба длились недолго. Прошло немного времени, и немцы, не прорывая нашей линии «Мажи-но», не нападая на Эдирне, взяли Анкарскую крепость изнутри! Пока мы ожидали, что написать штыком, в Анкаре, спокойно поиграв пером, подписали секретное соглашение, разрешавшее немецким подводным лодкам проходить через проливы в Черное море. Это же перо вывело под соглашением подпись: «Иненю».
Потом в июне 1941 года немцы через Украину пошли на Советы. Анкара, исполненная неблагодарности, радостно вздохнула: «Ох!» Но те, кто помнил, что Советы были другом наших черных дней, сыновья тех, кто получал во время национально-освободительной войны жалованье из русских займов, кто гнал армии Константина с турецкой земли, держа в руках победоносные советские винтовки, с глубокой душевной болью сказали: «Ах!»
В те дни большинство наших газет выходило с одной и той же шапкой: «Благодаря дальновидности Иненю мы избежали войны». И подсчитывали, что мы на этом заработали, что проиграли. Да, военные спекулянты много заработали. Народ же потерял великого друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61