— Что за счастье?
— На фронт не заберут.
— Ах, вот оно что!—Тетушка вздохнула. — Давис сам так и рвется в армию.
Я с недоверием взглянул на пес.
— Дядя хочет идти в армию? Мет, не верится. Ведь царское правительство обанкротилось...
— Чего там спорить! Снимай башмаки и ложись на дядюшкину кровать! — решительно предложила тетя.
— Тетушка Лиене, — замялся я, — не обижайся... Не удобно брать что-нибудь обратно из гостинца, но так уж вышло... Заверни в газету пару лепешек!
— В наше время самое приличное — разделить последний кусок с тем, у кого ничего нет. Куда пойдешь?
— На свою бывшую квартиру. Недалеко — в Двинском переулке. Там у меня кое-какой хлам. Перенесу сюда.
Провожая меня, тетушка сказала:
— Живем в такое время, что не каждого человека сразу впустишь в дом. Поди узнай, зачем он явился,..— Она запнулась.
— Понимаю.
— Стукни два раза,вон в то окно, вот так... — Она постучала согнутым пальцем. — Тогда будем знать, что пришел свой. Не подумай чего плохого — время беспокойное.
Я вышел, радостно вдыхая знакомые запахи городской окраины.Во дворе Таракановых играли дети. Им посчастливилось найти моток проволоки. Теперь одни строили телеграф, другие делали гвоздики.
Внимательно вглядевшись в их лица, я заметил Франю. Она сосредоточенно втыкала в кучу песка кусок проволоки:
— Фаблицная тлуба!
Я хотел было направиться к ней, но меня схватили за рукав.
Обернулся —Глаша, девочка Таракановых.
— Роберт Петрович, уходите!
— Здравствуй, Глаша! Почему ты меня гонишь? Я хотел поговорить с Франей.
Глаше не было и двенадцати лет, но ее глаза смотрели с необычной серьезностью, как у взрослого человека. Без тени улыбки она потянула меня в сторону.
— Что случилось?
— Роберт Петрович, пани Ядвига умерла...
— Умерла?!
— Тс-с-с, тише! — заволновалась Глаша. — Она умерла, когда распускались листья на деревьях. Владека взяла к себе тетя-полька, а Франю — моя мама. Франя— моя сестричка. Она очень плакала. Мы боялись, что и она умрет. Теперь не плачет, начала играть. Не спрашивайте ее про Владека и про пани Ядвигу.
— Хорошо, хорошо! Я принес лепешки. Можно ей дать?
— Потом. Идите в комнату, скоро мама вернется.
Я поднялся к Таракановым. Сердце сжала тоска. В ушах звучали молитвы пани Ядвиги...
Глава XXII
Человек — кремень, — Тайное собрание. — Чертик из коробочки. — «Так нужно».
Дядя Давис спокойно сел в лодку, широко раскинул ноги и добродушно улыбнулся:
— Ну, столкни-ка, молодец, кораблик с барином в воду... потом не сплошай: прыгай сам на палубу.
Я напружинился, надул щеки... вскоре с меня закапал пот. Лодка въелась в гравий — и ни с места. О да, я бы кряхтел, пыхтел, но проклятая лодка все-таки закачалась бы на волнах! Вдруг сильные руки обхватили меня сзади — когда только успел дядя выскочить на берег?— я заплясал ногами в воздухе и... медленно опустился в лодку. Затем толчок, рывок — прошуршал .гравий, булькнула вода, и дядя, забирая весла, рассмеялся.
— Воспитывали старика и голодом и холодом, однако уже третий раз выручает племянника.
— Если по-честному сосчитать, может быть, сотый... — Я краснел и заикался.
— Не спорь! Помню хорошо — только третий. Первый: когда ты с топором подпрыгивал над березовой плахой; второй: когда поздней осенью притащил тебя, обессиленного, на плечах домой. Теперь третий...
— Нет, ошибаешься! — возразил я запальчиво.— И плаху я бы расколол сам, и домой притащился бы, и лодку сдвинул... Нет, первый раз ты меня спас, уговорив родителей отдать в школу, второй раз...
— Как тебе нравится Даугава? — решительно прервал мои излияния дядя, сильными взмахами весел направляя лодку на середину реки. — Катался небось?
В городе неподалеку от моста через реку лодочники перевозили пассажиров — за копейку с человека. Как-то, разбогатев, я без особой надобности переезжал с одного берега на другой, пока не истратил целого гривенника. Очень уж заманчиво было прокатиться по серебристым волнам матушки Даугавы, как мы называли Двину. Однажды неожиданно затесался в компанию гимназистов и гимназисток. Поездка была чудесной; но кончилась для меня крахом. Путешественники пристали к берегу, невдалеке виднелся белый киоск. Гимназисты накупили угощения: пирожных, лимонада, мороженого... Из-за пустого кошелька пострадала моя голова: она внезапно и спешно была объявлена больной. Уф, трещит, как у турецкого султана Абдул-Гамида II, которого младотурки свергли с престола... Домой я вернулся пешком, страшно устав, проклиная все кондитерские на свете...
Дядя поднял весла. Течение было чуть заметно. Лодка едва покачивалась на воде, за спиной остались белокаменные стены монастыря и высокие трубы льнопрядильни «Двина». Слева виднелся большой железнодорожный мост линии Витебск — Жлобин. Витебчане считали чудом техники этот однопролетный мост. Впереди зеленел лиственный лес. Он напоминал узкую длинную тесьму зеленого бархата, пришитую к широкой Даугаве.
— Роб, — спросил дядя щурясь, — о чем ты сейчас думаешь?
— Во-первых, о том, что Давис Каулинь хвастун, именует себя стариком, а выказывает силу юноши. Во-вторых, не затем звал он меня, чтобы прокатиться по Даугаве. Нет, наверное, на том берегу реки нас что-то ждет.
Вместо ответа дядя достал кз кармана массивные, старомодные часы:
— Вот купил на толкучке. Неделю промучился, пока привел в порядок. Стучат, как веялка... за сутки на семь минут вперед убегают. Да-а, —протянул он, — времени, пожалуй, хватит... Зачем, спрашиваешь, вытащил тебя за город? Решил проверить, не совсем ли оброс мой племянник мохом у себя в Рогайне.
Что имел дядя в виду, я так и не узнал. Он только отшучивался. Я замолчал, поняв наконец простую истину: как ни хитри, ничего не выпытаешь. Вдруг он спросил:
— Говорят, ты в тюрьме успел побывать?
— Соня Платонова рассказала?
— Что за Соня?.. — Дядя играл веслом. — А, та девушка из аничковской школы, которая тебе так нравилась. .. Нет, о тюрьме слышал из других уст, из каких — неважно.
— Ну да, это и есть конспирация, — пробормотал я.
— Ты еще помнишь что-нибудь о Рафаиле, Цирвисе и Трофиме? — спросил дядя, пропуская мимо ушей мое замечание.
— Еще бы! Студент сказал так: большевика собьют с ног, а он поднимется и опять крепко стоит.
— Кто их предал?
— Какой-то меньшевик «Последняя четверть». Дядя заговорил непривычно серьезным, глуховатым голосом. Мне почему-то показалось, что такие голоса бывают у солдат перед боем.
— Роб, а знаешь ли ты, кто такие большевики и меньшевики?
Конечно, кое-что знал... Но что мои знания? Я молчал, но в моих глазах светился немой вопрос. Дядя задумчиво продолжал:
— Заводскому пареньку я объяснил бы скорее, чем тебе. Да ведь я сам только недавно... и не так уж силен во многом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116