Счастье мне опять улыбнулось: на этот раз Исай Исаевич отсутствовал. И в конце концов мои знания по французскому языку оценили на «четыре».
Глава VII
Бурная радость. — Хаим Фейгин не принят... — Маленькая фуражка на большой голове.
Как известно, радость проявляется по-разному. Моя радость была шумной: мне неудержимо хотелось прыгать, кричать и кувыркаться. Будь здесь хоть Заячье болотце, я бы зверски расправился с ивовыми кустами. Или схватил бы прут и хлестал по всем лужам, чтобы вода брызгала в сторону хутора Шуманов. А не то завопил бы так, что Дуксик сразу примчался бы ко мне из дому.
К сожалению, я находился на улицах Витебска, где не принято так выражать свою радость. Я долго стоял у дверей гимназии Неруша, глядя на приколотый к ним большой белый лист с фамилиями принятых в гимназию. Отойдя шагов на двадцать, возвращался и снова читал белый лист, на котором среди прочих имен было напечатано:
«Роберт Залан... принят в III класс...»
Тогда я щелкал пальцами, пристукивал каблуками уходил и снова возвращался... Вдруг в дверях показался похожий на генерала швейцар Петрович:
— Ну что, голубчик, приняли?
— Да, Петрович, посмотрите... Напечатано самыми жирными буквами.
— Молодец! — Петрович усмехнулся в усы. Потом он посмотрел на мой пиджачок и штаны. — Но скажи, пожалуйста, разве твой отец действительно так богат, что решился послать тебя в гимназию?
— Моему отцу ни копейки не придется платить за учение! — гордо сообщил я. — У меня будет стипендия.
— Ага, так ты будешь на попечении дамского комитета...— Швейцар погрустнел —Ну, парень, держись, чтобы не вышло, как с Авференковым!
— А что с ним случилось?
— Учился, учился, пока не помер.
— Э, Петрович, разве у всех одна судьба? — Я был настроен оптимистически.
— Послушай, милок, а как у тебя дела с формой? В такой вот одежонке нельзя учиться... ни в гимназию прийти, ни на улице показаться. Все должны быть в черных брюках и в черных рубашках. Таков закон, голубчик. На рубашке пять белых блестящих пуговиц... не четыре и не шесть, а точно пять... и на манжетах по две — всего девять. Черный ремень с белой пряжкой и с буквами «В.М.Г.Н.» — «Витебская мужская гимназия Неруша». И серое форменное пальто... А фуражка у тебя есть?.. Нет. Приходи-ка под вечер, когда никого не будет, — получишь фуражку... Дашь мне за нее несколько копеек. Она, правда, немного поношенная... но все же настоящая гимназическая фуражка со всеми буквами гимназии Неруша.
Я уже намеревался отправиться домой, когда к дверям гимназии подошла пожилая еврейская чета. Жена впилась глазами в белый лист бумаги; как бы не веря глазам, посмотрела еще раз и тогда, задрожав и съежившись, застонала:
— Нашего Хаима нет...
— Откуда ему быть! — Муж недовольно пожал плечами. — Он же сам сказал: у него по истории четыре.
Этого Хаима, Хаи-ма Фейгина, я знал. Мы вместе сдавали экзамены. Он тоже хотел поступить в третий класс. Как, разве Хаим не принят? Я очень удивился. Мне все время казалось — и я даже завидовал ему, — что он отвечает, как сам учитель. Неужели Хаим не принят?
— Ну где же тут справедливость? — заахала женщина.
— Почему Хаим не принят? — спросил я тихо, подойдя ближе.
Они оба вздрогнули. Но я был слишком мал, чтобы меня бояться; кроме того, они, вероятно, заметили меня во время экзаменов.
По лицу женщины катились слезы.
— Мы живем в этих несчастных губерниях... мы здесь затиснуты, как селедки в бочке. И наши дети не могут учиться... Их принимают в гимназию... только семь на сто. Наши дети должны получить по всем предметам пятерки, иначе... Бедный Хаим, он учился целыми днями, целыми вечерами, все ночи напролет!.. Куда идти? Кому пожаловаться?
— Тсс, Сарра, тсс! — Муж толкнул жену в бок. Она тотчас смолкла: мимо шел какой-то чиновник с кокардой на фуражке.
Внезапно радость улетучилась, меня словно придавила упавшая осина с Заячьего болота: несчастные люди, они даже не смеют громко жаловаться! Сердце заныло— давно ли я сам кричал: не было и нет на свете справедливости!
Да, но разве и я смел громко жаловаться?
Под вечер снова подошел к высоким дверям. Петрович не обманул: за тридцать копеек он дал мне вполне приличную гимназическую фуражку.
— Что за голова у тебя! — жаловался он, видя, что фуражка мала и держится на макушке. — Точь-в-точь как у Авференкова — у того тоже была большая голова и узкая грудь. Ну, братец, учись, только не переучивайся: получишь чахотку — и готов!
Подумав немного, он добавил:
— Ну ничего, не горюй! По утрам держи фуражку над паром: скоро она станет просторной, как чепец. Новая стоит самое меньшее рубля полтора. А эта тебе досталась почти даром.
Глава VIII
На новой квартире. —- Утренние молитвы. — Кондуит -Существо низшей породы.
Итак, я настоящий гимназист — на мне черная форма. Хотя она из тонкого дешевенького материала, зато, несомненно, черная, и, главное, все пуговицы на своих местах. Казалось, для Букашки настала счастливая пора, но...
Во время экзаменов я, понятно, ютился у дяди Да-виса. Однажды, возвращаясь из очередного путешествия но городу, я так и застыл на. пороге: меня словно окатила холодная волна. Тетя Лиене сердито стукнула сковородкой о плиту:
— До каких пор будет он сидеть на нашей шее? Вечером ломаешь голову, куда своих детей положить... Каморка с наперсток. Альмочка спит на таком ящике, что скоро спина искривится...
Дядя молча перебирал пальцами бороду. Поборов оцепенение, я бросился на улицу. Дядя догнал меня и виновато забормотал:
— Не сердись на нее... Это она от нужды. И не горюй. Кто шевелит мозгами, тот всегда вылезет из трясины.
Шевелить мозгами я шевелил, но ничего не получалось. С трепетом в сердце отмахивал каждый день версту за верстой, прочитывал десятка два наклеек на окнах: «Здесь сдается^И^мната ученикам». Расхрабрившись, даже заглядывал в эти комнаты, но, когда узнавал о плате, как ошпаренный вылетал вон.
Наконец-таки дядя Давис нашел если не жемчужное, то настоящее ячменное зерно — комнатушку с форточкой.Я прибыл на новое место, как богатая невеста с приданым. Незачем гадать, кто снабдил меня кроваткой, маленьким столиком и деревянным сундучком. Ясно и так...
Вначале мы долго ломали голову над тем, как расставить мое имущество, ни за что не желавшее размещаться. Сундучок был мне совершенно необходим; в нем помещались не только книги, хлеб, творог и всякий мелкий скарб — он также заменял стул. Правда, дядя
ворчал, что на таком стуле я всегда буду сидеть сгорбившись. Но дело не в сундучке кровать и столик оказались непримиримыми врагами. Они ни за что не хотели друг другу уступить место и никак не помещались в комнатке. Дядя вздыхал:
— Эх, кабы сам смастерил, все уместилось бы! А то убиваешь время на помещицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Глава VII
Бурная радость. — Хаим Фейгин не принят... — Маленькая фуражка на большой голове.
Как известно, радость проявляется по-разному. Моя радость была шумной: мне неудержимо хотелось прыгать, кричать и кувыркаться. Будь здесь хоть Заячье болотце, я бы зверски расправился с ивовыми кустами. Или схватил бы прут и хлестал по всем лужам, чтобы вода брызгала в сторону хутора Шуманов. А не то завопил бы так, что Дуксик сразу примчался бы ко мне из дому.
К сожалению, я находился на улицах Витебска, где не принято так выражать свою радость. Я долго стоял у дверей гимназии Неруша, глядя на приколотый к ним большой белый лист с фамилиями принятых в гимназию. Отойдя шагов на двадцать, возвращался и снова читал белый лист, на котором среди прочих имен было напечатано:
«Роберт Залан... принят в III класс...»
Тогда я щелкал пальцами, пристукивал каблуками уходил и снова возвращался... Вдруг в дверях показался похожий на генерала швейцар Петрович:
— Ну что, голубчик, приняли?
— Да, Петрович, посмотрите... Напечатано самыми жирными буквами.
— Молодец! — Петрович усмехнулся в усы. Потом он посмотрел на мой пиджачок и штаны. — Но скажи, пожалуйста, разве твой отец действительно так богат, что решился послать тебя в гимназию?
— Моему отцу ни копейки не придется платить за учение! — гордо сообщил я. — У меня будет стипендия.
— Ага, так ты будешь на попечении дамского комитета...— Швейцар погрустнел —Ну, парень, держись, чтобы не вышло, как с Авференковым!
— А что с ним случилось?
— Учился, учился, пока не помер.
— Э, Петрович, разве у всех одна судьба? — Я был настроен оптимистически.
— Послушай, милок, а как у тебя дела с формой? В такой вот одежонке нельзя учиться... ни в гимназию прийти, ни на улице показаться. Все должны быть в черных брюках и в черных рубашках. Таков закон, голубчик. На рубашке пять белых блестящих пуговиц... не четыре и не шесть, а точно пять... и на манжетах по две — всего девять. Черный ремень с белой пряжкой и с буквами «В.М.Г.Н.» — «Витебская мужская гимназия Неруша». И серое форменное пальто... А фуражка у тебя есть?.. Нет. Приходи-ка под вечер, когда никого не будет, — получишь фуражку... Дашь мне за нее несколько копеек. Она, правда, немного поношенная... но все же настоящая гимназическая фуражка со всеми буквами гимназии Неруша.
Я уже намеревался отправиться домой, когда к дверям гимназии подошла пожилая еврейская чета. Жена впилась глазами в белый лист бумаги; как бы не веря глазам, посмотрела еще раз и тогда, задрожав и съежившись, застонала:
— Нашего Хаима нет...
— Откуда ему быть! — Муж недовольно пожал плечами. — Он же сам сказал: у него по истории четыре.
Этого Хаима, Хаи-ма Фейгина, я знал. Мы вместе сдавали экзамены. Он тоже хотел поступить в третий класс. Как, разве Хаим не принят? Я очень удивился. Мне все время казалось — и я даже завидовал ему, — что он отвечает, как сам учитель. Неужели Хаим не принят?
— Ну где же тут справедливость? — заахала женщина.
— Почему Хаим не принят? — спросил я тихо, подойдя ближе.
Они оба вздрогнули. Но я был слишком мал, чтобы меня бояться; кроме того, они, вероятно, заметили меня во время экзаменов.
По лицу женщины катились слезы.
— Мы живем в этих несчастных губерниях... мы здесь затиснуты, как селедки в бочке. И наши дети не могут учиться... Их принимают в гимназию... только семь на сто. Наши дети должны получить по всем предметам пятерки, иначе... Бедный Хаим, он учился целыми днями, целыми вечерами, все ночи напролет!.. Куда идти? Кому пожаловаться?
— Тсс, Сарра, тсс! — Муж толкнул жену в бок. Она тотчас смолкла: мимо шел какой-то чиновник с кокардой на фуражке.
Внезапно радость улетучилась, меня словно придавила упавшая осина с Заячьего болота: несчастные люди, они даже не смеют громко жаловаться! Сердце заныло— давно ли я сам кричал: не было и нет на свете справедливости!
Да, но разве и я смел громко жаловаться?
Под вечер снова подошел к высоким дверям. Петрович не обманул: за тридцать копеек он дал мне вполне приличную гимназическую фуражку.
— Что за голова у тебя! — жаловался он, видя, что фуражка мала и держится на макушке. — Точь-в-точь как у Авференкова — у того тоже была большая голова и узкая грудь. Ну, братец, учись, только не переучивайся: получишь чахотку — и готов!
Подумав немного, он добавил:
— Ну ничего, не горюй! По утрам держи фуражку над паром: скоро она станет просторной, как чепец. Новая стоит самое меньшее рубля полтора. А эта тебе досталась почти даром.
Глава VIII
На новой квартире. —- Утренние молитвы. — Кондуит -Существо низшей породы.
Итак, я настоящий гимназист — на мне черная форма. Хотя она из тонкого дешевенького материала, зато, несомненно, черная, и, главное, все пуговицы на своих местах. Казалось, для Букашки настала счастливая пора, но...
Во время экзаменов я, понятно, ютился у дяди Да-виса. Однажды, возвращаясь из очередного путешествия но городу, я так и застыл на. пороге: меня словно окатила холодная волна. Тетя Лиене сердито стукнула сковородкой о плиту:
— До каких пор будет он сидеть на нашей шее? Вечером ломаешь голову, куда своих детей положить... Каморка с наперсток. Альмочка спит на таком ящике, что скоро спина искривится...
Дядя молча перебирал пальцами бороду. Поборов оцепенение, я бросился на улицу. Дядя догнал меня и виновато забормотал:
— Не сердись на нее... Это она от нужды. И не горюй. Кто шевелит мозгами, тот всегда вылезет из трясины.
Шевелить мозгами я шевелил, но ничего не получалось. С трепетом в сердце отмахивал каждый день версту за верстой, прочитывал десятка два наклеек на окнах: «Здесь сдается^И^мната ученикам». Расхрабрившись, даже заглядывал в эти комнаты, но, когда узнавал о плате, как ошпаренный вылетал вон.
Наконец-таки дядя Давис нашел если не жемчужное, то настоящее ячменное зерно — комнатушку с форточкой.Я прибыл на новое место, как богатая невеста с приданым. Незачем гадать, кто снабдил меня кроваткой, маленьким столиком и деревянным сундучком. Ясно и так...
Вначале мы долго ломали голову над тем, как расставить мое имущество, ни за что не желавшее размещаться. Сундучок был мне совершенно необходим; в нем помещались не только книги, хлеб, творог и всякий мелкий скарб — он также заменял стул. Правда, дядя
ворчал, что на таком стуле я всегда буду сидеть сгорбившись. Но дело не в сундучке кровать и столик оказались непримиримыми врагами. Они ни за что не хотели друг другу уступить место и никак не помещались в комнатке. Дядя вздыхал:
— Эх, кабы сам смастерил, все уместилось бы! А то убиваешь время на помещицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116