гимназисты Неруша приносили Дрейцеру прибыль.
Под утро я заснул и спал очень тревожно. Мне снились мыши, крысы, тигры и крокодилы.
Когда пришел в гимназию, кружилась голова и по» ташнивало. Дождавшись урока арифметики, попросил Барбовича отпустить меня домой. Он, минуту подумав, спросил:
— Вы живете у родителей или снимаете комнату?
Услышав, что снимаю комнату, учитель пожал пле-чами:
— В таком случае, кто поручится, что вы сейчас пойдете именно домой? Если принесете удостоверение от врача — тогда, пожалуйста, идите.
Какой врач выдаст мне даром удостоверение? Я начал корчить всяческие гримасы и несколько раз застонал. Тогда он наконец отпустил меня, сказав:
— Запомните, что это очень подозрительно, когда гимназист уходит с уроков. Если бы вы совсем не пришли с самого утра, то ваша болезнь была бы куда правдоподобней.
На этом неприятности не кончились. Я отправился домой по улице, где редко показывались извозчики. Поэтому спокойно переходил через дорогу, не оглядываясь по сторонам. Вдруг из какого-то переулка вылетела карета, запряженная парой лошадей. Я едва отскочил— колесо кареты успело задеть носок моего левого ботинка. Тьфу ты, нечистая сила! Это дочь самого губернатора, которая учится в женской гимназии императрицы Марии и, должно быть, сейчас едет в гимназию. Я уже слыхал об этой барышне из высшего общества. Она часто нарочно мчится по переулкам, пугая рассеянных прохожих. Однажды оглоблей ее саней задело маленького гимназиста — тот свалился как сноп, но кучер соскочил с козел и закричал городовому: гимназист хотел напугать губернаторских лошадей, чтобы дочь губернатора разбилась! Пострадавший малыш попал в кондуит и получил по поведению четыре. Не раз гимназисты, увидев губернаторских лошадей, цедили сквозь зубы:
«Ведьма едет!»
Я проходил мимо Могилевского рынка. Там каждый предлагал свой товар: кто — поросят, овец, гусей, кто — сено, овес, лен, а кто — дрова, картофель, яблоки... Стоял такой шум, что в ушах звенело. Внезапно услыхал за спиной:
— Букашка!
Быстро обернулся — вот так радость! Алеша Зайцев! Он все еще работал у Шуманов не то пастухом, не то батраком: жалованье как у пастуха, а работы как у батрака.
Когда первая радость прошла, Алеша угостил меня изюмом и хвалился: хозяин в городе подобрел. По Дороге у Алеши два раза распряглась лошадь. Шуман бранился, грозил отстегать такого возницу вожжами. А в Витебске все же дал гривенник на лакомства. Алеша собрался было купить конфеты, но спохватился: много ли купишь — две-три штуки, и всё. И вот взял изюм — да такой мелкий, что надолго хватит.
Бедный Алеша! Мне вдруг стало невыразимо жаль его. Я обнял своего дорогого друга, как родного брата, которого годами не видал.— Господин гимназист, фи! Как не стыдно! Нашли с кем нежничать! — неожиданно пропищал женский
голос.Я увидел какую-то важную даму в меховой шубе. Возможно, это была одна из главных персон «дамского комитета».
От этого писклявого голоса у меня по всему телу, как волны, прокатились и холод и жар. Алеша покраснел, отскочил в сторону — вот-вот он исчезнет в толпе... Я двинулся за ним.
— Что слышно о школе, о ребятах? О Митрофане Елисеевиче?
— Эх, браток, живу я как в арестантских ротах! В праздники и не думай отлучиться. Ну, говорят, Ми-трофан Елисеевич редко таскает за вихры... Наверное, жениться собирается. Теперь и я мог бы учиться...
— Так учись!
— Кишка тонка! — Видя, что я не понял ответа, Алеша рассмеялся. — Только ангелы живут воздухом, мы же без хлебушка ни шагу... А хлебушко растет на чужих полях! — поучал он меня, как старик несмышленого ребенка.
Глава XIII
Наставления Пузыкина. — О тонких манерах и прошениях.
О присуждении стипендии сказал мне делопроизводитель гимназии Пузыкин. Гимназисты относились к нему пренебрежительно, а старшеклассники с ним почти не здоровались. В прежние годы он пытался играть роль воспитателя: на переменах, шаркая ногами, шнырял по
залам и коридорам, высматривал и вынюхивал всякие незаконности. В то время з седьмом классе учились удалые парни, и они решили, что если уж канцелярский писарь начнет совать свой нос в гимназические дела, то им плохо придется. Раза два в темноте спустили его с лестницы, да так, что он еле убрался, волоча ноги, прихрамывая и кряхтя. Потом в квартире, где он жил, выбили рогатками все стекла и так отлупили его двух сынков, что хоть беги из Витебска.
В мое время Пузыкин не слонялся возле классов, поняв, что роль доносчика ему не по плечу. В конце концов Пузыкин убедился, что в стенах гимназии он тоже низшее существо, и целыми днями сидел в своей канцелярии, скрипя пером по бумаге.
И вот этот Пузыкин, вызвав меня в канцелярию, сообщил большую радость... Я поблагодарил, хотел поклониться и уйти. Но, должно быть, у Пузыкина в этот день было мало работы или в нем проснулся непризнанный педагог и воспитатель. Как бы там ни было, он начал меня поучать.
Почему я так спешу? Никогда не вредно поговорить со старшими интеллигентными людьми. Он уже давно обратил внимание —мне не хватает тонких манер: сразу видно, стипендиат «Комитета помощи нуждающимся ученикам». Мою неловкость и неуклюжесть когда-нибудь могут истолковать как неуважение и грубость — такого мнения надо остерегаться. Пузыкин подергал меня за ремень: куда это годится — совсем не затянут! И, как я ни беден, все же должен отложить несколько копеек на помаду для волос. Умею ли я изящно кланяться? Тут Пузыкин отставил ногу немного в сторону и браво щелкнул каблуками. Если какая-нибудь благодетельница позовет меня к себе, я должен сделать точь-в-точь как он сейчас. Целовать руку еще рано — во всяком случае, пока не переведут в пятый класс, а уж потом — обязательно.
Таким образом, до целования рук благородным дамам оставалось почти два года, но тем не менее Пузыкин поторопился показать мне и это, словно опасаясь, что до того времени он умрет или Иван Романович Неруш его уволит. Еще звонче стукнув каблуками, делопроизводитель схватил со стола промокательную бума-
гу — она должна была изображать дамскую руку — и, блаженно зажмурив глаза, нагнулся к бумаге, причем сложил губы сердечком. Видно, он не надеялся, что я с первого раза овладею этой наукой, и посоветовал: лучше всего изредка задерживаться у двери учительской гардеробной и там присматриваться. Па всех учителей не стоит обращать внимания — многие из них сами не большие знатоки хороших манер, и редко кто имеет обыкновение целовать дамам руку. Но он, Пузыкин, а также уважаемый Исай Исаевич Остроухов — настоящие художники в обхождении с дамами.
Пузыкин вдруг переменил тему разговора: он вообще удивлен, что мне присудили стипендию — мое прошение написано неверно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Под утро я заснул и спал очень тревожно. Мне снились мыши, крысы, тигры и крокодилы.
Когда пришел в гимназию, кружилась голова и по» ташнивало. Дождавшись урока арифметики, попросил Барбовича отпустить меня домой. Он, минуту подумав, спросил:
— Вы живете у родителей или снимаете комнату?
Услышав, что снимаю комнату, учитель пожал пле-чами:
— В таком случае, кто поручится, что вы сейчас пойдете именно домой? Если принесете удостоверение от врача — тогда, пожалуйста, идите.
Какой врач выдаст мне даром удостоверение? Я начал корчить всяческие гримасы и несколько раз застонал. Тогда он наконец отпустил меня, сказав:
— Запомните, что это очень подозрительно, когда гимназист уходит с уроков. Если бы вы совсем не пришли с самого утра, то ваша болезнь была бы куда правдоподобней.
На этом неприятности не кончились. Я отправился домой по улице, где редко показывались извозчики. Поэтому спокойно переходил через дорогу, не оглядываясь по сторонам. Вдруг из какого-то переулка вылетела карета, запряженная парой лошадей. Я едва отскочил— колесо кареты успело задеть носок моего левого ботинка. Тьфу ты, нечистая сила! Это дочь самого губернатора, которая учится в женской гимназии императрицы Марии и, должно быть, сейчас едет в гимназию. Я уже слыхал об этой барышне из высшего общества. Она часто нарочно мчится по переулкам, пугая рассеянных прохожих. Однажды оглоблей ее саней задело маленького гимназиста — тот свалился как сноп, но кучер соскочил с козел и закричал городовому: гимназист хотел напугать губернаторских лошадей, чтобы дочь губернатора разбилась! Пострадавший малыш попал в кондуит и получил по поведению четыре. Не раз гимназисты, увидев губернаторских лошадей, цедили сквозь зубы:
«Ведьма едет!»
Я проходил мимо Могилевского рынка. Там каждый предлагал свой товар: кто — поросят, овец, гусей, кто — сено, овес, лен, а кто — дрова, картофель, яблоки... Стоял такой шум, что в ушах звенело. Внезапно услыхал за спиной:
— Букашка!
Быстро обернулся — вот так радость! Алеша Зайцев! Он все еще работал у Шуманов не то пастухом, не то батраком: жалованье как у пастуха, а работы как у батрака.
Когда первая радость прошла, Алеша угостил меня изюмом и хвалился: хозяин в городе подобрел. По Дороге у Алеши два раза распряглась лошадь. Шуман бранился, грозил отстегать такого возницу вожжами. А в Витебске все же дал гривенник на лакомства. Алеша собрался было купить конфеты, но спохватился: много ли купишь — две-три штуки, и всё. И вот взял изюм — да такой мелкий, что надолго хватит.
Бедный Алеша! Мне вдруг стало невыразимо жаль его. Я обнял своего дорогого друга, как родного брата, которого годами не видал.— Господин гимназист, фи! Как не стыдно! Нашли с кем нежничать! — неожиданно пропищал женский
голос.Я увидел какую-то важную даму в меховой шубе. Возможно, это была одна из главных персон «дамского комитета».
От этого писклявого голоса у меня по всему телу, как волны, прокатились и холод и жар. Алеша покраснел, отскочил в сторону — вот-вот он исчезнет в толпе... Я двинулся за ним.
— Что слышно о школе, о ребятах? О Митрофане Елисеевиче?
— Эх, браток, живу я как в арестантских ротах! В праздники и не думай отлучиться. Ну, говорят, Ми-трофан Елисеевич редко таскает за вихры... Наверное, жениться собирается. Теперь и я мог бы учиться...
— Так учись!
— Кишка тонка! — Видя, что я не понял ответа, Алеша рассмеялся. — Только ангелы живут воздухом, мы же без хлебушка ни шагу... А хлебушко растет на чужих полях! — поучал он меня, как старик несмышленого ребенка.
Глава XIII
Наставления Пузыкина. — О тонких манерах и прошениях.
О присуждении стипендии сказал мне делопроизводитель гимназии Пузыкин. Гимназисты относились к нему пренебрежительно, а старшеклассники с ним почти не здоровались. В прежние годы он пытался играть роль воспитателя: на переменах, шаркая ногами, шнырял по
залам и коридорам, высматривал и вынюхивал всякие незаконности. В то время з седьмом классе учились удалые парни, и они решили, что если уж канцелярский писарь начнет совать свой нос в гимназические дела, то им плохо придется. Раза два в темноте спустили его с лестницы, да так, что он еле убрался, волоча ноги, прихрамывая и кряхтя. Потом в квартире, где он жил, выбили рогатками все стекла и так отлупили его двух сынков, что хоть беги из Витебска.
В мое время Пузыкин не слонялся возле классов, поняв, что роль доносчика ему не по плечу. В конце концов Пузыкин убедился, что в стенах гимназии он тоже низшее существо, и целыми днями сидел в своей канцелярии, скрипя пером по бумаге.
И вот этот Пузыкин, вызвав меня в канцелярию, сообщил большую радость... Я поблагодарил, хотел поклониться и уйти. Но, должно быть, у Пузыкина в этот день было мало работы или в нем проснулся непризнанный педагог и воспитатель. Как бы там ни было, он начал меня поучать.
Почему я так спешу? Никогда не вредно поговорить со старшими интеллигентными людьми. Он уже давно обратил внимание —мне не хватает тонких манер: сразу видно, стипендиат «Комитета помощи нуждающимся ученикам». Мою неловкость и неуклюжесть когда-нибудь могут истолковать как неуважение и грубость — такого мнения надо остерегаться. Пузыкин подергал меня за ремень: куда это годится — совсем не затянут! И, как я ни беден, все же должен отложить несколько копеек на помаду для волос. Умею ли я изящно кланяться? Тут Пузыкин отставил ногу немного в сторону и браво щелкнул каблуками. Если какая-нибудь благодетельница позовет меня к себе, я должен сделать точь-в-точь как он сейчас. Целовать руку еще рано — во всяком случае, пока не переведут в пятый класс, а уж потом — обязательно.
Таким образом, до целования рук благородным дамам оставалось почти два года, но тем не менее Пузыкин поторопился показать мне и это, словно опасаясь, что до того времени он умрет или Иван Романович Неруш его уволит. Еще звонче стукнув каблуками, делопроизводитель схватил со стола промокательную бума-
гу — она должна была изображать дамскую руку — и, блаженно зажмурив глаза, нагнулся к бумаге, причем сложил губы сердечком. Видно, он не надеялся, что я с первого раза овладею этой наукой, и посоветовал: лучше всего изредка задерживаться у двери учительской гардеробной и там присматриваться. Па всех учителей не стоит обращать внимания — многие из них сами не большие знатоки хороших манер, и редко кто имеет обыкновение целовать дамам руку. Но он, Пузыкин, а также уважаемый Исай Исаевич Остроухов — настоящие художники в обхождении с дамами.
Пузыкин вдруг переменил тему разговора: он вообще удивлен, что мне присудили стипендию — мое прошение написано неверно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116