В нашей семье не привыкли долго рассуждать и гадать. Над болтунами у нас обычно подшучивали: «Не родственник ли ты Андрушка?» У Андрушка в семье целых две недели спорили, зарезать гусака или нет? Может, продать? .. Может, обменять на индюка? Наконец на третью неделю лиса над ними сжалилась — утащила гусака в лес...
Бабушка первая нарушила молчание, позвав: «Невестушка!» К матери она обращалась так очень редко, лишь в самые ответственные минуты жизни. После похорон деда она со вздохом сказала- «Невестушка, вот мы и остались одни...» Теперь бабушка снова пробормотала:
— Невестушка, для меня это дело решенное.
— И для меня тоже, свекровушка. — Глаза матери были спокойны.
— Одного мне жаль... — Бабушка укутала подбородок в край платка. — Семья наша разлетелась во все стороны... Дед вон даже... совсем ушел от нас и портрета своего на память не оставил.
— Сохраним и без портретов друг друга в наших сердцах, — мягко улыбнулась мать.
— Конечно, сохраним... — Взгляд бабушки остановился на вешалке, где после похорон она повесила шапку старого Юриса Залана; на шапке еще виднелись налипшие очесы и волоконца льна...
Вскоре они уехали. Мать забыла взять ложки, а Ирма — иголочку, которой так была рада. «Шолум даст мне цветных лоскутков, сошью кукле краси-ивое платьице!» — мечтала она.
Бабушка, стоя посреди пустой комнаты, сказала:
— Это к возвращению. Будет еще радость и в нашем доме... Не отдадим своего угла ни Шуманам, ни Швен-дерам... мякину станем есть, но в долги не полезем. А придет солдат — о-о, никто не посмеет тогда нас тронуть!
Глава XIX
Полоумная. — Дворец в Богушевске. — Ирма зарабатывает на жизнь. — Происшествие на вокзале.
Недели через две я отправился в Богушевск посмотреть, как устроились мать и Ирма, и кстати разведать, нет ли письма из Витебска. Трепки на полях Рогайне были мокрые, скользкие, грязные. В кустах и в рощах еще лежал скег. Дальше картина резко изменилась. Можно было подумать, что здесь и солнце теплее и ветры суше.
Вот и Богушевск... Я поспешил на почту. С надеждой дернул дверь, вошел. ..ас холодком на сердце вышел. Соня, Соня, написала бы ты словечко!.. Если не можешь сама, разве у тебя мало друзей? Ты же не забыла, что я на все готов во имя свободы! Возможно, боишься, не доверяешь, считаешь — я еще недоросль?
Нет, что-то неладное стряслось с тобой. Мне запрещено писать в Витебск... Впрочем, о чем напишешь? Что частенько слышу твой голос, вижу тебя во сне? На это ты вправе улыбнуться.
Не спеша обошел поселок, пытаясь найти собственными усилиями дом Шолума. Как-то раз, поздней зимней ночью, тот завел меня к себе отогреться. Где же это было?
Наконец спросил у двух девочек:
— Простите, где живет Шолум? Девочки переглянулись:
— Который это? У нас их двое: Шолум Шутник и Шолум Плакальщик.
Это был сложный вопрос. На самом деле, который
Из них был друг Заланов? Как будто Шолум Шутник. Но разве у слушателей не текли слезы, когда он рассказывал о еврейском погроме?
— На чердаке у них живет приезжая женщина,— нашелся я.
— У обоих живут приезжие женщины.
— Но у этой есть дочь... светловолосая... зовут Ирмой.
— А, Ирма! Полоумная с дочкой Ирмой живет у Шо-лума Шутника. — И девочки объяснили, как пройти к нему.
Полоумная!.. Не особенно приятно, если твою мать прозвали Полоумной. Что она натворила за две недели? Кличка прилипает к человеку, как репей к одежде. Иной до смерти не избавится от нее.
Как только я переступил порог и поздоровался, жена Шолума Эстер воскликнула:
— Дорогой гость! Какой дорогой гость! Сейчас же согрею стаканчик чаю... Брысь, мерзавец! — Быстрым движением хозяйка согнала с кресла самодовольно нежившегося кота.— Садитесь!
— Какое там угощение!—запротестовал я. — Пришел взглянуть на своих.
— Ничего особенного, стаканчик чаю и пара яичек.,. Дорога дальняя, небось захотелось кушать...
— Не беспокойтесь! Скажите лучше, здорова ли мать.
— Почему ей не быть здоровой? Не барыня, чтобы вечно хныкать. Нам, женщинам, в военное время хворать не приходится...
Эстер торопливо поставила на стол тарелку, положила два яйца и соль.
— Где она сейчас? Я прошел по перрону, но ее не заметил.
— О, она строит себе дом!
— До-ом? — протянул я. — Так из-за этого дома ее прозвали Полоумной?
— Ой, нет, молодой человек, из-за дома она была бы умная! — Жена Шолума рассмеялась. — Полоумная она совсем не из-за этого.
— Из-за чего же?
— Не знаю, стоит ли говорить...— замялась Эстер.— Может быть, вам это не понравится... Но, уверяю вас, она и есть полоумная. Умные люди зарабатывают где только могут. Она не умеет зарабатывать.
— Значит, ленива?
— Тоже нет. Она работает, как лошадь. Если приходит эшелон и задерживается здесь подольше — она чинит вещи солдатам, зашивает, стирает. Я не знаю, когда она спит.
- Разве полоумный тот, кто работает много?
— Конечно, нет. Но она не хочет делать ночную колбасу.
— Ночную колбасу?
— Да. И ночные пирожки. О, на них можно хорошо заработать!
— Не понимаю, что за ночная колбаса?
— Чего там не понять... Пассажирам в ночном поезде вы можете продать под видом зайца что угодно. В колбасу запихивают всякое мясо... В Богушевске скоро не останется ни одной кошки. С пирожками точно так же. Если картошку пропустить через мясорубку, обсыпать мукой и испечь, то она выглядит прямо как пирожное.
— Так из-за пирожков мою мать прозвали Полоумной?
— Есть еще и другое.
— Что?
— Женщина, которая кипятит воду на станции, может припрятать на время разные вещички...
— Краденые?
— Кому какое дело? Один обер-кондуктор оставил у нее полный бидон. Ваша мама кричит: «Уберите свою посудину!» Он тоже закричал: «Ты полоумная!» Ну, стой минуты и стали звать ее «Полоумная». Тоже и насчет воды. Ей нужно, чтобы вода бурлила. Не бурлит — значит, мол, не вскипела. А другие смеются: «Что, солдаты — баре?»
— Кто — другие?
— Ну, жандарм, доктор Каценович, лавочник Иосе-лович.
— А-а-а!
— Ох, вы съели только одно яичко!
— Спасибо за завтрак. Нужно отыскать своих.
В Рогайне казалось: кто теперь может строиться? А здесь — посмотри-ка: как грибы поеле дождя разрослись халупки. Издали они выглядели, словно пчелиные ульи или составленные на столе спичечные коробки. Та сбита из досок и горбылей, а у этой заднюю стенку заменяет песчаный склон холма. В дома были превращены снятые с осей вагоны, дровяные чуланчики, сараи из-под сена. А вот будки из фанеры. Точь-в-точь собачьи конурки, но вокруг них и внутри копошатся женщины и дети.
Неподалеку от железной дороги, позади брошенных карьеров, в землю был забит ряд жердей. Две женщины заплетали прутьями промежутки между столбиками. Тут же лежала небольшая груда досок. Некоторые были окрашены, но краска облупилась — видно, доски эти сорваны со стен старых товарных вагонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116