А я часто видел его на улице, всегда в руках Хаима были книги. Он каждую осень экзаменовался то в одно, то в другое учебное заведение; отвечал так, будто он сам учитель, и все-таки не вырвался из заколдованного круга. Везде ему отвечали: все места заняты, у нас учатся девяносто три христианина и семь иудеев. Но разве немецкие и австрийские гранаты щадили евреев, разве бедные еврейские местечки и городки в Польше, Литве и Белоруссии не были первыми жертвами безжалостного пламени! Нет на свете справедливости!.. Вот благоденствует же Жоржик Комаров, из-за которого меня тогда на экзаменах чуть не съел Хорек. Этот Жоржик расхаживает по улицам Витебска, гордо напыжившись, словно маленький генерал, хотя в голове у него пусто.
Я все-таки пошел в Латышское благотворительное общество; пошел только потому, чтобы не упрекать себя: ты не сделал всего, что мог. Общество находилось на Вокзальной улице в большом, единственном во всем городе четырехэтажном доме из коричневых кирпичей
Старых монет у меня с собой не было, не было и костей предводителей латышских племен. Зато я захватил табель с пятерками почти по всем предметам. Я считал, что этот табель лучше расскажет обо мне.
После долгих расспросов нашел председателя общества, господина Лусиса — маленького плешивого человека с чисто выбритым лицом.
Он не сказал, располагает ли общество деньгами, может ли оно помогать обедневшим гимназистам, а бросил на меня пытливый взгляд, словно хотел что-то вспомнить, и затем обратился к барышне в короткой юбке и блузке с невероятно глубоким вырезом:
— Мадемуазель Зебиексте, вы видели когда-нибудь этого господина на вечерах, устраиваемых нашим обществом?
Нет, мадемуазель Зебиексте никогда не видела меня на вечерах общества. Я собирался было их прервать: как мог я бывать на вечерах, если все время приходилось гоняться за грошами, которые так трудно добыть! За двадцать копеек писать сочинения па пяти и семи листах... Но господин Лусис опередил меня, видно опасаясь, что его сердце может некстати размягчиться.
Да-да, Рогайне... Он слыхал о таком колонии... Гм, гм... Да, там есть один заслуживающий доверия господин... господин Шуман... Лицо, обращающееся в общество, должно иметь рекомендательное письмо... Может быть, в следующий раз я явлюсь с письмом от господина Шумана?
Мадемуазель Зебиексте тоже была не столь высокомерна, как казалось с первого взгляда. Она заметила: здесь учится гимназист из Рогайне — господин Тетер. Очень видный молодой человек и ловкий танцор... Может быть, господин Лусис помнит? В гостях у госпожи Лининь ему был присужден первый приз за вальс: оригинальный торт с колокольней церкви Святого Петра.
— Да-да, — согласился господин Лусис.
Итак, в следующий раз мне предстояло явиться с рекомендациями от Шумана и от господина Тетера.
С полной серьезностью и как бы вскользь я спросил: какие же отношения существуют между господином Лу-сисом и господином Шуманом? Ведь господии Шуман не часто ездит в Витебск и о его общественной деятельности здесь никто ничего не слышал. Господин Лусис ответил на это гораздо вежливее, чем раньше, я бы даже сказал — совсем вежливо:
— Видите ли... я его хорошо знаю. У нас были коммерческие дела. У меня колбасная на Полоцкой улице...
гм, гм... а у господина Шумана свиньи... — Представи рель благотворительного общества забыл на мгновение о цели моего прихода и прищелкнул языком. — Такие Жирные! Только не могу понять, что случилось с ними в последнее время. Нет ли у вас свежей информации?
Эти люди не сказали, есть ли у них деньги, есть ли хоть маленькое желание помочь гимназисту, не бывавшему на танцевальных вечерах госпожи Лининь. Но они были по-деловому вежливы, и я ответил им тоже вежливо:
— Господин Шуман все время ловко занимался колдовством. Его свиньи жирели, а соседские дохли. Но теперь ему не посчастливилось — его собственных свинок сглазили. Остерегайтесь! Не ешьте колбасу, приготовленную из их мяса!
Господин Лусис внимательно посмотрел на меня, затем бросил на барышню многозначительный взгляд, как бы констатируя: «Ну, видите, без рекомендаций нельзя... Нельзя связываться с незнакомыми господами».
Глава XXXII
«Гривенник еще в кармане...»
Выйдя из благотворительного общества, я наскреб в кармане десять копеек. Вспомнилось стихотворение Вейденбаума: «Гривенник еще в кармане, перед смертью весь пропью». Я не пил, а если бы даже пил, то теперь, в военное время, за десять копеек нельзя было достать и полстакана пива. Но я мог пойти в кино — рядом находился кинотеатр «Художественный».
Купил билет. Прошел в фойе вдоль ряда стульев — все занято. Тут ко мне подбежала Оля Ранпевич:
— Ты сегодня великолепен! У тебя манеры рассеянного английского лорда.
— Благодарю за комплимент.
— Ну, как тебе нравится новая работа? Уже привык?
— Очень благодарен за такую работу.
— Как, ты недоволен? Неужели Владимир Казими-рович обманул меня? Или он дал тебе такую работу, с которой ты не можешь справиться? Но он мне обещал. .. и я...
— Он порядочный человек и вполне достоин твоей благосклонности.
Оля посмотрела на меня широко открытыми глазами. Мне вдруг стало жаль нашей поруганной дружбы.
— Вот уж никогда не думал, Оля, что вы способны помогать жандармскому офицеру делать из меня шпиона!
— Шпиона?—Девушка так громко вскрикнула, что несколько человек оглянулись на нас. Она смотрела на меня изумленными глазами. — Роберт, ты что, бредишь?
Быть может, она действительно ничего не знала. Но все равно! Я не могу дружить с девушкой, у которой такие знакомые. Во рту пересохло, словно я находился в горячей бане. Повернувшись к дверям, я пробормотал хриплым голосом:
— Прощай, Оля...
Однако она не отступалась. Мы уже вышли в коридор, к кассе.
— Я найду тебе другую работу... Милый Ломоносов, я не виновата... Роби, сумасшедший, возьми мои деньги. Они честно заработаны... Отец дал мне их сегодня утром...
Ее отец? Я вспомнил: на днях был большой крестьянский процесс. Умирающие с голоду старики и женщины, сыновья и мужья которых задыхались на фронте от немецких ядовитых газов, дочиста выгребли хлебные закрома в амбарах одного из имений. Их посадили в тюрьму, суд продолжался много дней. Я слыхал, как Кобыленко-Соколовский, который ради спасения своей шкуры пролез в гимназию Неруша, радовался и кричал во всю глотку:
— Прокурор молодчина! Он произнес блестящую речь против этих разбойников, каторга им обеспечена!
Да, честно заработанные деньги!.. Только теперь я заметил, что мы вышли на улицу. В этом кино никаких контрамарок не давали. И я весьма галантно произнес:
— Вы меня вытащили из теплого помещения, из-за вас потеряно место в кино. Верните мне десять копеек, чтобы я мог попасть обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Я все-таки пошел в Латышское благотворительное общество; пошел только потому, чтобы не упрекать себя: ты не сделал всего, что мог. Общество находилось на Вокзальной улице в большом, единственном во всем городе четырехэтажном доме из коричневых кирпичей
Старых монет у меня с собой не было, не было и костей предводителей латышских племен. Зато я захватил табель с пятерками почти по всем предметам. Я считал, что этот табель лучше расскажет обо мне.
После долгих расспросов нашел председателя общества, господина Лусиса — маленького плешивого человека с чисто выбритым лицом.
Он не сказал, располагает ли общество деньгами, может ли оно помогать обедневшим гимназистам, а бросил на меня пытливый взгляд, словно хотел что-то вспомнить, и затем обратился к барышне в короткой юбке и блузке с невероятно глубоким вырезом:
— Мадемуазель Зебиексте, вы видели когда-нибудь этого господина на вечерах, устраиваемых нашим обществом?
Нет, мадемуазель Зебиексте никогда не видела меня на вечерах общества. Я собирался было их прервать: как мог я бывать на вечерах, если все время приходилось гоняться за грошами, которые так трудно добыть! За двадцать копеек писать сочинения па пяти и семи листах... Но господин Лусис опередил меня, видно опасаясь, что его сердце может некстати размягчиться.
Да-да, Рогайне... Он слыхал о таком колонии... Гм, гм... Да, там есть один заслуживающий доверия господин... господин Шуман... Лицо, обращающееся в общество, должно иметь рекомендательное письмо... Может быть, в следующий раз я явлюсь с письмом от господина Шумана?
Мадемуазель Зебиексте тоже была не столь высокомерна, как казалось с первого взгляда. Она заметила: здесь учится гимназист из Рогайне — господин Тетер. Очень видный молодой человек и ловкий танцор... Может быть, господин Лусис помнит? В гостях у госпожи Лининь ему был присужден первый приз за вальс: оригинальный торт с колокольней церкви Святого Петра.
— Да-да, — согласился господин Лусис.
Итак, в следующий раз мне предстояло явиться с рекомендациями от Шумана и от господина Тетера.
С полной серьезностью и как бы вскользь я спросил: какие же отношения существуют между господином Лу-сисом и господином Шуманом? Ведь господии Шуман не часто ездит в Витебск и о его общественной деятельности здесь никто ничего не слышал. Господин Лусис ответил на это гораздо вежливее, чем раньше, я бы даже сказал — совсем вежливо:
— Видите ли... я его хорошо знаю. У нас были коммерческие дела. У меня колбасная на Полоцкой улице...
гм, гм... а у господина Шумана свиньи... — Представи рель благотворительного общества забыл на мгновение о цели моего прихода и прищелкнул языком. — Такие Жирные! Только не могу понять, что случилось с ними в последнее время. Нет ли у вас свежей информации?
Эти люди не сказали, есть ли у них деньги, есть ли хоть маленькое желание помочь гимназисту, не бывавшему на танцевальных вечерах госпожи Лининь. Но они были по-деловому вежливы, и я ответил им тоже вежливо:
— Господин Шуман все время ловко занимался колдовством. Его свиньи жирели, а соседские дохли. Но теперь ему не посчастливилось — его собственных свинок сглазили. Остерегайтесь! Не ешьте колбасу, приготовленную из их мяса!
Господин Лусис внимательно посмотрел на меня, затем бросил на барышню многозначительный взгляд, как бы констатируя: «Ну, видите, без рекомендаций нельзя... Нельзя связываться с незнакомыми господами».
Глава XXXII
«Гривенник еще в кармане...»
Выйдя из благотворительного общества, я наскреб в кармане десять копеек. Вспомнилось стихотворение Вейденбаума: «Гривенник еще в кармане, перед смертью весь пропью». Я не пил, а если бы даже пил, то теперь, в военное время, за десять копеек нельзя было достать и полстакана пива. Но я мог пойти в кино — рядом находился кинотеатр «Художественный».
Купил билет. Прошел в фойе вдоль ряда стульев — все занято. Тут ко мне подбежала Оля Ранпевич:
— Ты сегодня великолепен! У тебя манеры рассеянного английского лорда.
— Благодарю за комплимент.
— Ну, как тебе нравится новая работа? Уже привык?
— Очень благодарен за такую работу.
— Как, ты недоволен? Неужели Владимир Казими-рович обманул меня? Или он дал тебе такую работу, с которой ты не можешь справиться? Но он мне обещал. .. и я...
— Он порядочный человек и вполне достоин твоей благосклонности.
Оля посмотрела на меня широко открытыми глазами. Мне вдруг стало жаль нашей поруганной дружбы.
— Вот уж никогда не думал, Оля, что вы способны помогать жандармскому офицеру делать из меня шпиона!
— Шпиона?—Девушка так громко вскрикнула, что несколько человек оглянулись на нас. Она смотрела на меня изумленными глазами. — Роберт, ты что, бредишь?
Быть может, она действительно ничего не знала. Но все равно! Я не могу дружить с девушкой, у которой такие знакомые. Во рту пересохло, словно я находился в горячей бане. Повернувшись к дверям, я пробормотал хриплым голосом:
— Прощай, Оля...
Однако она не отступалась. Мы уже вышли в коридор, к кассе.
— Я найду тебе другую работу... Милый Ломоносов, я не виновата... Роби, сумасшедший, возьми мои деньги. Они честно заработаны... Отец дал мне их сегодня утром...
Ее отец? Я вспомнил: на днях был большой крестьянский процесс. Умирающие с голоду старики и женщины, сыновья и мужья которых задыхались на фронте от немецких ядовитых газов, дочиста выгребли хлебные закрома в амбарах одного из имений. Их посадили в тюрьму, суд продолжался много дней. Я слыхал, как Кобыленко-Соколовский, который ради спасения своей шкуры пролез в гимназию Неруша, радовался и кричал во всю глотку:
— Прокурор молодчина! Он произнес блестящую речь против этих разбойников, каторга им обеспечена!
Да, честно заработанные деньги!.. Только теперь я заметил, что мы вышли на улицу. В этом кино никаких контрамарок не давали. И я весьма галантно произнес:
— Вы меня вытащили из теплого помещения, из-за вас потеряно место в кино. Верните мне десять копеек, чтобы я мог попасть обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116