Я, быть может, сам еще того не сознаю, но я герой. Мало ли она читала о знаменитых людях, поднявшихся из низших слоев! И вот перед ней — один из них!
Чудесно, великолепно! Нет-нет, мы непременно должны в воскресенье встретиться! Оля быстро произнесла несколько французских фраз.
Вдруг она нагнулась, и мою щеку обжег поцелуй — первый в моей жизни. Затем она шаловливо засмеялась— казалось, зазвенел колокольчик — и, помахав рукой, исчезла, воскликнув:
— До свиданья, Ломоносов! Итак—в воскресенье...
Опьянев, словно шмель от аромата цветов, я шел и шел, не глядя по сторонам, не думая. Опомнился только, когда меня окликнули:
— Ты чего лезешь в грязь? Какими судьбами попал на нашу окраину? И на кого ты похож — бредешь, словно лунатик!—засыпал меня вопросами Вася У гол ев.
Мне стало стыдно, я долго подыскивал слова для ответа:
— Был на похоронах. Провожали коммерсанта Андрюшу...
Вася поморщился:
— Нашел кого провожать!.. Зачем ему было стреляться? Тогда уж мне впору семь раз повеситься, застрелиться и утопиться в реке, но я держусь и буду, держаться! А знаешь, какая у нас беда? Наконец-то удалось обзавестись новым утюгом — и что ты думаешь? Вчера вечером треснул. Матери опять придется мучиться со старым, из которого угли выпадают словно ошалелые. И все же ни мне, ни матери и в голову не пришло покинуть этот свет!
Глава XXI
Я ищу тупиц. — Господская игра. — Еще одна беда.
Весной лужи высохли удивительно быстро, и вскоре по улицам стали носиться столбы ныли. Гимназисты старших классов переживали напряженные дни: готовились к экзаменам.
У нас, третьеклассников, экзаменов еще не было: нас переводили по отметкам в табелях. Во втором полугодии «дамский комитет» опять внес плату за мое обучение, и все же я был удручен и мрачен.
Отец писал, что этим летом ожидается плохой урожай— озимая рожь выпрела под снегом, под яровыми размокла земля: кто знает, когда она просохнет, когда можно будет приступить к севу...
Отец больше ничего не сообщал, но я прочел между строк то, что не было написано: «И прошлой зимой тебе туго пришлось, в будущем надейся только на свои силы».
Пораскинув умом, пошел к Сергею Николаевичу Уральскому — единственному учителю, с которым можно было поговорить по душам. Поведав о своих неприятностях, я поглядел ему прямо в глаза:
— Что делать?
Уральский поднялся; мой рассказ взволновал его;
— Вам, голубчик, нужно летом отдохнуть!
— Сергей Николаевич...
— Роберт, вы не железный. У вас слишком слабое здоровье.
— Да-да, Сергей Николаевич, давно знаю, что я хрупкий, тщедушный и так далее, и так далее. Но, Сергей Николаевич, у меня нет другого выхода: мне необходимо получить работу на лето. Помогите мне найти какого-нибудь тупицу, которому нужен репетитор. ..
Уральский грустно улыбнулся:
— Мало ли в окрестностях Витебска тупиц в помещичьих семьях! Но, милый Роберт, вам трудно конкурировать. Есть старшеклассники, которые тоже хотят заработать: гимназисты, реалисты, воспитанники коммерческих училищ, семинаристы и даже многие студенты — они нуждаются так же, как и вы.
— Сергей Николаевич, быть может, у каких-нибудь лавочников, у чиновников, у мелких домовладельцев, для которых слишком дороги репетиторы и домашние учителя постарше и поумнее?
— Роберт... — Уральский все еще не мог смириться.— Много ли вы заработаете?
Я понимал доброго Сергея Николаевича. Он рассуждал так: урожай подсчитывают только осенью. Где это сказано, что у Заланов ничего не вырастет? Уж как-нибудь выкрутятся... А репетиторский хлеб горький: частенько с репетиторами обращаются, как с рассыль-
ными мальчишками. Жалкие рубли, которые они зарабатывают, нужно вымаливать да выманивать...
— Сергей Николаевич, — сказал я решительно, — вы не знаете моих домашних обстоятельств, вы не можете себе их представить. Если этим летом не удастся хоть сколько-нибудь заработать, я не смогу больше учиться в гимназии.
Наконец Уральский обещал кому-нибудь порекомендовать меня. Прощаясь, он все же заметил:
— Роберт, если увижу, что у пашет будущего хлебо-дателя разбойничьи глаза, попробую вас отговорить и удержать от этого шага...
Идя домой мимо Сенной площади, я увидел играющих в футбол гимназистов. Мне крикнули:
— Задан, становись!
Никогда я не играл в футбол: меня никто не приглашал, да и не было времени для таких игр. Я все еще медлил, но игроков было мало, и меня уговаривали: играй как умеешь. Сначала мяч не хотел слушаться, но вскоре мне удалось несколько раз ударить так, что все посмотрели на меня с почтением: оказывается, Задан вовсе не такой уж медвежонок!
Вскоре я разгорячился и опомнился лишь после одного великолепного удара: мяч влетел в ворота противника, но... подошва моего ботинка оторвалась почти до самого каблука.
Нет! Эта игра не для моих ботинок.
— Что с тобой? — воскликнул капитан команды храповицкий.— Подошва отлетела? А ты далеко живешь? Надень другие ботинки и беги обратно!
«Надень другие ботинки»!.. Глотая горькие слезы, я тащился по улице. Конечно, неплохо было бы надеть другие ботинки, по где их взять? Где их взять?
Теперь я жил на квартире у одного пекаря. Этот добрый человек вызвался мне помочь: у него поблизости есть один знакомый сапожник, тот и два счета починит. Хозяин тотчас же помчался к сапожнику.
Однако в этот вечер я не дождался своих ботинок. Пекарь успокаивал меня: его Друг, сапожник, немного выпил, и в такие минуты от него нельзя ожидать чего-
нибудь путного. Когда протрезвеет, он снова станет золотым человеком и починит ботинки. Сердце дрогнуло: опять придется пропускать занятия, а в воскресенье на Юрьевой горе меня будет ждать Оля.
Утром пекарь прибежал в полном отчаянии. Ах он, пьяница! Что он наделал, дубина! Ведь пропил ботинки! Дома у него целый угол всевозможной обуви, но он выбрал именно мои; мол, гимназисты богатые люди, не разорятся из-за каких-то ботинок.
Мой пекарь долго ругал себя и проклинал: зачем, ну зачем ему понадобилось сказать, что его квартирант — гимназист?
Наступило воскресенье. Конечно, при сильном желании я, возможно, достал бы что обуть и отправился на Юрьеву гору. Но я не был героем, каким воображала меня Оля. Вместе с весной пришли усталость и апатия: хватит с меня того, что еоюю за свое право учиться. Махнув рукой на дружбу прокурорской дочки, я спокойно стал ожидать, когда пекарь выжмет из сапожника хоть какие-нибудь ботинки, чтобы можно было пока заться на улице.
Это было последним из наиболее тягостных событий того года.
Глава XXII
Война. — Тяжелое лето.
Прошел еще год. О каждой его педеле писатель мог бы создать по роману. Но читатель задохнулся бы от этих романов, как в угарной бане. Лх, лучше помолчим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Чудесно, великолепно! Нет-нет, мы непременно должны в воскресенье встретиться! Оля быстро произнесла несколько французских фраз.
Вдруг она нагнулась, и мою щеку обжег поцелуй — первый в моей жизни. Затем она шаловливо засмеялась— казалось, зазвенел колокольчик — и, помахав рукой, исчезла, воскликнув:
— До свиданья, Ломоносов! Итак—в воскресенье...
Опьянев, словно шмель от аромата цветов, я шел и шел, не глядя по сторонам, не думая. Опомнился только, когда меня окликнули:
— Ты чего лезешь в грязь? Какими судьбами попал на нашу окраину? И на кого ты похож — бредешь, словно лунатик!—засыпал меня вопросами Вася У гол ев.
Мне стало стыдно, я долго подыскивал слова для ответа:
— Был на похоронах. Провожали коммерсанта Андрюшу...
Вася поморщился:
— Нашел кого провожать!.. Зачем ему было стреляться? Тогда уж мне впору семь раз повеситься, застрелиться и утопиться в реке, но я держусь и буду, держаться! А знаешь, какая у нас беда? Наконец-то удалось обзавестись новым утюгом — и что ты думаешь? Вчера вечером треснул. Матери опять придется мучиться со старым, из которого угли выпадают словно ошалелые. И все же ни мне, ни матери и в голову не пришло покинуть этот свет!
Глава XXI
Я ищу тупиц. — Господская игра. — Еще одна беда.
Весной лужи высохли удивительно быстро, и вскоре по улицам стали носиться столбы ныли. Гимназисты старших классов переживали напряженные дни: готовились к экзаменам.
У нас, третьеклассников, экзаменов еще не было: нас переводили по отметкам в табелях. Во втором полугодии «дамский комитет» опять внес плату за мое обучение, и все же я был удручен и мрачен.
Отец писал, что этим летом ожидается плохой урожай— озимая рожь выпрела под снегом, под яровыми размокла земля: кто знает, когда она просохнет, когда можно будет приступить к севу...
Отец больше ничего не сообщал, но я прочел между строк то, что не было написано: «И прошлой зимой тебе туго пришлось, в будущем надейся только на свои силы».
Пораскинув умом, пошел к Сергею Николаевичу Уральскому — единственному учителю, с которым можно было поговорить по душам. Поведав о своих неприятностях, я поглядел ему прямо в глаза:
— Что делать?
Уральский поднялся; мой рассказ взволновал его;
— Вам, голубчик, нужно летом отдохнуть!
— Сергей Николаевич...
— Роберт, вы не железный. У вас слишком слабое здоровье.
— Да-да, Сергей Николаевич, давно знаю, что я хрупкий, тщедушный и так далее, и так далее. Но, Сергей Николаевич, у меня нет другого выхода: мне необходимо получить работу на лето. Помогите мне найти какого-нибудь тупицу, которому нужен репетитор. ..
Уральский грустно улыбнулся:
— Мало ли в окрестностях Витебска тупиц в помещичьих семьях! Но, милый Роберт, вам трудно конкурировать. Есть старшеклассники, которые тоже хотят заработать: гимназисты, реалисты, воспитанники коммерческих училищ, семинаристы и даже многие студенты — они нуждаются так же, как и вы.
— Сергей Николаевич, быть может, у каких-нибудь лавочников, у чиновников, у мелких домовладельцев, для которых слишком дороги репетиторы и домашние учителя постарше и поумнее?
— Роберт... — Уральский все еще не мог смириться.— Много ли вы заработаете?
Я понимал доброго Сергея Николаевича. Он рассуждал так: урожай подсчитывают только осенью. Где это сказано, что у Заланов ничего не вырастет? Уж как-нибудь выкрутятся... А репетиторский хлеб горький: частенько с репетиторами обращаются, как с рассыль-
ными мальчишками. Жалкие рубли, которые они зарабатывают, нужно вымаливать да выманивать...
— Сергей Николаевич, — сказал я решительно, — вы не знаете моих домашних обстоятельств, вы не можете себе их представить. Если этим летом не удастся хоть сколько-нибудь заработать, я не смогу больше учиться в гимназии.
Наконец Уральский обещал кому-нибудь порекомендовать меня. Прощаясь, он все же заметил:
— Роберт, если увижу, что у пашет будущего хлебо-дателя разбойничьи глаза, попробую вас отговорить и удержать от этого шага...
Идя домой мимо Сенной площади, я увидел играющих в футбол гимназистов. Мне крикнули:
— Задан, становись!
Никогда я не играл в футбол: меня никто не приглашал, да и не было времени для таких игр. Я все еще медлил, но игроков было мало, и меня уговаривали: играй как умеешь. Сначала мяч не хотел слушаться, но вскоре мне удалось несколько раз ударить так, что все посмотрели на меня с почтением: оказывается, Задан вовсе не такой уж медвежонок!
Вскоре я разгорячился и опомнился лишь после одного великолепного удара: мяч влетел в ворота противника, но... подошва моего ботинка оторвалась почти до самого каблука.
Нет! Эта игра не для моих ботинок.
— Что с тобой? — воскликнул капитан команды храповицкий.— Подошва отлетела? А ты далеко живешь? Надень другие ботинки и беги обратно!
«Надень другие ботинки»!.. Глотая горькие слезы, я тащился по улице. Конечно, неплохо было бы надеть другие ботинки, по где их взять? Где их взять?
Теперь я жил на квартире у одного пекаря. Этот добрый человек вызвался мне помочь: у него поблизости есть один знакомый сапожник, тот и два счета починит. Хозяин тотчас же помчался к сапожнику.
Однако в этот вечер я не дождался своих ботинок. Пекарь успокаивал меня: его Друг, сапожник, немного выпил, и в такие минуты от него нельзя ожидать чего-
нибудь путного. Когда протрезвеет, он снова станет золотым человеком и починит ботинки. Сердце дрогнуло: опять придется пропускать занятия, а в воскресенье на Юрьевой горе меня будет ждать Оля.
Утром пекарь прибежал в полном отчаянии. Ах он, пьяница! Что он наделал, дубина! Ведь пропил ботинки! Дома у него целый угол всевозможной обуви, но он выбрал именно мои; мол, гимназисты богатые люди, не разорятся из-за каких-то ботинок.
Мой пекарь долго ругал себя и проклинал: зачем, ну зачем ему понадобилось сказать, что его квартирант — гимназист?
Наступило воскресенье. Конечно, при сильном желании я, возможно, достал бы что обуть и отправился на Юрьеву гору. Но я не был героем, каким воображала меня Оля. Вместе с весной пришли усталость и апатия: хватит с меня того, что еоюю за свое право учиться. Махнув рукой на дружбу прокурорской дочки, я спокойно стал ожидать, когда пекарь выжмет из сапожника хоть какие-нибудь ботинки, чтобы можно было пока заться на улице.
Это было последним из наиболее тягостных событий того года.
Глава XXII
Война. — Тяжелое лето.
Прошел еще год. О каждой его педеле писатель мог бы создать по роману. Но читатель задохнулся бы от этих романов, как в угарной бане. Лх, лучше помолчим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116