Она старалась убедить торговок, что в мире есть бог, а коли он есть — величайший грех за такую мягкую, такую дорогую шаль давать всего только один трехфунтовый кирпичик масла.
Торговка даже подскочила, услышав о боге: конечно, есть — кто же рискнет в этом сомневаться! Но она тут же добавила, что самый большой грех — давать за эту старомодную шаленку больше трех фунтов сливочного масла.
Наконец землячки обменялись: одна трясущимися руками отдала шаль, другая церемонно протянула масло.Старушка не могла успокоиться:
— Моя Эльза только что с постели поднялась. Просила чего-нибудь пожирнее. Хочется ведь выздороветь, окрепнуть, мира дождаться, возвратиться в Серпилс, на родину. Может быть, эта шаль ее спасет. — Рассказывая, старушка вертела в руках масло, завернутое в пергаментную бумагу.
— Да, матушка Скайдынь, масло хорошее... — ответила женщина помоложе.
Третья, самая молодая, вынула из кармана складной ножик:
— Иное дерево красиво выглядит, да сердцевина
у него трухлявая... Проверим!—Она разрезала пополам кирпичик масла.
— Ой! —отчаянно вскрикнула старушка и бросилась к возу. — Что ты мне подсунула? Совести у тебя нет, а еще латышка! Внутри сало да творог. Возьми свою мазь... отдай мою шаль!
— Какую это шаль? — переспросила торговка невинным голоском.—Ты, мамаша, должно быть, обозналась. Я тебя первый раз вижу. Эх!.. — Нагло глядя прямо в глаза старушке, она сочувственно вздохнула. — Много тебе лет, мамаша... неудивительно, что ум за разум зашел...
Старушка завопила еще громче. У воза начали собираться любопытные.
Хозяйка повернулась к соседней подводе:
— Минна, ты все время сидела здесь. Видела эту сумасшедшую?
— Нет, Розалия, она вон там крутилась, вокруг лавок с селедкой, — махнула та рукой, указывая за спину.
К матушке Скайдынь подошли ее знакомые. Самая молодая заговорила:
— Надо позвать полицию!
— Бросьте, сестры! Что вы скандал у моей подводы затеяли! Городовой за оскорбление засадит вас в каталажку к крысам.
Беженка боязливо попятилась:
— Что ты ей, бесстыжей, сделаешь... я не очень-то сильна разговаривать по-русски. Ни я, ни ты не сумеем полиции объяснить.
Розалия была спокойна: она знала, что полицейские найдут общий язык с теми, кто частенько подносит им стаканчик. Просто удивительно, как это городовой- еще не примчался!
Я протиснулся к спорящим женщинам, и, сдерживаясь, чтобы не сказать лишнее, пробасил, как взрослый:
— Все ваши проделки я видел. Если вы честно не сочтетесь с этой бабушкой, тогда, черт побери... придется к мошеннице применить сто семьдесят вторую статью четвертой главы седьмого тома Уголовного кодекса, предусматривающую тюремное заключение на два
года или сдачу виновного на шесть лет в арестантские роты!
Мое вмешательство испугало Розалию. Она вытащила из большой плетеной корзины другой кирпичик масла и пробормотала:
— Мы ведь с Минной пошутили только... скуки ради, чтобы мамаша не ходила на рынок без провожатого. У них в семье все без головы, что ли, — пустили старушку в это вавилонское столпотворение! Подскочит воришка да выхватит узелок из рук... Разве мало здесь всяких проходимцев шляется... —Широким ножом она рассекла надвое восково-желтый кирпичик и воскликнула льстивым голосом: — Глянь-ка, глянь — товар первый сорт!
Розалия осторожно вложила кирпичик в руки матушки Скайдынь, будто это было не масло, а новорожденный ребенок.
Какое лицемерие! Какое бесстыдство! Я задохнулся от гнева, но не успел ничего сказать — кто-то потянул меня за рукав:
— Довольно, Букашка.
Я резко повернулся и покраснел. Передо мной стояла Соня Платонова.
— Возьми бидон, идем.
Мы молча прошли мимо тех мест, где обычно стояли городовые, сверля взглядом прохожих и проезжих.
Я удивлялся: куда на этот раз девались усатые блюстители порядка, увешанные револьверами и саблями? Конечно, не так уж приятно смотреть на их рыхлые физиономии... но что это могло означать?
Завернув в последний переулок, я замедлил шаг.
— Соня, мне хотелось поговорить с тобой...
— Ну что ж, мы ведь сейчас дойдем. — Но твоя хозяйка...
— Оставь, я знаю, что делаю.
— Не мог бы я... может быть, я мог бы войти к тебе, чтобы с улицы никто не заметил? У меня есть основательные причины... Потом скажу... Может, со стороны сада?
Девушка пристально посмотрела на меня и улыбнулась:
— Не выдумывай, входи смело!
Соня оставила меня в своей комнате и заспешила с покупками в кухню. Я присел к столу, осмотрелся вокруг: кровать, платья в углу, несколько простеньких картинок на стене, полка с книгами... Посмотри-ка, собрала не только учебники, но и сочинения классиков в издании «Универсальной библиотечки».
На столе — чернильница, ручка и тетради. Я хотел было подняться, подойти к книжной полке. Но машинально взял промокашку, нечаянно всмотрелся в нее и заметил отпечаток неразгаданной заглавной буквы «Д» из лопатовской прокламации.
Так вот кто писал ее! Осторожно, как драгоценность, положил промокашку и облокотился на край стола. Память, что ли, у меня ослабела? Ведь в Рогайне, между старыми тетрадями, хранится в сундучке листочек с Сониным стихотворением. Я знал его наизусть. Как же не вспомнил?
Соня возвратилась.
— Скучаешь? Потерпи. Принесу чай с бутербродами.
— Интересно, почему, возвращаясь с базара, мы не встретили ни одного городового? — начал я разговор издалека.
— Да ведь сегодня в Витебск прибыл царь.
— Царь?
— Что, хочешь бежать на Дворцовую площадь и кричать «ура»?
— Ты не шути! — Я крепко схватил девушку за плечи. Соня высвободилась из моих рук:
— Не понимаю, что тебя волнует. О приезде царя полгорода знает. А на рынке народу как всегда. Может быть, на Дворцовой на два десятка больше. Сегодня в соборе и вокруг собора вес генералы, чиновники, помещики, коммерсанты, полицейские, архиерей, губернатор...
— А другие тоже могут увидеть царя? — лихорадочно спросил я.
— Только святой дух летает в виде голубя. А царь ездит в автомобиле. Если в самом деле он тебя так интересует, сбегай на Дворцовую... Ой, из-за этого коронованного осла мы и про чай забыли! — спохватилась Соня и выбежала из комнаты.
Лицо мое пылало. Все муки, слезы, все грязное и подлое, черное и кровавое — все для меня было слито в одном слове: царь. В ушах звучали окрики жандармов, перед глазами стоял избитый Цирвис...
Соня внесла чай и, накрывая на стол, весело болтала о прошедших днях. Заметив, что я мрачен и молчалив, она спросила:
— Что с тобой?
Меня удивляла Соня: почему она так спокойна? Я приподнялся и сказал:
— Соня, стрелять я не умею. Достань мне бомбу.
— Что ты с ней сделаешь?
— Освобожу Россию от векового проклятия! — с горячностью ответил я.
— Интересно, каким образом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Торговка даже подскочила, услышав о боге: конечно, есть — кто же рискнет в этом сомневаться! Но она тут же добавила, что самый большой грех — давать за эту старомодную шаленку больше трех фунтов сливочного масла.
Наконец землячки обменялись: одна трясущимися руками отдала шаль, другая церемонно протянула масло.Старушка не могла успокоиться:
— Моя Эльза только что с постели поднялась. Просила чего-нибудь пожирнее. Хочется ведь выздороветь, окрепнуть, мира дождаться, возвратиться в Серпилс, на родину. Может быть, эта шаль ее спасет. — Рассказывая, старушка вертела в руках масло, завернутое в пергаментную бумагу.
— Да, матушка Скайдынь, масло хорошее... — ответила женщина помоложе.
Третья, самая молодая, вынула из кармана складной ножик:
— Иное дерево красиво выглядит, да сердцевина
у него трухлявая... Проверим!—Она разрезала пополам кирпичик масла.
— Ой! —отчаянно вскрикнула старушка и бросилась к возу. — Что ты мне подсунула? Совести у тебя нет, а еще латышка! Внутри сало да творог. Возьми свою мазь... отдай мою шаль!
— Какую это шаль? — переспросила торговка невинным голоском.—Ты, мамаша, должно быть, обозналась. Я тебя первый раз вижу. Эх!.. — Нагло глядя прямо в глаза старушке, она сочувственно вздохнула. — Много тебе лет, мамаша... неудивительно, что ум за разум зашел...
Старушка завопила еще громче. У воза начали собираться любопытные.
Хозяйка повернулась к соседней подводе:
— Минна, ты все время сидела здесь. Видела эту сумасшедшую?
— Нет, Розалия, она вон там крутилась, вокруг лавок с селедкой, — махнула та рукой, указывая за спину.
К матушке Скайдынь подошли ее знакомые. Самая молодая заговорила:
— Надо позвать полицию!
— Бросьте, сестры! Что вы скандал у моей подводы затеяли! Городовой за оскорбление засадит вас в каталажку к крысам.
Беженка боязливо попятилась:
— Что ты ей, бесстыжей, сделаешь... я не очень-то сильна разговаривать по-русски. Ни я, ни ты не сумеем полиции объяснить.
Розалия была спокойна: она знала, что полицейские найдут общий язык с теми, кто частенько подносит им стаканчик. Просто удивительно, как это городовой- еще не примчался!
Я протиснулся к спорящим женщинам, и, сдерживаясь, чтобы не сказать лишнее, пробасил, как взрослый:
— Все ваши проделки я видел. Если вы честно не сочтетесь с этой бабушкой, тогда, черт побери... придется к мошеннице применить сто семьдесят вторую статью четвертой главы седьмого тома Уголовного кодекса, предусматривающую тюремное заключение на два
года или сдачу виновного на шесть лет в арестантские роты!
Мое вмешательство испугало Розалию. Она вытащила из большой плетеной корзины другой кирпичик масла и пробормотала:
— Мы ведь с Минной пошутили только... скуки ради, чтобы мамаша не ходила на рынок без провожатого. У них в семье все без головы, что ли, — пустили старушку в это вавилонское столпотворение! Подскочит воришка да выхватит узелок из рук... Разве мало здесь всяких проходимцев шляется... —Широким ножом она рассекла надвое восково-желтый кирпичик и воскликнула льстивым голосом: — Глянь-ка, глянь — товар первый сорт!
Розалия осторожно вложила кирпичик в руки матушки Скайдынь, будто это было не масло, а новорожденный ребенок.
Какое лицемерие! Какое бесстыдство! Я задохнулся от гнева, но не успел ничего сказать — кто-то потянул меня за рукав:
— Довольно, Букашка.
Я резко повернулся и покраснел. Передо мной стояла Соня Платонова.
— Возьми бидон, идем.
Мы молча прошли мимо тех мест, где обычно стояли городовые, сверля взглядом прохожих и проезжих.
Я удивлялся: куда на этот раз девались усатые блюстители порядка, увешанные револьверами и саблями? Конечно, не так уж приятно смотреть на их рыхлые физиономии... но что это могло означать?
Завернув в последний переулок, я замедлил шаг.
— Соня, мне хотелось поговорить с тобой...
— Ну что ж, мы ведь сейчас дойдем. — Но твоя хозяйка...
— Оставь, я знаю, что делаю.
— Не мог бы я... может быть, я мог бы войти к тебе, чтобы с улицы никто не заметил? У меня есть основательные причины... Потом скажу... Может, со стороны сада?
Девушка пристально посмотрела на меня и улыбнулась:
— Не выдумывай, входи смело!
Соня оставила меня в своей комнате и заспешила с покупками в кухню. Я присел к столу, осмотрелся вокруг: кровать, платья в углу, несколько простеньких картинок на стене, полка с книгами... Посмотри-ка, собрала не только учебники, но и сочинения классиков в издании «Универсальной библиотечки».
На столе — чернильница, ручка и тетради. Я хотел было подняться, подойти к книжной полке. Но машинально взял промокашку, нечаянно всмотрелся в нее и заметил отпечаток неразгаданной заглавной буквы «Д» из лопатовской прокламации.
Так вот кто писал ее! Осторожно, как драгоценность, положил промокашку и облокотился на край стола. Память, что ли, у меня ослабела? Ведь в Рогайне, между старыми тетрадями, хранится в сундучке листочек с Сониным стихотворением. Я знал его наизусть. Как же не вспомнил?
Соня возвратилась.
— Скучаешь? Потерпи. Принесу чай с бутербродами.
— Интересно, почему, возвращаясь с базара, мы не встретили ни одного городового? — начал я разговор издалека.
— Да ведь сегодня в Витебск прибыл царь.
— Царь?
— Что, хочешь бежать на Дворцовую площадь и кричать «ура»?
— Ты не шути! — Я крепко схватил девушку за плечи. Соня высвободилась из моих рук:
— Не понимаю, что тебя волнует. О приезде царя полгорода знает. А на рынке народу как всегда. Может быть, на Дворцовой на два десятка больше. Сегодня в соборе и вокруг собора вес генералы, чиновники, помещики, коммерсанты, полицейские, архиерей, губернатор...
— А другие тоже могут увидеть царя? — лихорадочно спросил я.
— Только святой дух летает в виде голубя. А царь ездит в автомобиле. Если в самом деле он тебя так интересует, сбегай на Дворцовую... Ой, из-за этого коронованного осла мы и про чай забыли! — спохватилась Соня и выбежала из комнаты.
Лицо мое пылало. Все муки, слезы, все грязное и подлое, черное и кровавое — все для меня было слито в одном слове: царь. В ушах звучали окрики жандармов, перед глазами стоял избитый Цирвис...
Соня внесла чай и, накрывая на стол, весело болтала о прошедших днях. Заметив, что я мрачен и молчалив, она спросила:
— Что с тобой?
Меня удивляла Соня: почему она так спокойна? Я приподнялся и сказал:
— Соня, стрелять я не умею. Достань мне бомбу.
— Что ты с ней сделаешь?
— Освобожу Россию от векового проклятия! — с горячностью ответил я.
— Интересно, каким образом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116