Что ж, на том берегу нас кое в чем просветят.
Лодка-тихо двинулась вперед. Не всем словам дяди я поверил: «Скромничает Давис Каулинь, говоря, что не силен».
То, что рассказал он о большевиках, врезалось в память на всю жизнь, как таблица умножения, которую я когда-то выучил в поле за полдня. Запомнились навсегда и колючие слова дяди о меньшевиках. Когда он замолчал, у меня вырвалось:
— А скоро будет революция? Дядя опустил весла в воду:
— Революция, братец, не летает по поднебесью, как птица, — жди, опустится или нет. Революцию будем делать мы сами... Вот ты все пристаешь, за что посадили твоего зубастого дружка из аничковской школы. Тебе и невдомек, как он работал. Сутками торчал в типографии, старшой нарадоваться не мог. Ну и зарабатывал Бобров немало и одевался щегольски. Как-то в праздники встретил на улице — о, люди добрые, поглядите: вот красавчик, как из сказки!.. Ага, ты уже хмуришься, засопел и думаешь, чего это дядя расписывает хозяйского холуя. Так вот, племяш, твой расторопный дружок успевал за ночь набрать украдкой листовку и между делом отпечатать на^американке». Один!
— Один?
— Ну до поры до времени все шло как по маслу, потом нашелся Иуда... продал и предал. Теперь Тихон в той камере, где ты тосковал... Но, как ни бьются жандармы, у него всегда готов ответ: «Сам набирал, сам печатал, сам листовки сочинял». Вот человек — кремень! А ты спрашиваешь, скоро ли будет революция!
Лодка плыла не спеша. Капли с весел падали медленно, как из бутылочки с лечебным зельем.
Я закрыл глаза: яркое солнце мешало сосредоточиться. Тихон, Тихон! Как ты там? Может, вышагиваешь вдоль камеры и считаешь шаги? Или, избитый до полусмерти, сидишь на скамье у изрезанного стола, раскачиваешься и тихо-тихо стонешь, как Цирвис?
— Между прочим, Роб, — прервал молчание дядя,— на одном из заводов мы потеряли замечательных товарищей, а меньшевики распускают слухи, будто их предал большевик Цирвис, будто из-за него на заводе аресты.
Я вскочил на ноги;
— Ну и подлецы!
— Осторожнее, не опрокинь лодку!
— Так вот, дружок, возможно, ты нам и пригодишься. .. Только сиди спокойно, а то мы оба пойдем, ко. дну.
Поверь: Давис Каулинь, которого ты почитаешь, как католик богородицу, камнем канет в воду. Да и ты, кажется, не из породы лебедей...
Мне было не до шуток, я молчал. Умолк и дядя.
Наконец мы пристали к южному берегу Даугавы.
— Смотри, племяш, с чужими ни-ни! Ни словом, ни кивком. Если родного дядю увидишь невпопад на улице, забудь на время, как его зовут, именуют, кем он тебе приходится, — сказал дядя.
Привязав лодку, дядя Давис вынул из-под сиденья сверток; в нем были хлеб и бутылка простокваши.
— Что за погодка! Роб, дыши поглубже! Сегодня даже камни пахнут медом.
В самом деле, благоухал каждый кустик, каждая былинка. Была лучшая пора перед сенокосом. Так и тянуло поваляться в траве под мирно шелестевшим раскидистым дубом.
— Ну, дачник, — дядя толкнул меня в бок, — пока солнце не превратило нас в спящих красавиц, двинемся-ка вперед.
Мы стали пробираться через кусты. На тропинке встретился железнодорожник.
— Не знаете ли, где растет паслен? — Дядя прищурил глаза. — Говорят, от него кашель проходит?
— Идите вон до того ясеня, потом повернете направо. Поторапливайтесь, пока другие не сорвали.
За ясенем мы натолкнулись на девушку.
— Скажите, где бы нарезать веников? Хочу попариться в бане.
— Вон в тех кустах... — Девушка показала рукой.— Не теряйте времени, пока лесник не пришел.
От удивления я разинул рот. Да это Соня Платонова! Конечно! Мне даже показалось, что она улыбнулась...
Я обернулся раз и другой. Там же Соня! .. Но что произошло? .. О боже мой, стыдно сознаться! Как маленького шалуна, ухватил меня дядя за ухо.
На всю жизнь проучил он меня тогда.
— Запомни, Роб: на свадьбе можешь плясать, а на войне всегда будь начеку!
За стеной молодых елочек мы увидели продолговатый, сухой лужок, окаймленный кустами.
— Дальше нечего искать. Нарежем веничков и здесь. — Дядя вынул из кармана складной нож, ухватил, точно барана за рога, ветви небольшой раскидистой березы.
Какие там веники! Мои ноздри почуяли запах папиросного дыма... поблизости явно курили. В кустах переговаривались, перешептывались, тихо смеялись. Под чьей-то ногой хрустнули сухие сучки... Вскоре на середину лужка вышел длинноногий юноша в солдатской шинели. Он объявил:
— Внимание! Товарищ из Питера расскажет нам, как живут и о чем думают рабочие столицы.
Из-за куста шагнул плотный мужчина в полинялом синем пиджаке. На лужке показались люди. Мы с дядей тоже придвинулись поближе к оратору.
— Товарищи! — начал он. — Страшные жернова войны мелют уже два года без передышки, без остановки. Нет ни одной рабочей семьи, из которой война не вырвала отца, сына или близкого родственника...
Седой старичок наклонил голову, женщина рядом со мной тяжело вздохнула...
Мое мальчишечье сердце забилось как в лихорадке. Как он нас назвал? Товарищи! До сих пор слышал я только одно обращение: «Господа! Гос-по-да!» Такое простенькое слово — товарищи—-взбудоражило меня, опьянило. .. Оратор продолжал говорить...
Удивительна сила революционного слова! Тут на лужайке оно звучало, как набатный звон.
То там, то сям возникал шумок, вырывались возгласы. Представьте, я чуть-чуть было не крикнул: «Тише!» Уже вытянул шею, но вовремя прикусил язык: разве ты в школе? Черт побери, неужели вечно будешь чувствовать себя учеником!
— Война разрушила народное хозяйство России... Для чего? — спрашивал оратор.— Чтобы банкиры наживали миллионы...
— Где же выход? — сиплым голосом воскликнул седой бородач.
— В революции! — громко ответил питерец. — Мир никто не поднесет нам на блюде, как жареную куропатку. Надо разнести правду о войне во все уголки нашей страны. Выход только в революции!
Влюбленными глазами смотрел я на оратора. Куда дяде, куда Соне до него... И вдруг, словно чертик из коробочки, откуда-то выскочил прилично одетый господин.
— Адвокат Морданский, меньшевик.., — прошептал дядя.
— Я протестую против оглашения незрелых мыслей! Налицо лишь неотвратимые трудности военного времени. Как говорят французы: на войне — как на войне!
— Ага, значит, и французы за революцию! — пробасил чей-то спокойный голос.
Я тотчас признал: Михаил Михайлович Дударь! Его насмешливая реплика резанула адвоката.
— Не сбивайте... уважайте оппонентов! — Адвокат нервно мотнул головой. — Это французская поговорка: на войне — как на войне! (Кругом послышались смешки.) Друзья, Россия — страна отсталая... и потому все граждане России должны объединиться, чтобы отбить атаку германского империализма. Опомнитесь!
— Да-да, мы опомнимся, — отозвался пожилой рабочий. — С завтрашнего дня кирпичи станем называть буханками хлеба, а кровопролитие — потасовкой на вечеринке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Лодка-тихо двинулась вперед. Не всем словам дяди я поверил: «Скромничает Давис Каулинь, говоря, что не силен».
То, что рассказал он о большевиках, врезалось в память на всю жизнь, как таблица умножения, которую я когда-то выучил в поле за полдня. Запомнились навсегда и колючие слова дяди о меньшевиках. Когда он замолчал, у меня вырвалось:
— А скоро будет революция? Дядя опустил весла в воду:
— Революция, братец, не летает по поднебесью, как птица, — жди, опустится или нет. Революцию будем делать мы сами... Вот ты все пристаешь, за что посадили твоего зубастого дружка из аничковской школы. Тебе и невдомек, как он работал. Сутками торчал в типографии, старшой нарадоваться не мог. Ну и зарабатывал Бобров немало и одевался щегольски. Как-то в праздники встретил на улице — о, люди добрые, поглядите: вот красавчик, как из сказки!.. Ага, ты уже хмуришься, засопел и думаешь, чего это дядя расписывает хозяйского холуя. Так вот, племяш, твой расторопный дружок успевал за ночь набрать украдкой листовку и между делом отпечатать на^американке». Один!
— Один?
— Ну до поры до времени все шло как по маслу, потом нашелся Иуда... продал и предал. Теперь Тихон в той камере, где ты тосковал... Но, как ни бьются жандармы, у него всегда готов ответ: «Сам набирал, сам печатал, сам листовки сочинял». Вот человек — кремень! А ты спрашиваешь, скоро ли будет революция!
Лодка плыла не спеша. Капли с весел падали медленно, как из бутылочки с лечебным зельем.
Я закрыл глаза: яркое солнце мешало сосредоточиться. Тихон, Тихон! Как ты там? Может, вышагиваешь вдоль камеры и считаешь шаги? Или, избитый до полусмерти, сидишь на скамье у изрезанного стола, раскачиваешься и тихо-тихо стонешь, как Цирвис?
— Между прочим, Роб, — прервал молчание дядя,— на одном из заводов мы потеряли замечательных товарищей, а меньшевики распускают слухи, будто их предал большевик Цирвис, будто из-за него на заводе аресты.
Я вскочил на ноги;
— Ну и подлецы!
— Осторожнее, не опрокинь лодку!
— Так вот, дружок, возможно, ты нам и пригодишься. .. Только сиди спокойно, а то мы оба пойдем, ко. дну.
Поверь: Давис Каулинь, которого ты почитаешь, как католик богородицу, камнем канет в воду. Да и ты, кажется, не из породы лебедей...
Мне было не до шуток, я молчал. Умолк и дядя.
Наконец мы пристали к южному берегу Даугавы.
— Смотри, племяш, с чужими ни-ни! Ни словом, ни кивком. Если родного дядю увидишь невпопад на улице, забудь на время, как его зовут, именуют, кем он тебе приходится, — сказал дядя.
Привязав лодку, дядя Давис вынул из-под сиденья сверток; в нем были хлеб и бутылка простокваши.
— Что за погодка! Роб, дыши поглубже! Сегодня даже камни пахнут медом.
В самом деле, благоухал каждый кустик, каждая былинка. Была лучшая пора перед сенокосом. Так и тянуло поваляться в траве под мирно шелестевшим раскидистым дубом.
— Ну, дачник, — дядя толкнул меня в бок, — пока солнце не превратило нас в спящих красавиц, двинемся-ка вперед.
Мы стали пробираться через кусты. На тропинке встретился железнодорожник.
— Не знаете ли, где растет паслен? — Дядя прищурил глаза. — Говорят, от него кашель проходит?
— Идите вон до того ясеня, потом повернете направо. Поторапливайтесь, пока другие не сорвали.
За ясенем мы натолкнулись на девушку.
— Скажите, где бы нарезать веников? Хочу попариться в бане.
— Вон в тех кустах... — Девушка показала рукой.— Не теряйте времени, пока лесник не пришел.
От удивления я разинул рот. Да это Соня Платонова! Конечно! Мне даже показалось, что она улыбнулась...
Я обернулся раз и другой. Там же Соня! .. Но что произошло? .. О боже мой, стыдно сознаться! Как маленького шалуна, ухватил меня дядя за ухо.
На всю жизнь проучил он меня тогда.
— Запомни, Роб: на свадьбе можешь плясать, а на войне всегда будь начеку!
За стеной молодых елочек мы увидели продолговатый, сухой лужок, окаймленный кустами.
— Дальше нечего искать. Нарежем веничков и здесь. — Дядя вынул из кармана складной нож, ухватил, точно барана за рога, ветви небольшой раскидистой березы.
Какие там веники! Мои ноздри почуяли запах папиросного дыма... поблизости явно курили. В кустах переговаривались, перешептывались, тихо смеялись. Под чьей-то ногой хрустнули сухие сучки... Вскоре на середину лужка вышел длинноногий юноша в солдатской шинели. Он объявил:
— Внимание! Товарищ из Питера расскажет нам, как живут и о чем думают рабочие столицы.
Из-за куста шагнул плотный мужчина в полинялом синем пиджаке. На лужке показались люди. Мы с дядей тоже придвинулись поближе к оратору.
— Товарищи! — начал он. — Страшные жернова войны мелют уже два года без передышки, без остановки. Нет ни одной рабочей семьи, из которой война не вырвала отца, сына или близкого родственника...
Седой старичок наклонил голову, женщина рядом со мной тяжело вздохнула...
Мое мальчишечье сердце забилось как в лихорадке. Как он нас назвал? Товарищи! До сих пор слышал я только одно обращение: «Господа! Гос-по-да!» Такое простенькое слово — товарищи—-взбудоражило меня, опьянило. .. Оратор продолжал говорить...
Удивительна сила революционного слова! Тут на лужайке оно звучало, как набатный звон.
То там, то сям возникал шумок, вырывались возгласы. Представьте, я чуть-чуть было не крикнул: «Тише!» Уже вытянул шею, но вовремя прикусил язык: разве ты в школе? Черт побери, неужели вечно будешь чувствовать себя учеником!
— Война разрушила народное хозяйство России... Для чего? — спрашивал оратор.— Чтобы банкиры наживали миллионы...
— Где же выход? — сиплым голосом воскликнул седой бородач.
— В революции! — громко ответил питерец. — Мир никто не поднесет нам на блюде, как жареную куропатку. Надо разнести правду о войне во все уголки нашей страны. Выход только в революции!
Влюбленными глазами смотрел я на оратора. Куда дяде, куда Соне до него... И вдруг, словно чертик из коробочки, откуда-то выскочил прилично одетый господин.
— Адвокат Морданский, меньшевик.., — прошептал дядя.
— Я протестую против оглашения незрелых мыслей! Налицо лишь неотвратимые трудности военного времени. Как говорят французы: на войне — как на войне!
— Ага, значит, и французы за революцию! — пробасил чей-то спокойный голос.
Я тотчас признал: Михаил Михайлович Дударь! Его насмешливая реплика резанула адвоката.
— Не сбивайте... уважайте оппонентов! — Адвокат нервно мотнул головой. — Это французская поговорка: на войне — как на войне! (Кругом послышались смешки.) Друзья, Россия — страна отсталая... и потому все граждане России должны объединиться, чтобы отбить атаку германского империализма. Опомнитесь!
— Да-да, мы опомнимся, — отозвался пожилой рабочий. — С завтрашнего дня кирпичи станем называть буханками хлеба, а кровопролитие — потасовкой на вечеринке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116