Девочка всхлипнула, задыхаясь, тело ее расслабилось и вытянулось в удобной гладкой выемке, идущей по всей длине языка каменного зверя.
Газ продолжал шипеть.
Осторожные металлические манипуляторы придали телу ребенка необходимое для осуществляющейся операции положение, прочные, но эластичные крепления замкнулись на конечностях и черепе, лишая их подвижности. Предосторожность эта, впрочем, была совершенно излишней: отравленное наркотиком существо и без того не могло, да и не умело сопротивляться.
В герметичной капсуле царил упругий непробиваемый мрак; у механического слепого монстра не было нужды следить за своими всегда одинаковыми действиями, а сгустки активной протоплазмы, попадающие в хирургическую капсулу, мгновенно приводились в состояние почти полной пассивности и, судя по графикам ментальной деятельности, никаких желаний не испытывали. Во время самой операции и в течение нескольких светлых периодов после.
Манипуляторы втянулись, но на их месте немедленно появились два гибких шланга, увенчанных тонкими и острыми полыми иглами. Определив точки, в которых кости черепа новорожденной еще не успели срастись между собой, иглы синхронно прокололи слабые хрящи и вонзились в комок бесчувственного мозга.
Дальнейшее заняло несколько коротких секунд.
По одному из шлангов мозг ребенка получил порцию сильнодействующего биостимулятора, позволяющего обходиться без пищи и воды весь период, который понадобится данному конкретному существу для полного восстановления. Через канал второй иглы в область эпифиза был введен шарик микроскопических размеров, покрытый веществом с чрезвычайно инертными свойствами. Шарик на небольшое время активизировался, выпустил шесть коротких отростков, уверенно подключился к нервным пучкам и замер, выполнив встроенную в него примитивную программу.
Механизм тщательно продезинфицировал ранки, оставленные иглами, удалил следы крови и залил места проколов желтоватой прозрачной массой, быстро густеющей на воздухе. Последовавший за операцией анализ состояния спящей протоплазмы показал, что все прошло идеально и восемьдесят два процента говорит за то, что существо выживет.
Процентов этих было более чем достаточно.
При шансах на выживание, равных пяти десятым от единицы и ниже, автомат запускал режим полной дезинфекции хирургической камеры, бесстрастно разрушая находящиеся в ней крупные биологические массы.
* * *
– Темно становится, - сказала повитуха, выглядывая в окно.
Светящийся туман заметно тускнел, предметы таяли в надвигающемся сумраке, а в покосившемся деревянном птичнике умолкли все, и даже скандальные хорки уснули, затолкав глупые свои головы под красивые крылья с оперением стального цвета.
– Девочка… - пробормотала роженица во сне.
– Девочка, девочка! - раздраженно передразнила ее повитуха. - Заладила!
Жреца все не было. А повитуха не могла уйти из этого дома, не дождавшись слуги Последнего, и не получив от него положенной платы. Жрец мог вернуться с ребенком, и тогда повитухе платили много. Жрец мог вернуться один, и в этом случае повитухе доставалось вдвое меньше - точно это она была виновата, что ненасытный Последний принял на этот раз предложенную ему жертву.
Но такого, чтобы жрец не вернулся вообще - на памяти повитухи еще не было.
А если он забыл о плате?
А если он сразу отправился в свой город, убедившись, что жертва пришлась богу по вкусу?
А как же тогда - она?
Ведь трудилась же, и тяжело трудилась - вон, какие роды у этой чумазой бабы случились…
Сначала повитухе хотелось заплакать. Потом, обозлившись на весь свет, она решила плюнуть на эти драные деньги и идти домой. Но в последний момент денег стало жалко невыносимо, и повитуха осталась, метко швырнув головной платок на стоящий в углу кованый сундук и страшно скрипя зубами.
Платок таки съехал на пол, пришлось идти и водружать его на место.
Мужик молча сидел на лавке, угрюмо уставившись в пол, и беспрестанно шевелил пальцами босых ног.
Дети сгрудились в углу комнаты, уцепившись друг за дружку тонкими ручонками. И тоже молчали.
Повитуха вздохнула.
– Эй, тумтук, слышишь?
Мужик поднял голову.
– Еда у вас в доме есть?
Мужик отрицательно покачал лысиной.
– А чем детей кормить собирались?
– Готовить надо, - с напряжением выдавил отец семейства. - Я сейчас…
– Сиди уж, - махнула рукой повитуха. - Готовщик недоношенный. Крупа есть какая?
– Там… - мужик указал в сторону тяжелого деревянного ларя.
В ларе обнаружилась не только крупа, но и солидный кусок желтоватого соленого сала, завернутый в чистую тряпицу.
– И то… - удовлетворенно пробормотала повитуха, растапливая сильно закопченную печь.
Огонь облизал сухие щепки и жадно перекинулся на суковатые поленья, которые вскоре начали лопаться вдоль волокон, издавая громкий неприятный треск.
В кастрюле зашипели кусочки жарящегося сала.
Каша получилась на славу. Что мужик, что дети его уплетали варево за обе щеки, чуть не урча от удовольствия. Да и повитуха отдала остаткам блюда должное, загодя, правда, припрятав и для роженицы большую миску, полную рассыпчатой жирной каши.
На середину двора, гремя звеньями ржавой цепи, выбрел понурый шаграт с обвисшими ушами, задрал острую морду к небу и отчаянно завыл.
– Что ж он так воет-то? - спросила повитуха, разглядывая дно опустевшей миски. - Он у вас всегда так воет?
* * *
Повинуясь Голосу, жрец взял неподвижное детское тельце из распахнувшейся пасти пылающего алтаря, закутал его в пеленку и направился к выходу из святилища.
Куб выпустил его на плато и вновь замкнул стену.
Глаза жрец открыл уже в горах, стоя на тропинке - в том самом месте, где настиг его Голос Великого Последнего.
Оступаясь и оскальзываясь на сыпучих камнях, он двинулся вниз, к ущелью и к реке, бегущей по дну ущелья.
Последний не принял принесенной ему жертвы, но жрецу было все равно.
Он давно уже устал радоваться и огорчаться.
Пусть радуется эта деревенская баба - если еще не разучилась.
Ноги двигались сами по себе, вымеряя змеиную тропинку, глаза отмечали редкие движения, прорисовывающиеся в светящемся тумане - ни одной человеческой фигуры, только зверье, испуганно бегущее по норам.
Скоро начнет темнеть.
Но и это - неважно.
Важно успеть до темноты пересечь ущелье по чертову подвесному мосту. В темноте легче оступиться и не удержаться на раскачивающихся досках - или, того хуже, упустить в пропасть ребенка.
А за такую провинность Благой Поводырь накажет жреца так, что смерть станет за радость.
Перед подвесным мостом жрец остановился, положил новорожденную на плоский теплый камень, опустился на землю лицом вниз и начал молиться, прося Последнего о спасении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Газ продолжал шипеть.
Осторожные металлические манипуляторы придали телу ребенка необходимое для осуществляющейся операции положение, прочные, но эластичные крепления замкнулись на конечностях и черепе, лишая их подвижности. Предосторожность эта, впрочем, была совершенно излишней: отравленное наркотиком существо и без того не могло, да и не умело сопротивляться.
В герметичной капсуле царил упругий непробиваемый мрак; у механического слепого монстра не было нужды следить за своими всегда одинаковыми действиями, а сгустки активной протоплазмы, попадающие в хирургическую капсулу, мгновенно приводились в состояние почти полной пассивности и, судя по графикам ментальной деятельности, никаких желаний не испытывали. Во время самой операции и в течение нескольких светлых периодов после.
Манипуляторы втянулись, но на их месте немедленно появились два гибких шланга, увенчанных тонкими и острыми полыми иглами. Определив точки, в которых кости черепа новорожденной еще не успели срастись между собой, иглы синхронно прокололи слабые хрящи и вонзились в комок бесчувственного мозга.
Дальнейшее заняло несколько коротких секунд.
По одному из шлангов мозг ребенка получил порцию сильнодействующего биостимулятора, позволяющего обходиться без пищи и воды весь период, который понадобится данному конкретному существу для полного восстановления. Через канал второй иглы в область эпифиза был введен шарик микроскопических размеров, покрытый веществом с чрезвычайно инертными свойствами. Шарик на небольшое время активизировался, выпустил шесть коротких отростков, уверенно подключился к нервным пучкам и замер, выполнив встроенную в него примитивную программу.
Механизм тщательно продезинфицировал ранки, оставленные иглами, удалил следы крови и залил места проколов желтоватой прозрачной массой, быстро густеющей на воздухе. Последовавший за операцией анализ состояния спящей протоплазмы показал, что все прошло идеально и восемьдесят два процента говорит за то, что существо выживет.
Процентов этих было более чем достаточно.
При шансах на выживание, равных пяти десятым от единицы и ниже, автомат запускал режим полной дезинфекции хирургической камеры, бесстрастно разрушая находящиеся в ней крупные биологические массы.
* * *
– Темно становится, - сказала повитуха, выглядывая в окно.
Светящийся туман заметно тускнел, предметы таяли в надвигающемся сумраке, а в покосившемся деревянном птичнике умолкли все, и даже скандальные хорки уснули, затолкав глупые свои головы под красивые крылья с оперением стального цвета.
– Девочка… - пробормотала роженица во сне.
– Девочка, девочка! - раздраженно передразнила ее повитуха. - Заладила!
Жреца все не было. А повитуха не могла уйти из этого дома, не дождавшись слуги Последнего, и не получив от него положенной платы. Жрец мог вернуться с ребенком, и тогда повитухе платили много. Жрец мог вернуться один, и в этом случае повитухе доставалось вдвое меньше - точно это она была виновата, что ненасытный Последний принял на этот раз предложенную ему жертву.
Но такого, чтобы жрец не вернулся вообще - на памяти повитухи еще не было.
А если он забыл о плате?
А если он сразу отправился в свой город, убедившись, что жертва пришлась богу по вкусу?
А как же тогда - она?
Ведь трудилась же, и тяжело трудилась - вон, какие роды у этой чумазой бабы случились…
Сначала повитухе хотелось заплакать. Потом, обозлившись на весь свет, она решила плюнуть на эти драные деньги и идти домой. Но в последний момент денег стало жалко невыносимо, и повитуха осталась, метко швырнув головной платок на стоящий в углу кованый сундук и страшно скрипя зубами.
Платок таки съехал на пол, пришлось идти и водружать его на место.
Мужик молча сидел на лавке, угрюмо уставившись в пол, и беспрестанно шевелил пальцами босых ног.
Дети сгрудились в углу комнаты, уцепившись друг за дружку тонкими ручонками. И тоже молчали.
Повитуха вздохнула.
– Эй, тумтук, слышишь?
Мужик поднял голову.
– Еда у вас в доме есть?
Мужик отрицательно покачал лысиной.
– А чем детей кормить собирались?
– Готовить надо, - с напряжением выдавил отец семейства. - Я сейчас…
– Сиди уж, - махнула рукой повитуха. - Готовщик недоношенный. Крупа есть какая?
– Там… - мужик указал в сторону тяжелого деревянного ларя.
В ларе обнаружилась не только крупа, но и солидный кусок желтоватого соленого сала, завернутый в чистую тряпицу.
– И то… - удовлетворенно пробормотала повитуха, растапливая сильно закопченную печь.
Огонь облизал сухие щепки и жадно перекинулся на суковатые поленья, которые вскоре начали лопаться вдоль волокон, издавая громкий неприятный треск.
В кастрюле зашипели кусочки жарящегося сала.
Каша получилась на славу. Что мужик, что дети его уплетали варево за обе щеки, чуть не урча от удовольствия. Да и повитуха отдала остаткам блюда должное, загодя, правда, припрятав и для роженицы большую миску, полную рассыпчатой жирной каши.
На середину двора, гремя звеньями ржавой цепи, выбрел понурый шаграт с обвисшими ушами, задрал острую морду к небу и отчаянно завыл.
– Что ж он так воет-то? - спросила повитуха, разглядывая дно опустевшей миски. - Он у вас всегда так воет?
* * *
Повинуясь Голосу, жрец взял неподвижное детское тельце из распахнувшейся пасти пылающего алтаря, закутал его в пеленку и направился к выходу из святилища.
Куб выпустил его на плато и вновь замкнул стену.
Глаза жрец открыл уже в горах, стоя на тропинке - в том самом месте, где настиг его Голос Великого Последнего.
Оступаясь и оскальзываясь на сыпучих камнях, он двинулся вниз, к ущелью и к реке, бегущей по дну ущелья.
Последний не принял принесенной ему жертвы, но жрецу было все равно.
Он давно уже устал радоваться и огорчаться.
Пусть радуется эта деревенская баба - если еще не разучилась.
Ноги двигались сами по себе, вымеряя змеиную тропинку, глаза отмечали редкие движения, прорисовывающиеся в светящемся тумане - ни одной человеческой фигуры, только зверье, испуганно бегущее по норам.
Скоро начнет темнеть.
Но и это - неважно.
Важно успеть до темноты пересечь ущелье по чертову подвесному мосту. В темноте легче оступиться и не удержаться на раскачивающихся досках - или, того хуже, упустить в пропасть ребенка.
А за такую провинность Благой Поводырь накажет жреца так, что смерть станет за радость.
Перед подвесным мостом жрец остановился, положил новорожденную на плоский теплый камень, опустился на землю лицом вниз и начал молиться, прося Последнего о спасении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83