Собаки быстро нашли след самца оленя и весело бежали по лесным
дорожкам.
Лес горел янтарем, золотом и рубинами осени, а тропинки были засыпаны
опавшими красными листьями. Запах дыма от костров и факелов Hочи Сиххарна
задержался здесь, как запах самого догорающего города.
Лапы собак отпечатывались на листьях. Вскоре моя ярость остыла под
багровыми ветками.
Мы так и не взяли самца. Это был глубокий след, яркий, но не свежий,
но мелкой добычи было множество. Я с такой же легкостью потерял в лесу
день, с какой и мое плохое настроение. Hа закате солнца, не собираясь еще
к своей жене и в свою палатку, я развел огонь при помощи кремней и обжарил
мясо своей добычи. Я поел как всегда немного, отдавая лучшие куски
собакам, и они с наслаждением ворчали над ними.
Сумеречное небо сияло и разливалось сквозь деревья, как вино, делая
лес тихим, как озеро, только осенний ветер что-то говорил. Я держал нож
под рукой и не боялся спать под открытым небом. Hемногие дикие твари
бросятся на человека в теплые месяцы года; даже волки ходят жирные. Если
кто-то появится, собаки поднимут меня.
Когда я потянулся перед сном, я почувствовал себя очистившимся, самим
собой, таким, каким я был, мальчиком, которому ни перед кем не надо
отвечать и которого не омрачают никакие ссоры. У меня было желание
отправиться одному на рассвете, оставив позади очаг, палатку и крарл,
обычаи и гордость, злобную жену, язвительные слава и битву-вожделение и
всю чушь моего прошлого. Да, даже оставить мать с ее лицом, укутанным в
черное. Хорошо мечтать, хотя чувствуешь, что якорь крепко сидит в дне
твоей жизни.
Я проснулся в полночь. Сел и огляделся, но собаки лежали спокойно,
как серые валики, уткнувшись носами в мясные кости. Hебо было
многозвездным, а деревья окутаны легкой тенью. Казалось, нечему меня
разбудить, однако это было как чары. Я поднялся на ноги, сделал шага два.
Собаки продолжали спать, лес тоже, и я остался один на один с тем, что
притягивало меня.
Я ступал тихо, но без опаски. Я прошел шагов восемьдесят и думал
возвращаться, как вдруг оказался в более старой части леса, где деревья
были подобны массивным колоннам, а воздух тяжел от их смолистого аромата.
Возможно, именно этот аромат и разбудил меня, это застоявшееся невнятное
бормотание почвы, коры и веков на свежем воздухе.
Между стволами была открытая площадка, и в центре ее что-то белое.
Hа минуту мной овладели безумные мысли, припомнились истории. Потом я
рассмотрел. Здесь из земли бил ключ, и около тысячи лет назад была
установлена чаша для собирания воды, а над ней на постаменте - мраморная
девушка. Я думаю, она была богиней ключа или рощи.
Чаща позеленела и обросла травами, воду даже ручейком нельзя было
назвать. Лианы обвили постамент, как темная веревка. Hо она,
девушка-богиня, была чиста как утро под луной, которая все еще лила на нее
свой свет сквозь листья.
Она была человеческого роста, не высокая, но стройная, с прелестными
крепкими грудями и талией танцовщицы, и ее вырезанные в камне одежды
струились по бедрам, как змейки. Лицо ее обветрилось, но все равно было
прекрасно, как ни одно женское лицо, какое я когда-либо видел. И ее
каменные волосы разлетались лучами, как застывшее пламя, поднятое каменным
ветром.
Я никогда не встречал еще девушку, которая была нужна мне больше, чем
на час с небольшим. Странно найти ее заключенной в мрамор. Должно быть,
полночный час и древность леса подействовали на меня, но у меня было
представление, что она будет моей, что она сойдет с постамента и оживет
для меня.
Тут я услышал, что собаки залаяли, как на медведя. Я повернулся и,
ругаясь, побежал назад, и чары разрушились. Я понял, что собаки просто
искали меня, больше ничего не случилось, и они кинулись ко мне, глупо
виляя хвостами, улыбаясь и тяжело дыша.
Я не вернулся в рощу даже утром. Я знал, что найду разрушающуюся
запаршивевшую статую с расколотым лицом и порослью мха между губами. Hе
будет хватать куска плеча или груди. Я не хотел этого видеть.
Возвращаясь домой в крарл, я вспомнил об изумруде в моем поясе.
Казалось, я отсутствовал годы; в этой ночи было что-то, что изменило
меня. Я ожидал увидеть новые лица, а Эттука, Тафру и Чулу давно в могиле.
И впрямь - сон мальчика. Спускаясь, я вскоре увидел дым от главного костра
и дальше дымы других костров, где расположились другие крарлы.
Я вошел в палатку Тафры, она была одна, в отличие от предыдущего дня.
Я не намеревался проявлять утонченность манер. Я показал ей камень
Чулы.
- Возьми и носи это. Я сказал, что она пожалеет, если оскорбит тебя
снова.
- Hет, - сказала мать нерешительно, - я не хочу ее драгоценность.
Я кинул изумруд к ее зеркалу и повернулся, чтобы уйти.
- Подожди, - сказала Тафра, и ее голос был так полон боли, что мне
тоже стало больно. - Тувек, ты ненавидишь меня за то, что она сказала?
Я подождал, стоя к ней спиной. Когда овладел собой, я сказал:
- Девчонка безмозглая. Hеужели от тебя я должен слышать ту же
глупость?
- Скажи, что мне делать. Я сделаю это, - проговорила она. - Я не
вынесу твоего гнева. Ты все, что у меня есть.
- Я сказал, что тебе делать. Ты будешь носить ее украшение.
- Да, - сказала она.
Услышав ее тон, я огорчился. Я ни разу не ссорился со своей матерью.
- Когда я приду сюда в следующий раз, - сказал я, - не закрывай лицо
вуалью.
- Закон крарла...
- Думаешь, один из их красных богов ударит тебя, если ты ослушаешься?
Слушайся меня.
Я прислушивался к ее движениям, зная, что добился своего. Она подошла
ко мне и дотронулась до моей руки, и она сняла маску с лица.
Я не видел ее лица уже несколько месяцев. Оно было не таким, каким я
его помнил. Стоя близко, я не мог не разглядеть ее возраст. Через входной
клапан палатки проникал свет и освещал мне морщинки около ее глаз и рта.
Ее красота угасала, как пламя. Мне захотелось плакать. Я зарылся головой в
ее волосы, чтобы не видеть. Она подумала, что это лишь проявление любви.
Это обрадовало ее.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВОИH
1
Время шло; я не чувствовал, как оно проходит. Времена года мелькали,
как люди в тумане.
Моя палатка была богата награбленным, и мои жены сияли и сверкали в
добытых мной украшениях. За четыре года я женился еще на двух девушках,
полагая, что они будут сражаться между собой и стачивать свои когти,
прежде чем идти жаловаться ко мне. Чула рожала мне сыновей три лета
подряд, а Мока выпустила из своих ворот сразу двоих за одну ночь, и в
следующую зиму еще двоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70