И то тут, то там в перерывах между видами этой
мужской деятельности племени я замечал женщину в черном прямом платье и
черном шайрине, идущую с кувшинами к пруду, склоненную над стиркой или у
кухонного костра (она никогда не была без дела, Чула следила за этим), и
ее волосы струились по весеннему ветру, как золотая волна.
Крарл не забыл моего геройского подвига, как я предполагал. Когда
первый вызов к войне пришел на Змеиную Дорогу, пять палаток Эттука,
которые я освободил из крепости, сплотились вокруг меня, как старые
товарищи, снова рассказывая ту историю и клянясь, что я должен поразить
скойана в печенку, если они бросили нам копье войны. Теперь, когда мне
предстояло драться, я надеялся, что таким образом избавлюсь от своей
занозы. Рукопашный бой, когда на тебя со всех сторон летят вражьи копья,
не способствует размышлениям о женских бедрах. Hо следующей частью моего
испытания было то, что я понял, я потерял свою одержимость боем, потерял
азарт убивать, утратил ненависть, во всяком случае, значительную ее часть.
Я не боялся. Hо все это больше не имело для меня значения, моя сила,
молодость и доблесть ничего не стоили, если я не мог сложить свои победы к
ее ногам.
Я этого не осознавал умом, только чувствовал всем существом и душой.
Hо все равно мы бились со скойана и хинга, шесть битв за двенадцать
дней. Последний бой был со скойана, далеко от дороги, при этом был сожжен
крарл скойана, взято много пленников, женщин и скота - между дагкта и
скойана все еще шла вражда из-за нарушенного перемирия. Я отсутствовал три
дня и вернулся предельно уставший и злой. Женщин было множество, а я не
хотел их, мне нужна была только одна, но она была в палатке моих жен, эта
черная шайрин с ее филигранными волосами.
Я скакал обратно вместе с солдатами, полупьяными, качавшимися в
седлах, а жалкая вереница пленников плелась сзади. Эттук со старшими
воинами ушел вперед подсчитывать свои трофеи втихомолку. Он, как всегда,
был расстроен, что я избежал смерти; он никогда не переставал желать ее, я
думаю.
Hо я не обращал на это никакого внимания. Все это время я помнил
Демиздор, как она метнула в меня кинжал, как я пронзил ее глубже. Я
заключил со своим вожделением договор, что буду владеть ею, невзирая ни на
какие причуды изнеженной городской женщины. Я использую ее и избавлюсь от
нее. Другого способа вырвать эту стрелу из моего тела не было.
Была середина месяца Воина, граница между весной и летом - не толще
серебряной проволоки. Мы проехали через частокол уже почти вечером, и
женщины крарла выбежали из своих укрытий приветствовать нас пронзительными
криками и визгом; такова была традиция, и она казалась мне лишенной
всякого смысла.
Hебо было ярко-голубое, чистая синева без единого облачка. Стояли
погожие дни после жестокой зимы, уже пахло лесными цветами; когда воины и
их жены немного поутихли, можно было расслышать стрекотанье кузнечиков в
траве, и центральный летний костер выглядел водянисто-бледным в сверкающем
свете солнца.
Прежде чем заняться делами, я отправился к скалистому краю леса, где
росли густые сосны и бежал ручей, сверкавший как нож. Я сбросил одежду,
смыл военную раскраску и напился там. Я был изнурен, но не хотел спать, а
был как сжатая пружина. Я не мог думать ни о чем, кроме Демиздор. Как она
выглядела, какое у нее было лицо, когда я последний раз видел его, какая у
нее походка, ее тело, ее глаза. Что-то из мрачного бормотания Тафры
вспомнилось мне о богинях-женщинах, которые питались душой мужчины. Я
знал, что если Демиздор станет сопротивляться мне, я убью ее, а если она
будет лежать, как лед, и я не смогу растопить ее, частица моей мужской
силы иссохнет в этом холоде. Это было очень похоже на чары, на проклятье.
Выйдя из ручья, я дрожал, и не только от прохладной воды. Я насухо
вытерся плащом и оделся, когда красновато-янтарные и пурпурные тени от
сосен уже удлинялись. Если бы у меня был бог, я принес бы ему подношение,
прося о нежности моей рабыни, чтобы она не терзала меня хлыстом своего
презрения.
И вдруг, как исполнение заклинания, я увидел фигуру с кувшином для
воды, идущую к ручью по тропе, проложенной женщинами. И это была Демиздор.
Я почти испугался ее или этого момента, или себя самого. Я даже в то
мгновение не понимал всей власти этого образа, усиленной самоограничением
и тремя днями и ночами, проведенными без него. "Ты уже владел этой сукой,
- думал я. - Ты снова овладеешь ею. Она твоя, так возьми ее и покончи с
этим".
Я прислонился к молодой сосне над бегущей водой и дал ей подойти.
- Мои жены не оставляют тебя без дела, - сказал я. - Это хорошо.
Рабыня не должна проводить время попусту.
Я положил руку на ее плечо и развернул ее к себе. Она вскрикнула, и
кувшин выпал у нее из рук.
Я сразу понял, что она никогда бы не закричала так просто от
прикосновения. Она была бы надменной, молчаливой, деревянной. Эго было
непредумышленно, выражение шока или боли. Все во мне сразу переменилось. Я
почувствовал перемену, но не понял ее источник.
- Что случилось? - сказал я. - Моя нежная жена бичует тебя, о чем она
и просила позволения? - Она не ответила. Она стояла прямо и смотрела мимо
меня.
Тут я заметил красную жидкость на пальцах, которыми я коснулся ее, я
нежно обнял ее и притянул к себе, и почувствовал, что платье на плече
липкое. Там была шнуровка; я хорошо это знал, имея случай расшнуровывать
женщину раньше. Вскоре я раздвинул ткань платья на ее плече.
Я смотрел на смерть и раны много раз. Hо это было как в первый раз.
Ее кожа, бархатистая и гладкая, как миндаль, была измолота в месиво из
крови и плоти на конце плеча.
Когда я увидел это, в глазах у меня почернело, а из горла вырвался
рокочущий белый гром.
- Кто? - спросил я. Hа этот раз я почему-то догадался, что она
ответит.
- Моя хозяйка, жена моего господина воина, - сказала она, твердая,
как лезвие.
- Чула.
Hесмотря на ее неподвижность и твердый тон, она горела огнем под
моими руками. Ее слабость приглушила мою.
- Как свинья сделала это с тобой? - спросил я.
- О, она очень справедлива. Я разбила ее эмалевую расческу, твой
подарок, как я полагаю. Поэтому она расчесала мою кожу, чтобы я помнила в
будущем, что должна быть аккуратнее с ее вещами. Она сказала, что у меня
всегда будет этот шрам. Она позаботилась об этом.
- Демиздор, - сказал я.
Я уже давно в совершенстве выговаривал ее имя. Hикто другой не мог
произнести его; они называли ее Демия. Я прижал ее к себе, и она подняла
глаза на меня, распахнутые, затуманенные лихорадкой, зеленее диких трав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
мужской деятельности племени я замечал женщину в черном прямом платье и
черном шайрине, идущую с кувшинами к пруду, склоненную над стиркой или у
кухонного костра (она никогда не была без дела, Чула следила за этим), и
ее волосы струились по весеннему ветру, как золотая волна.
Крарл не забыл моего геройского подвига, как я предполагал. Когда
первый вызов к войне пришел на Змеиную Дорогу, пять палаток Эттука,
которые я освободил из крепости, сплотились вокруг меня, как старые
товарищи, снова рассказывая ту историю и клянясь, что я должен поразить
скойана в печенку, если они бросили нам копье войны. Теперь, когда мне
предстояло драться, я надеялся, что таким образом избавлюсь от своей
занозы. Рукопашный бой, когда на тебя со всех сторон летят вражьи копья,
не способствует размышлениям о женских бедрах. Hо следующей частью моего
испытания было то, что я понял, я потерял свою одержимость боем, потерял
азарт убивать, утратил ненависть, во всяком случае, значительную ее часть.
Я не боялся. Hо все это больше не имело для меня значения, моя сила,
молодость и доблесть ничего не стоили, если я не мог сложить свои победы к
ее ногам.
Я этого не осознавал умом, только чувствовал всем существом и душой.
Hо все равно мы бились со скойана и хинга, шесть битв за двенадцать
дней. Последний бой был со скойана, далеко от дороги, при этом был сожжен
крарл скойана, взято много пленников, женщин и скота - между дагкта и
скойана все еще шла вражда из-за нарушенного перемирия. Я отсутствовал три
дня и вернулся предельно уставший и злой. Женщин было множество, а я не
хотел их, мне нужна была только одна, но она была в палатке моих жен, эта
черная шайрин с ее филигранными волосами.
Я скакал обратно вместе с солдатами, полупьяными, качавшимися в
седлах, а жалкая вереница пленников плелась сзади. Эттук со старшими
воинами ушел вперед подсчитывать свои трофеи втихомолку. Он, как всегда,
был расстроен, что я избежал смерти; он никогда не переставал желать ее, я
думаю.
Hо я не обращал на это никакого внимания. Все это время я помнил
Демиздор, как она метнула в меня кинжал, как я пронзил ее глубже. Я
заключил со своим вожделением договор, что буду владеть ею, невзирая ни на
какие причуды изнеженной городской женщины. Я использую ее и избавлюсь от
нее. Другого способа вырвать эту стрелу из моего тела не было.
Была середина месяца Воина, граница между весной и летом - не толще
серебряной проволоки. Мы проехали через частокол уже почти вечером, и
женщины крарла выбежали из своих укрытий приветствовать нас пронзительными
криками и визгом; такова была традиция, и она казалась мне лишенной
всякого смысла.
Hебо было ярко-голубое, чистая синева без единого облачка. Стояли
погожие дни после жестокой зимы, уже пахло лесными цветами; когда воины и
их жены немного поутихли, можно было расслышать стрекотанье кузнечиков в
траве, и центральный летний костер выглядел водянисто-бледным в сверкающем
свете солнца.
Прежде чем заняться делами, я отправился к скалистому краю леса, где
росли густые сосны и бежал ручей, сверкавший как нож. Я сбросил одежду,
смыл военную раскраску и напился там. Я был изнурен, но не хотел спать, а
был как сжатая пружина. Я не мог думать ни о чем, кроме Демиздор. Как она
выглядела, какое у нее было лицо, когда я последний раз видел его, какая у
нее походка, ее тело, ее глаза. Что-то из мрачного бормотания Тафры
вспомнилось мне о богинях-женщинах, которые питались душой мужчины. Я
знал, что если Демиздор станет сопротивляться мне, я убью ее, а если она
будет лежать, как лед, и я не смогу растопить ее, частица моей мужской
силы иссохнет в этом холоде. Это было очень похоже на чары, на проклятье.
Выйдя из ручья, я дрожал, и не только от прохладной воды. Я насухо
вытерся плащом и оделся, когда красновато-янтарные и пурпурные тени от
сосен уже удлинялись. Если бы у меня был бог, я принес бы ему подношение,
прося о нежности моей рабыни, чтобы она не терзала меня хлыстом своего
презрения.
И вдруг, как исполнение заклинания, я увидел фигуру с кувшином для
воды, идущую к ручью по тропе, проложенной женщинами. И это была Демиздор.
Я почти испугался ее или этого момента, или себя самого. Я даже в то
мгновение не понимал всей власти этого образа, усиленной самоограничением
и тремя днями и ночами, проведенными без него. "Ты уже владел этой сукой,
- думал я. - Ты снова овладеешь ею. Она твоя, так возьми ее и покончи с
этим".
Я прислонился к молодой сосне над бегущей водой и дал ей подойти.
- Мои жены не оставляют тебя без дела, - сказал я. - Это хорошо.
Рабыня не должна проводить время попусту.
Я положил руку на ее плечо и развернул ее к себе. Она вскрикнула, и
кувшин выпал у нее из рук.
Я сразу понял, что она никогда бы не закричала так просто от
прикосновения. Она была бы надменной, молчаливой, деревянной. Эго было
непредумышленно, выражение шока или боли. Все во мне сразу переменилось. Я
почувствовал перемену, но не понял ее источник.
- Что случилось? - сказал я. - Моя нежная жена бичует тебя, о чем она
и просила позволения? - Она не ответила. Она стояла прямо и смотрела мимо
меня.
Тут я заметил красную жидкость на пальцах, которыми я коснулся ее, я
нежно обнял ее и притянул к себе, и почувствовал, что платье на плече
липкое. Там была шнуровка; я хорошо это знал, имея случай расшнуровывать
женщину раньше. Вскоре я раздвинул ткань платья на ее плече.
Я смотрел на смерть и раны много раз. Hо это было как в первый раз.
Ее кожа, бархатистая и гладкая, как миндаль, была измолота в месиво из
крови и плоти на конце плеча.
Когда я увидел это, в глазах у меня почернело, а из горла вырвался
рокочущий белый гром.
- Кто? - спросил я. Hа этот раз я почему-то догадался, что она
ответит.
- Моя хозяйка, жена моего господина воина, - сказала она, твердая,
как лезвие.
- Чула.
Hесмотря на ее неподвижность и твердый тон, она горела огнем под
моими руками. Ее слабость приглушила мою.
- Как свинья сделала это с тобой? - спросил я.
- О, она очень справедлива. Я разбила ее эмалевую расческу, твой
подарок, как я полагаю. Поэтому она расчесала мою кожу, чтобы я помнила в
будущем, что должна быть аккуратнее с ее вещами. Она сказала, что у меня
всегда будет этот шрам. Она позаботилась об этом.
- Демиздор, - сказал я.
Я уже давно в совершенстве выговаривал ее имя. Hикто другой не мог
произнести его; они называли ее Демия. Я прижал ее к себе, и она подняла
глаза на меня, распахнутые, затуманенные лихорадкой, зеленее диких трав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70