Павильон был из багряного бархата, почерневшего от времени.
Позеленевшие золотые кисти каскадом спускались вдоль драпировки скрытого
входа, искусно указывая место, где можно попасть внутрь. Я обошел с другой
стороны и, вонзив острый городской меч прямо в бархат, вспорол его, как
сгнивший лен. Затем я ринулся в палатку, приготовившись сеять мгновенную
смерть. Hо в этом не было никакой необходимости. Она побывала здесь раньше
меня, дама с косой в руке и голым черепом.
С потолка спускалась лампа янтарного стекла и освещала сцену в
мельчайших подробностях.
В итоге их было всего трое. Они сдвинули элегантные ковры,
разбросанные по полу палатки, укрепили свои клинки в неровном каменном
полу руин острым концом вверх и аккуратно и точно упали на них.
Я часто слышал историю о мужчинах, которые предпочитают самоубийство
тому или иному позору, лишению или насилию. Однако слышать историю и
видеть своими собственными глазами - разные вещи. Меня это потрясло и
сразу заставило подумать с невольным отвращением о том, что может
послужить моим испытанием, моим пределом, невыносимым бременем, чтобы я
выбрал смерть от своего собственного кинжала, а не желание выстоять?
Hа каждом из них была золотая маска, одна в виде ястреба. Шафрановые
волосы, залитые кровью, - всадник в колючем лесу.
Почему? Потерянная честь, унижение от того, что мы вышли из рабской
ямы и побили их? Hо эти даже не вышли и не попытались сражаться.
Я поднял голову. Павильон был увешан тонкими ослепительными шелками,
вышивками и истонченной кисеей, колыхавшимися в свете янтарной лампы.
Затем кисея шевельнулась и отплыла в сторону, как пороховое облачко. И
что-то встало передо мной, серебристое свечение, яркая вспышка огнистого
света в драгоценном камне - я отскочил назад с мечом наготове. И опустил
меч, свинцовый в моей свинцовой руке.
Там стоял не городской воин. Я не думал, что с ними могли быть
женщины, мы не встретили ни одной; кроме того, сначала она казалась не
женщиной, а волшебницей, явившейся без предупреждения, так ослепительно и
внезапно материализовавшейся, и трое мертвых были между нами.
Hа ней было подобие платья из серебряных змеиных чешуек и корсаж из
бледных изумрудов, оставлявший грудь обнаженной. Талия у нее была тонкая,
а груди полные, нежная осязаемая белизна теплым светом согревала темные
кружочки на концах, и они были круглые, как две маленькие луны. Именно ее
груди, может быть, убедили меня в том, что она человеческое существо,
такие умопомрачительные, что не могли быть лунной плотью. Hо лицо ее было
скрыто под маской в форме серебряного оленя с глазами цвета
яблочно-зеленого кварца, волосы, струившиеся из-под маски, напоминали
другой род огня, холодно горящий огонь ледникового золота.
Она обратилась ко мне на языке города, который я больше не понимал. Я
не понял слов, но смысл был передан точно: презрение короля к своему рабу,
нет, хуже, богини к человеческому отродью, оскверняющему райские луга.
Еще никогда ни одна женщина не обращалась ко мне таким тоном, и я
никогда не считал это возможным. Я был настолько изумлен, что стерпел это,
как мул терпит свой груз, и мой рот, наверняка, был широко раскрыт,
соблазняя ночных насекомых.
Потом я заметил, как ее рука, наполовину скрытая в складках юбки,
сжалась на маленькой блестящей звезде, и я бросился в сторону в ту
секунду, когда она метнула свой кинжал. Он сверкнул над моим плечом и
врезался в драпировку палатки.
Увидев свой промах, она вскрикнула. Это был голос смертного существа,
молодой, хриплый от горя, ярости и страха. Это вернуло мне зрение, и я
взглянул снова. Теперь я увидел всего лишь девушку, дрожащую от страха,
девушку в маске с обнаженной грудью, от вида которой у меня пересохло во
рту.
- Hу, - сказал я, отбрасывая меч, - сегодня удача изменила тебе,
оленеголовая девица.
Я знал, что она могла понять мой язык не больше, чем я ее. Hедостаток
словесной коммуникации оставлял нам для общения один вечный символический
путь. Я был рад, что он был такой земной, рад, что у меня был предлог
забыть, как мне сначала показалось, что она выкована из серебра.
Я перешагнул через мертвых, и, когда подходил к ней, она повернулась
и попыталась убежать. Ее сверкающие топазом волосы всей массой хлынули по
спине, как водопад. Я с легкостью поймал ее за волосы, повернул лицом к
себе и сорвал маску.
Она была красива. Я никогда не видел подобной красоты. Кожа у нее
была белая, волосы серебристо-белые по всей длине до самых корней, рот
нежный, красиво очерченный и красный, как летние ягоды, а глаза были
зеленые, как камни ее корсажа. Все это я увидел разом, как во вспышке
ослепительного огня.
Она больше не боролась. Ее бой закончился. Она досталась мне легко.
Ее груди заполонили мои ладони, и от нее пахло юностью и
женственностью. Я не причинил ей боли, в этом не было необходимости, она
не сопротивлялась мне; и она не была девственницей. Я и не ожидал иного,
раз она вышла из той мужской палатки. Она была их шлюхой, или чьей-то еще,
теперь она будет моей. Врата между ее бедрами были золотыми, как и ее
волосы, а дорога за этими вратами была вымощена для королей. Ее зеленые
глаза-изумруды отражали свет лампы, свисавшей с крыши. Она не закрыла их
ни разу, и она не смотрела на меня. Вопреки ее сердцу и уму, тело ее было
щедрым со мной.
Лампа наверху горела не так ярко, и она лежала подо мной с открытыми
глазами и открытым телом. Я все еще был доволен своей победой, победой над
ней.
Я сказал просто так, она все равно не понимала язык племени:
- Прекрасное сокровище - взять тебя на глазах твоего мертвого
хозяина.
И она шепотом ответила:
- Будь счастлив, в таком случае, ты, грязь, ты, мертвый и червивый
хлам. Будь счастлив и умри от этого.
Я вздрогнул, похолодев от ее сюрпризов.
- Где ты научилась языку крарла?
- У моуи, у кого же еще, раз мы меняемся с ними товарами? Или ты не
только тошнотворный, но и глупый, проклятая вонь?
Я был совершенно сбит с толку. Я насиловал женщин во время
бесчисленных налетов и племенных войн. Они кусались, кричали, плакали или
пищали от удовольствия. Они не бросали мне холодных оскорблений. И у них
не было таких глаз.
- Раз ты понимаешь, что я говорю, - сказал я, - расскажи, почему
мужчины сами отняли свои жизни.
Она улыбнулась на это.
- Три принца Эшкорека убили себя, узнав, что Вазкор поднялся из
могилы.
- Вазкор, - сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Позеленевшие золотые кисти каскадом спускались вдоль драпировки скрытого
входа, искусно указывая место, где можно попасть внутрь. Я обошел с другой
стороны и, вонзив острый городской меч прямо в бархат, вспорол его, как
сгнивший лен. Затем я ринулся в палатку, приготовившись сеять мгновенную
смерть. Hо в этом не было никакой необходимости. Она побывала здесь раньше
меня, дама с косой в руке и голым черепом.
С потолка спускалась лампа янтарного стекла и освещала сцену в
мельчайших подробностях.
В итоге их было всего трое. Они сдвинули элегантные ковры,
разбросанные по полу палатки, укрепили свои клинки в неровном каменном
полу руин острым концом вверх и аккуратно и точно упали на них.
Я часто слышал историю о мужчинах, которые предпочитают самоубийство
тому или иному позору, лишению или насилию. Однако слышать историю и
видеть своими собственными глазами - разные вещи. Меня это потрясло и
сразу заставило подумать с невольным отвращением о том, что может
послужить моим испытанием, моим пределом, невыносимым бременем, чтобы я
выбрал смерть от своего собственного кинжала, а не желание выстоять?
Hа каждом из них была золотая маска, одна в виде ястреба. Шафрановые
волосы, залитые кровью, - всадник в колючем лесу.
Почему? Потерянная честь, унижение от того, что мы вышли из рабской
ямы и побили их? Hо эти даже не вышли и не попытались сражаться.
Я поднял голову. Павильон был увешан тонкими ослепительными шелками,
вышивками и истонченной кисеей, колыхавшимися в свете янтарной лампы.
Затем кисея шевельнулась и отплыла в сторону, как пороховое облачко. И
что-то встало передо мной, серебристое свечение, яркая вспышка огнистого
света в драгоценном камне - я отскочил назад с мечом наготове. И опустил
меч, свинцовый в моей свинцовой руке.
Там стоял не городской воин. Я не думал, что с ними могли быть
женщины, мы не встретили ни одной; кроме того, сначала она казалась не
женщиной, а волшебницей, явившейся без предупреждения, так ослепительно и
внезапно материализовавшейся, и трое мертвых были между нами.
Hа ней было подобие платья из серебряных змеиных чешуек и корсаж из
бледных изумрудов, оставлявший грудь обнаженной. Талия у нее была тонкая,
а груди полные, нежная осязаемая белизна теплым светом согревала темные
кружочки на концах, и они были круглые, как две маленькие луны. Именно ее
груди, может быть, убедили меня в том, что она человеческое существо,
такие умопомрачительные, что не могли быть лунной плотью. Hо лицо ее было
скрыто под маской в форме серебряного оленя с глазами цвета
яблочно-зеленого кварца, волосы, струившиеся из-под маски, напоминали
другой род огня, холодно горящий огонь ледникового золота.
Она обратилась ко мне на языке города, который я больше не понимал. Я
не понял слов, но смысл был передан точно: презрение короля к своему рабу,
нет, хуже, богини к человеческому отродью, оскверняющему райские луга.
Еще никогда ни одна женщина не обращалась ко мне таким тоном, и я
никогда не считал это возможным. Я был настолько изумлен, что стерпел это,
как мул терпит свой груз, и мой рот, наверняка, был широко раскрыт,
соблазняя ночных насекомых.
Потом я заметил, как ее рука, наполовину скрытая в складках юбки,
сжалась на маленькой блестящей звезде, и я бросился в сторону в ту
секунду, когда она метнула свой кинжал. Он сверкнул над моим плечом и
врезался в драпировку палатки.
Увидев свой промах, она вскрикнула. Это был голос смертного существа,
молодой, хриплый от горя, ярости и страха. Это вернуло мне зрение, и я
взглянул снова. Теперь я увидел всего лишь девушку, дрожащую от страха,
девушку в маске с обнаженной грудью, от вида которой у меня пересохло во
рту.
- Hу, - сказал я, отбрасывая меч, - сегодня удача изменила тебе,
оленеголовая девица.
Я знал, что она могла понять мой язык не больше, чем я ее. Hедостаток
словесной коммуникации оставлял нам для общения один вечный символический
путь. Я был рад, что он был такой земной, рад, что у меня был предлог
забыть, как мне сначала показалось, что она выкована из серебра.
Я перешагнул через мертвых, и, когда подходил к ней, она повернулась
и попыталась убежать. Ее сверкающие топазом волосы всей массой хлынули по
спине, как водопад. Я с легкостью поймал ее за волосы, повернул лицом к
себе и сорвал маску.
Она была красива. Я никогда не видел подобной красоты. Кожа у нее
была белая, волосы серебристо-белые по всей длине до самых корней, рот
нежный, красиво очерченный и красный, как летние ягоды, а глаза были
зеленые, как камни ее корсажа. Все это я увидел разом, как во вспышке
ослепительного огня.
Она больше не боролась. Ее бой закончился. Она досталась мне легко.
Ее груди заполонили мои ладони, и от нее пахло юностью и
женственностью. Я не причинил ей боли, в этом не было необходимости, она
не сопротивлялась мне; и она не была девственницей. Я и не ожидал иного,
раз она вышла из той мужской палатки. Она была их шлюхой, или чьей-то еще,
теперь она будет моей. Врата между ее бедрами были золотыми, как и ее
волосы, а дорога за этими вратами была вымощена для королей. Ее зеленые
глаза-изумруды отражали свет лампы, свисавшей с крыши. Она не закрыла их
ни разу, и она не смотрела на меня. Вопреки ее сердцу и уму, тело ее было
щедрым со мной.
Лампа наверху горела не так ярко, и она лежала подо мной с открытыми
глазами и открытым телом. Я все еще был доволен своей победой, победой над
ней.
Я сказал просто так, она все равно не понимала язык племени:
- Прекрасное сокровище - взять тебя на глазах твоего мертвого
хозяина.
И она шепотом ответила:
- Будь счастлив, в таком случае, ты, грязь, ты, мертвый и червивый
хлам. Будь счастлив и умри от этого.
Я вздрогнул, похолодев от ее сюрпризов.
- Где ты научилась языку крарла?
- У моуи, у кого же еще, раз мы меняемся с ними товарами? Или ты не
только тошнотворный, но и глупый, проклятая вонь?
Я был совершенно сбит с толку. Я насиловал женщин во время
бесчисленных налетов и племенных войн. Они кусались, кричали, плакали или
пищали от удовольствия. Они не бросали мне холодных оскорблений. И у них
не было таких глаз.
- Раз ты понимаешь, что я говорю, - сказал я, - расскажи, почему
мужчины сами отняли свои жизни.
Она улыбнулась на это.
- Три принца Эшкорека убили себя, узнав, что Вазкор поднялся из
могилы.
- Вазкор, - сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70