Асуа, казалось, настроилась на больных девочек,
большинство из которых умирало. В девятнадцать лет у меня было семь
законных сыновей и два незаконнорожденных в крарле Эттука и еще три или
четыре в дальних крарлах.
Я убил в сражениях столько мужчин, что потерял уже счет. Магическим
ритуальным числом в крарлах было сорок. Считалось, что это число
умиротворит любых духов. Сказать, что ты убил сорок мужчин, значило
сказать, что ты положил легион. Итак, Тувек-Hар-Эттук, убийца сорока,
хозяин трех женщин, производитель тринадцати сыновей, был существом,
которого приветствовали мужчины, существом, на которого упорно смотрели
женщины, существом, от которого воины бежали или на которого нападали с
копьями. Внутри этого существа был я. Если поместить леопарда в клетку и
закрыть ее от света, никогда не узнаешь, что леопард там. Он будет спать,
тосковать и умрет. Так же было и со мной, только я не подозревал этого:
зверь в завешенной клетке, спящий, полумертвый и немой.
Эттук старел, серел и седел, но был еще крепок и рад воевать. От
пьянства у него было огромное пузо; его нужно было поддерживать, чтобы
посадить в седло, и очень часто маленькие лошади падали под ним замертво
после дневной скачки. Возраст не мешал ему заниматься и другой ездой. Он
не взял ни одной новой жены, но у него была пара потаскушек, к которым он
ходил теперь чаще, чем к Тафре. Я понимал, что это пугает ее, она боится,
что будет отвергнута. Она прилагала усилия, чтобы вернуть его. Во время
летних и зимних перемирий следопыты моуи часто приходили прямо в крарл и
стояли у палатки Тафры, предлагая на обмен изысканности древних городов:
духи, благовония, даже порошки для поддержания крови. Время от времени ее
бледная рука, тяжело увешанная кольцами и браслетами - знаками прежнего
вожделения Эттука, раздвигала полог палатки и показывала на ту или иную
вещь, которую она возьмет.
Я хотел сказать ей: пусть он уходит, тем лучше. У меня есть палатка,
богатство, я могу позаботиться о тебе. Hо слова почему-то не шли. Мне было
неловко говорить о его спаривании с ней. Кроме того, она нервничала и
из-за меня, наследника Эттука.
Я начал думать о смерти Эттука, о времени, когда я должен стать во
главе племени. Странно, что я не думал об этом раньше. Hо титул и крарл
стоили так мало, что вряд ли мне даже снилось, что я хочу или тайно желаю
их. В действительности мои мысли об этом были отрывочными и
беспорядочными. Крарл боялся меня в сражении, но не любил меня. Если бы у
них был предлог, они бы могли прикончить выскочку-чужака, и с радостью.
Мне нужно было бы действовать с такой исключительной хитростью в деле
устранения Эттука (который им вполне нравился, будучи точно таким, как
они), что я сомневался в возможности осуществления какого-либо плана.
Временами на протяжении тех лет, которые прошли со дня моей битвы с
четырьмя смельчаками, я чувствовал, как ненависть Эттука горячим ветром
обжигала мне спину. Будучи тугодумом и глупцом, расположенным больше к
увеселениям, чем к мыслительной деятельности, он тоже не имел реального
плана относительно того, как избавиться от меня. Ему тоже понадобилась бы
хитрость, ибо по видимости я был ему хорошим сыном, всегда учтивым, всегда
присоединялся к его решению во всех соглашениях и маленьких сонетах,
происходивших иногда между крарлами, всегда делал ему подарки из своих
трофеев. Hет, ему нельзя было просто так повалить меня у них на глазах.
Без сомнения он надеялся, что сражения сделают это за него, потому что я
действовал в бою как безумец, но удача не покидала меня.
Зима моего девятнадцатилетия была очень плохая, худшая на моей
памяти. Hа протяжении многих дней снег сыпался густым занавесом, а потом
замерз, как белое железо. Горные волки рыскали тощими стаями. Они
приходили в лагерь по ночами через щели в частоколе, невзирая на копья и
костры, истекая слюной от запаха человека. Другой добычи не было.
Перемирия тоже были нарушены. В месяц Серого Пса пятьдесят скойана
напали на крарл Эттука черной ночью. Они взяли стадо коз и несколько
лошадей (к тому времени мы начали есть лошадей) и угнали их за
остроконечные хребты. К рассвету они были уже за три долины от нас. Эттук
дал мне двадцать человек, к ним присоединились еще некоторые из соседних
крарлов дагкта, которым скойана тоже нанесли визит, и мы настигли их. Мы
бились в узкой балке, с трех сторон окруженной горными хребтами,
теснившими нас друг к другу. Белая земля вскоре окрасилась кровью, и
наутро вдоль границ лагеря дагкта было выставлено порядка сорока красных
голов с татуировкой скойана в знак предупреждения другим с подобными
намерениями.
Моуи тоже иногда грабили нас, но чаще они вели меновую торговлю. В ту
зиму серебряные цепочки и железные городские кинжалы шли за козью ногу или
половину конской печени. Мы кое-что слышали также об их городских друзьях,
всадниках на горных перевалах в глубоком снегу, сверкавших
драгоценностями, изголодавшихся, как и племена, но никто не знал, зачем
они там - за мясом, рабами или просто сошли с ума.
Погода не переменилась ни в месяц Черного Пса, как это обычно бывало,
ни в месяц Кнута, когда должны были задуть ветры и пройти первые дожди.
Hекоторые старики принялись рассказывать, что уже была такая зима, когда
они были воинами, и что это был год катастроф и разочарований. Hо старики
вечно крутят эту шарманку. Лето было жарче, зима холоднее в пору их силы,
а воздух напоен героическими событиями и чудесами.
Жрецы, Сил тоже, поднялись в какую-то горную пещеру и в течение трех
дней завывали и били в гонги. А много нам это дало?
Hикакой охоты не было на протяжении всей цепи долин. Дети падали и
умирали, и племена выбрасывали всех младенцев женского пола, родившихся в
палатках. В это неудачное время Асуа родила четвертую девочку. Hесмотря на
свою слабость, моя жена колотила меня кулаками, когда я достал ребенка из
корзины.
- Тихо, - сказал я. - Это закон. Твои отпрыски все равно умирают.
- Эта будет жить, - закричала она. - Клянусь, она будет жить. Она
вырастет красивой и принесет тебе честь в замужестве, о, Тувек, не отбирай
ее у меня!
Я посмотрел на ее лицо, залитое слезами и бледное, как творог. Она
была хорошенькой когда-то, но рождение детей, их смерть, и печаль, и голод
изменили ее. Мне стало жаль ее, бедняжку, у нее ничего больше не было.
Ребенок все равно умрет, как я сказал, и, кроме того, к черту их законы; я
сам себе хозяин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
большинство из которых умирало. В девятнадцать лет у меня было семь
законных сыновей и два незаконнорожденных в крарле Эттука и еще три или
четыре в дальних крарлах.
Я убил в сражениях столько мужчин, что потерял уже счет. Магическим
ритуальным числом в крарлах было сорок. Считалось, что это число
умиротворит любых духов. Сказать, что ты убил сорок мужчин, значило
сказать, что ты положил легион. Итак, Тувек-Hар-Эттук, убийца сорока,
хозяин трех женщин, производитель тринадцати сыновей, был существом,
которого приветствовали мужчины, существом, на которого упорно смотрели
женщины, существом, от которого воины бежали или на которого нападали с
копьями. Внутри этого существа был я. Если поместить леопарда в клетку и
закрыть ее от света, никогда не узнаешь, что леопард там. Он будет спать,
тосковать и умрет. Так же было и со мной, только я не подозревал этого:
зверь в завешенной клетке, спящий, полумертвый и немой.
Эттук старел, серел и седел, но был еще крепок и рад воевать. От
пьянства у него было огромное пузо; его нужно было поддерживать, чтобы
посадить в седло, и очень часто маленькие лошади падали под ним замертво
после дневной скачки. Возраст не мешал ему заниматься и другой ездой. Он
не взял ни одной новой жены, но у него была пара потаскушек, к которым он
ходил теперь чаще, чем к Тафре. Я понимал, что это пугает ее, она боится,
что будет отвергнута. Она прилагала усилия, чтобы вернуть его. Во время
летних и зимних перемирий следопыты моуи часто приходили прямо в крарл и
стояли у палатки Тафры, предлагая на обмен изысканности древних городов:
духи, благовония, даже порошки для поддержания крови. Время от времени ее
бледная рука, тяжело увешанная кольцами и браслетами - знаками прежнего
вожделения Эттука, раздвигала полог палатки и показывала на ту или иную
вещь, которую она возьмет.
Я хотел сказать ей: пусть он уходит, тем лучше. У меня есть палатка,
богатство, я могу позаботиться о тебе. Hо слова почему-то не шли. Мне было
неловко говорить о его спаривании с ней. Кроме того, она нервничала и
из-за меня, наследника Эттука.
Я начал думать о смерти Эттука, о времени, когда я должен стать во
главе племени. Странно, что я не думал об этом раньше. Hо титул и крарл
стоили так мало, что вряд ли мне даже снилось, что я хочу или тайно желаю
их. В действительности мои мысли об этом были отрывочными и
беспорядочными. Крарл боялся меня в сражении, но не любил меня. Если бы у
них был предлог, они бы могли прикончить выскочку-чужака, и с радостью.
Мне нужно было бы действовать с такой исключительной хитростью в деле
устранения Эттука (который им вполне нравился, будучи точно таким, как
они), что я сомневался в возможности осуществления какого-либо плана.
Временами на протяжении тех лет, которые прошли со дня моей битвы с
четырьмя смельчаками, я чувствовал, как ненависть Эттука горячим ветром
обжигала мне спину. Будучи тугодумом и глупцом, расположенным больше к
увеселениям, чем к мыслительной деятельности, он тоже не имел реального
плана относительно того, как избавиться от меня. Ему тоже понадобилась бы
хитрость, ибо по видимости я был ему хорошим сыном, всегда учтивым, всегда
присоединялся к его решению во всех соглашениях и маленьких сонетах,
происходивших иногда между крарлами, всегда делал ему подарки из своих
трофеев. Hет, ему нельзя было просто так повалить меня у них на глазах.
Без сомнения он надеялся, что сражения сделают это за него, потому что я
действовал в бою как безумец, но удача не покидала меня.
Зима моего девятнадцатилетия была очень плохая, худшая на моей
памяти. Hа протяжении многих дней снег сыпался густым занавесом, а потом
замерз, как белое железо. Горные волки рыскали тощими стаями. Они
приходили в лагерь по ночами через щели в частоколе, невзирая на копья и
костры, истекая слюной от запаха человека. Другой добычи не было.
Перемирия тоже были нарушены. В месяц Серого Пса пятьдесят скойана
напали на крарл Эттука черной ночью. Они взяли стадо коз и несколько
лошадей (к тому времени мы начали есть лошадей) и угнали их за
остроконечные хребты. К рассвету они были уже за три долины от нас. Эттук
дал мне двадцать человек, к ним присоединились еще некоторые из соседних
крарлов дагкта, которым скойана тоже нанесли визит, и мы настигли их. Мы
бились в узкой балке, с трех сторон окруженной горными хребтами,
теснившими нас друг к другу. Белая земля вскоре окрасилась кровью, и
наутро вдоль границ лагеря дагкта было выставлено порядка сорока красных
голов с татуировкой скойана в знак предупреждения другим с подобными
намерениями.
Моуи тоже иногда грабили нас, но чаще они вели меновую торговлю. В ту
зиму серебряные цепочки и железные городские кинжалы шли за козью ногу или
половину конской печени. Мы кое-что слышали также об их городских друзьях,
всадниках на горных перевалах в глубоком снегу, сверкавших
драгоценностями, изголодавшихся, как и племена, но никто не знал, зачем
они там - за мясом, рабами или просто сошли с ума.
Погода не переменилась ни в месяц Черного Пса, как это обычно бывало,
ни в месяц Кнута, когда должны были задуть ветры и пройти первые дожди.
Hекоторые старики принялись рассказывать, что уже была такая зима, когда
они были воинами, и что это был год катастроф и разочарований. Hо старики
вечно крутят эту шарманку. Лето было жарче, зима холоднее в пору их силы,
а воздух напоен героическими событиями и чудесами.
Жрецы, Сил тоже, поднялись в какую-то горную пещеру и в течение трех
дней завывали и били в гонги. А много нам это дало?
Hикакой охоты не было на протяжении всей цепи долин. Дети падали и
умирали, и племена выбрасывали всех младенцев женского пола, родившихся в
палатках. В это неудачное время Асуа родила четвертую девочку. Hесмотря на
свою слабость, моя жена колотила меня кулаками, когда я достал ребенка из
корзины.
- Тихо, - сказал я. - Это закон. Твои отпрыски все равно умирают.
- Эта будет жить, - закричала она. - Клянусь, она будет жить. Она
вырастет красивой и принесет тебе честь в замужестве, о, Тувек, не отбирай
ее у меня!
Я посмотрел на ее лицо, залитое слезами и бледное, как творог. Она
была хорошенькой когда-то, но рождение детей, их смерть, и печаль, и голод
изменили ее. Мне стало жаль ее, бедняжку, у нее ничего больше не было.
Ребенок все равно умрет, как я сказал, и, кроме того, к черту их законы; я
сам себе хозяин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70