Выглядит лет на сорок. Лично я думаю, что он прибыл сюда не больше двух лет назад – с какой-нибудь научной экспедицией. Ясное дело, умер он не в тысяча девятьсот сорок четвертом, и было ему не двадцать один.
– Согласен, – признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. – Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна».
– Военнопленный. У японцев?
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Айк.
– Может, у китайских коммунистов?
– У русских? – посыпались предположения.
– У нацистов?
– Наркоторговцев?
– Тибетских разбойников?
Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр.
– Вы смотрели на карту. Что-то там искали.
– Начало, – ответил Айк. – Точку отсчета.
– И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
– Это географические координаты.
– Того места, где он упал. Вполне логично. – Теперь Бернард поддерживал Айка.
– То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
– Не уверен, – сказал Айк.
– Давайте колитесь, дружище. Где его сбили?
Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо:
– К востоку отсюда.
– Далеко?
– Прямо над Бирмой.
– Над Бирмой?
Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества.
– Северная сторона хребта, – пояснил Айк, – почти в Тибете.
– Но это же больше тысячи миль!
– Знаю.
Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение – в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все – кто стоя, кто сидя – переваривали информацию.
– Как же он сюда попал?
– Не знаю.
– Вы вроде говорили, что он был в заключении.
Айк осторожно вздохнул:
– Что-то вроде.
– Вроде чего?
– В общем… – Айк прокашлялся, – как домашнее животное.
– Что?!
– Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец – значит козленок, так ведь?
– Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.
Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.
– Вообще-то, – вмешалась Клео, библиотекарь, – агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.
– Ягненок?
В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.
– Да, – подтвердила Клео, – ягненок. Но меня больше смущает другое слово – «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?
Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.
– Он, – продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, – он – возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?
– Ты все напридумывала, – сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой.
– К сожалению, не напридумывала, – ответила Клео. – Все так и есть.
Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство».
– А это еще что?
– То же самое, – ответила Клео. – Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие.
– Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, – заметил Айк.
– История еще и не такое знает.
– Кольца в носу?
– Чего только на свете не делается.
Айк подлил масла в огонь:
– И даже золотые?
– Золотые?
Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами.
– Вы же сами сказали – «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса – «кем возлюбленный?»…
– А вы знаете?
– Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? – Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово.
– «Сатана», – одними губами прочитала Клео.
– И вот здесь… – Айк осторожно сдвинул кожу. – «Существует». А вот продолжение. – Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. – «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева.
Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы.
– Он был заключенным, – начала она. – Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову.
– Ты, как и я, – сказал Айк. – Споришь против очевидного.
– Не думаю.
– То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти.
– Еще как испытывал!
– Тут что-то другое, – настаивал Айк.
– Сомневаюсь.
– Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?
Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.
– Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».
– Тоже мне, аргумент.
– Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?
Кора вздрогнула.
– Рабство его не огорчало.
– Откуда ты знаешь? – прошептала она.
– Кора.
Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:
– Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.
Кора отрицательно покачала головой.
– Ты и сама видишь.
– Понятия не имею, о чем ты.
– Все ты понимаешь, – сказал Айк. – Этот человек любил.
* * *
Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.
На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными – давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.
Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа – он играл Моцарта – слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.
На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.
– Морочит нам голову, – уверяла она, лежа в объятиях Айка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Согласен, – признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. – Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна».
– Военнопленный. У японцев?
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Айк.
– Может, у китайских коммунистов?
– У русских? – посыпались предположения.
– У нацистов?
– Наркоторговцев?
– Тибетских разбойников?
Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр.
– Вы смотрели на карту. Что-то там искали.
– Начало, – ответил Айк. – Точку отсчета.
– И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
– Это географические координаты.
– Того места, где он упал. Вполне логично. – Теперь Бернард поддерживал Айка.
– То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
– Не уверен, – сказал Айк.
– Давайте колитесь, дружище. Где его сбили?
Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо:
– К востоку отсюда.
– Далеко?
– Прямо над Бирмой.
– Над Бирмой?
Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества.
– Северная сторона хребта, – пояснил Айк, – почти в Тибете.
– Но это же больше тысячи миль!
– Знаю.
Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение – в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все – кто стоя, кто сидя – переваривали информацию.
– Как же он сюда попал?
– Не знаю.
– Вы вроде говорили, что он был в заключении.
Айк осторожно вздохнул:
– Что-то вроде.
– Вроде чего?
– В общем… – Айк прокашлялся, – как домашнее животное.
– Что?!
– Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец – значит козленок, так ведь?
– Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.
Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.
– Вообще-то, – вмешалась Клео, библиотекарь, – агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.
– Ягненок?
В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.
– Да, – подтвердила Клео, – ягненок. Но меня больше смущает другое слово – «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?
Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.
– Он, – продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, – он – возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?
– Ты все напридумывала, – сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой.
– К сожалению, не напридумывала, – ответила Клео. – Все так и есть.
Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство».
– А это еще что?
– То же самое, – ответила Клео. – Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие.
– Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, – заметил Айк.
– История еще и не такое знает.
– Кольца в носу?
– Чего только на свете не делается.
Айк подлил масла в огонь:
– И даже золотые?
– Золотые?
Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами.
– Вы же сами сказали – «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса – «кем возлюбленный?»…
– А вы знаете?
– Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? – Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово.
– «Сатана», – одними губами прочитала Клео.
– И вот здесь… – Айк осторожно сдвинул кожу. – «Существует». А вот продолжение. – Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. – «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева.
Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы.
– Он был заключенным, – начала она. – Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову.
– Ты, как и я, – сказал Айк. – Споришь против очевидного.
– Не думаю.
– То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти.
– Еще как испытывал!
– Тут что-то другое, – настаивал Айк.
– Сомневаюсь.
– Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?
Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.
– Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».
– Тоже мне, аргумент.
– Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?
Кора вздрогнула.
– Рабство его не огорчало.
– Откуда ты знаешь? – прошептала она.
– Кора.
Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:
– Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.
Кора отрицательно покачала головой.
– Ты и сама видишь.
– Понятия не имею, о чем ты.
– Все ты понимаешь, – сказал Айк. – Этот человек любил.
* * *
Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.
На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными – давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.
Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа – он играл Моцарта – слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.
На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.
– Морочит нам голову, – уверяла она, лежа в объятиях Айка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145