Жди.
— Ладно.
— Да, кстати, сейчас звонил из района Самалбек, говорит, приехал твой брат, Али.
— Ну и хорошо, что приехал, мы очень рады.
Гали положил трубку и выругался:
— Отца его... Какого черта явился!
-— Про кого ты говоришь?
— Да про Али.
—- Слушай, это тот самый твой брат, что живет в Алма-Ате?
— Он уже давно живет не в Алма-Ате, а в Таскала...
— А почему ты недоволен, что он приехал? Наверное, он соскучился по родному аулу.
— Как же! Если бы братец скучал по родным местам, то не появлялся бы здесь раз в семь лет.
— Говорят, он писатель или журналист?
— Да какая разница — журналист, писатель... Артист, одним словом! Жена с ним жить не смогла, ушла, ребенка забрала, да он во всем виноват, недотепа, кому нужен такой!
— Ты просто не в духе, я смотрю. Брат есть брат, родная кровь.
— Е-е-е, лучше бы его не было. Даже не дотянул до сопляка Жами.
Гали — человек плотный, высокий, серебристые волосы зачесаны назад, в больших черных глазах светится ум. Единственное, что портит облик Гали,—это его крошечный кабииетик, половину которого занимает письменный стол. Напротив Гали сидит чабан Жамалиддин; синеглазый рыжий человечек, щупленький, как скрюченный мизинец; сидит, согнувшись, перед Гали, словно ученик, не выучивший урок. Он главный болельщик за есентаев.
— Ну ладно, господь с ним, с Али. Итак, что будем делать, Жаке?
— Надо ждать Турысбека. Конырбай-ага, наверное, что-нибудь с ним передал.
И они опять взялись за Али. Турысбек — рослый красивый молодой человек — не заставил себя долго ждать.
— Товарищ командир, прибыл в ваше распоряжение,— по-русски сказал он, козырнул и стал по стойке «смирно».
«Вот тоже одна из аульских разновидностей Али, все сплошь сумасшедшие!»
— Ну, что сказал Конырбай?
— Конырбай считает необходимым воспользоваться приездом Али,— ответил Турысбек.
Последний раз Али приезжал в аул в шестьдесят четвертом году; тогда это был бедный колхоз, состоявший примерно из тридцати деревянных изб и глинобитных мазанок. Теперь Али не узнал родных мест: добротные дома стояли словно огромные валуны в ущелье, в ауле выросли двухэтажная контора, школа, Дом культуры. Старые, крытые тесом избы, почернев еще больше, сгрудились в восточной части аула, такие же жалкие, как прежде. Белые гордые постройки неумолимо теснили их от себя прочь. Аул огорожен штакетником, на воротах висит доска, где большими буквами написано название совхоза, ибо аул его центральная усадьба.
Оказалось, что Али, довольно известный в литературных кругах, для своих аулчан не представлял интереса: его приезд никого особенно не взволновал. Когда он на великолепном «бобике», предназначенном вообще-то для
начальства, подкатил к своему дому (который с трудом разыскал) и встал у ворот, ни соседи, ни аульские дети, ни даже собаки — никто не вышел встречать его. Али долго не отпускал машину, надеясь все-таки произвести эффект на земляков; он что-то спрашивал у шофера, рассказывал ему историю за историей, однако все его старания были напрасны. Наконец Али пришлось отпустить машину, и, немного волнуясь, он вошел в родной двор.
Старые ворота первыми узнали его, сначала они заскрипели, запищали: молодец, что приехал, лучше поздно, чем никогда, а потом Али почудилось, что этот скрип перешел в настоящее человеческое рыдание. Во дворе никого не было. Входная дверь тоже поздоровалась с Али, мяукнула: добро пожаловать, и замолчала.
В передней ни души; справа по коридору раньше была комната младшего брата, Али толкнул дверь и очутился в темном, непроветренном помещении; сначала он даже испугался и отступил: на полу толстым слоем лежит пыль, валяются какие-то веревки, фляги, мешки, в углу стоит рассохшаяся бочка; здесь больше не жили, комнату превратили в склад, это неприятно кольнуло Али. Слева по коридору—дверь в комнату Жами и матери; там еще сохранились признаки жизни, но тоже было неубрано, неуютно, тоже никого. На оструганном по-кержачьи деревянном столе лежали две буханки хлеба, Али отметил, что хлеб принесли сюда недавно, но все равно в душу его медленно и неслышно вползла тяжелая тревога: где же они? почему такое запустение? — и сердце сжалось от непрошеной мысли.
Он оставил свой портфель у порога и вышел на улицу. Мимо проехала по пыльной дороге девушка на велосипеде. Али подумал было, что она поздоровается с ним по аульному обычаю, но — куда там! — промчалась, лишь бросив на него удивленный взгляд. Али вышел на дорогу и побрел по ней без определенной цели. Шагов через тридцать она привела его на небольшой холмик, с этого холмика взору Али открылась удивительная картина.
Что за чудо? — подумал он. Прямо перед ним, близко- близко, стояли белые пирамиды — вершины гор; они, словно крепкие зубы, образовали прочный сверкающий полукруг и смотрели.в бездонное ясное небо; Али показалось, что оно издает тихий звон, манит к себе, вселяет легкость в его измученное тело. Внизу бурлила полноводная горная река, она неслась легко и свободно, холодная как лед,
страстная как огонь. На противоположном берегу чернел сосновый лес, а на опушке перед лесом, изящно выгнув спины, стояли, глядя в глаза другу другу, чалая кобыла и гнедой жеребец. Горы, лес, река, небо — все это кажется Али нереальным, выдуманным, нарочитым, словно он попал в другое измерение, все это производит на него слишком сильное, слишком необычное впечатление, переворачивает душу, сердце его колотится, а по телу бежит теплая волна. Он словно сливается с расплавившимся и дремлющим в лучах закатного солнца миром.
— Агатай,— услыхал он хриплый голос.
Али повернулся и увидел, что к нему вразвалку приближается огромный детина.
Всмотревшись в его лицо, он узнал Самата — первенца брата Гали.
— Я увидел машину, смотрю — вы приехали,— так он поздоровался. Парень стеснялся, стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Самат?
— Да, я.
— Ох как ты вырос! Последний раз мы виделись, когда ты учился во втором классе.
— Да, наверное... А я вас сразу узнал. Вы совсем не...
изменились.
Самат чуть не рассмеялся, потому что на языке у него вертелось «вы совсем не выросли». Во всяком случае, Али
показалось, что это именно так.
В десяти домах по улице, на которой стоял родной дом Али, сплошь жили есентай. К закату солнца все они были оповещены о приезде Али. А еще раньше, днем, пришли, пригнав шестьдесят овец, мать, брат Жами, его жена. Позже вернулся Гали. Он пришел веселый, громко хохоча. Ввалился, шумно обняв брата, прижал его к груди.
— Эх ты! Предатель! Смотри, совсем такой, как прежде! Не изменился! Мы-то тут уже все седые, стареем понемногу... А ты разве брат? Нет! Разве такие братья бывают? Писем не пишешь, за семь лет в первый раз явился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— Ладно.
— Да, кстати, сейчас звонил из района Самалбек, говорит, приехал твой брат, Али.
— Ну и хорошо, что приехал, мы очень рады.
Гали положил трубку и выругался:
— Отца его... Какого черта явился!
-— Про кого ты говоришь?
— Да про Али.
—- Слушай, это тот самый твой брат, что живет в Алма-Ате?
— Он уже давно живет не в Алма-Ате, а в Таскала...
— А почему ты недоволен, что он приехал? Наверное, он соскучился по родному аулу.
— Как же! Если бы братец скучал по родным местам, то не появлялся бы здесь раз в семь лет.
— Говорят, он писатель или журналист?
— Да какая разница — журналист, писатель... Артист, одним словом! Жена с ним жить не смогла, ушла, ребенка забрала, да он во всем виноват, недотепа, кому нужен такой!
— Ты просто не в духе, я смотрю. Брат есть брат, родная кровь.
— Е-е-е, лучше бы его не было. Даже не дотянул до сопляка Жами.
Гали — человек плотный, высокий, серебристые волосы зачесаны назад, в больших черных глазах светится ум. Единственное, что портит облик Гали,—это его крошечный кабииетик, половину которого занимает письменный стол. Напротив Гали сидит чабан Жамалиддин; синеглазый рыжий человечек, щупленький, как скрюченный мизинец; сидит, согнувшись, перед Гали, словно ученик, не выучивший урок. Он главный болельщик за есентаев.
— Ну ладно, господь с ним, с Али. Итак, что будем делать, Жаке?
— Надо ждать Турысбека. Конырбай-ага, наверное, что-нибудь с ним передал.
И они опять взялись за Али. Турысбек — рослый красивый молодой человек — не заставил себя долго ждать.
— Товарищ командир, прибыл в ваше распоряжение,— по-русски сказал он, козырнул и стал по стойке «смирно».
«Вот тоже одна из аульских разновидностей Али, все сплошь сумасшедшие!»
— Ну, что сказал Конырбай?
— Конырбай считает необходимым воспользоваться приездом Али,— ответил Турысбек.
Последний раз Али приезжал в аул в шестьдесят четвертом году; тогда это был бедный колхоз, состоявший примерно из тридцати деревянных изб и глинобитных мазанок. Теперь Али не узнал родных мест: добротные дома стояли словно огромные валуны в ущелье, в ауле выросли двухэтажная контора, школа, Дом культуры. Старые, крытые тесом избы, почернев еще больше, сгрудились в восточной части аула, такие же жалкие, как прежде. Белые гордые постройки неумолимо теснили их от себя прочь. Аул огорожен штакетником, на воротах висит доска, где большими буквами написано название совхоза, ибо аул его центральная усадьба.
Оказалось, что Али, довольно известный в литературных кругах, для своих аулчан не представлял интереса: его приезд никого особенно не взволновал. Когда он на великолепном «бобике», предназначенном вообще-то для
начальства, подкатил к своему дому (который с трудом разыскал) и встал у ворот, ни соседи, ни аульские дети, ни даже собаки — никто не вышел встречать его. Али долго не отпускал машину, надеясь все-таки произвести эффект на земляков; он что-то спрашивал у шофера, рассказывал ему историю за историей, однако все его старания были напрасны. Наконец Али пришлось отпустить машину, и, немного волнуясь, он вошел в родной двор.
Старые ворота первыми узнали его, сначала они заскрипели, запищали: молодец, что приехал, лучше поздно, чем никогда, а потом Али почудилось, что этот скрип перешел в настоящее человеческое рыдание. Во дворе никого не было. Входная дверь тоже поздоровалась с Али, мяукнула: добро пожаловать, и замолчала.
В передней ни души; справа по коридору раньше была комната младшего брата, Али толкнул дверь и очутился в темном, непроветренном помещении; сначала он даже испугался и отступил: на полу толстым слоем лежит пыль, валяются какие-то веревки, фляги, мешки, в углу стоит рассохшаяся бочка; здесь больше не жили, комнату превратили в склад, это неприятно кольнуло Али. Слева по коридору—дверь в комнату Жами и матери; там еще сохранились признаки жизни, но тоже было неубрано, неуютно, тоже никого. На оструганном по-кержачьи деревянном столе лежали две буханки хлеба, Али отметил, что хлеб принесли сюда недавно, но все равно в душу его медленно и неслышно вползла тяжелая тревога: где же они? почему такое запустение? — и сердце сжалось от непрошеной мысли.
Он оставил свой портфель у порога и вышел на улицу. Мимо проехала по пыльной дороге девушка на велосипеде. Али подумал было, что она поздоровается с ним по аульному обычаю, но — куда там! — промчалась, лишь бросив на него удивленный взгляд. Али вышел на дорогу и побрел по ней без определенной цели. Шагов через тридцать она привела его на небольшой холмик, с этого холмика взору Али открылась удивительная картина.
Что за чудо? — подумал он. Прямо перед ним, близко- близко, стояли белые пирамиды — вершины гор; они, словно крепкие зубы, образовали прочный сверкающий полукруг и смотрели.в бездонное ясное небо; Али показалось, что оно издает тихий звон, манит к себе, вселяет легкость в его измученное тело. Внизу бурлила полноводная горная река, она неслась легко и свободно, холодная как лед,
страстная как огонь. На противоположном берегу чернел сосновый лес, а на опушке перед лесом, изящно выгнув спины, стояли, глядя в глаза другу другу, чалая кобыла и гнедой жеребец. Горы, лес, река, небо — все это кажется Али нереальным, выдуманным, нарочитым, словно он попал в другое измерение, все это производит на него слишком сильное, слишком необычное впечатление, переворачивает душу, сердце его колотится, а по телу бежит теплая волна. Он словно сливается с расплавившимся и дремлющим в лучах закатного солнца миром.
— Агатай,— услыхал он хриплый голос.
Али повернулся и увидел, что к нему вразвалку приближается огромный детина.
Всмотревшись в его лицо, он узнал Самата — первенца брата Гали.
— Я увидел машину, смотрю — вы приехали,— так он поздоровался. Парень стеснялся, стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Самат?
— Да, я.
— Ох как ты вырос! Последний раз мы виделись, когда ты учился во втором классе.
— Да, наверное... А я вас сразу узнал. Вы совсем не...
изменились.
Самат чуть не рассмеялся, потому что на языке у него вертелось «вы совсем не выросли». Во всяком случае, Али
показалось, что это именно так.
В десяти домах по улице, на которой стоял родной дом Али, сплошь жили есентай. К закату солнца все они были оповещены о приезде Али. А еще раньше, днем, пришли, пригнав шестьдесят овец, мать, брат Жами, его жена. Позже вернулся Гали. Он пришел веселый, громко хохоча. Ввалился, шумно обняв брата, прижал его к груди.
— Эх ты! Предатель! Смотри, совсем такой, как прежде! Не изменился! Мы-то тут уже все седые, стареем понемногу... А ты разве брат? Нет! Разве такие братья бывают? Писем не пишешь, за семь лет в первый раз явился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137