Я сам буду учить тебя, Жалгаска! Ты, думаю, не выгонишь старика из родных мест? А если не выгонишь, то я сделаю из Жалгаски лесника на большой палец!
Жалгас восторженно закивал, а Самурат насторожился, услышав этакую бодрость в голосе Терентия; он прекрасно понимал, что сердце лесника сильно оцарапали собачьи когти.
— Да нам, в общем-то, нужно отдыхать...— промямлил он.
Тем не менее старики снова стали опрокидывать рюмку за рюмкой, а когда водка кончилась, перешли на самогон. Друзья опять начали часто целоваться и обниматься; тогда-то к небольшому рубленому дому и подошла группа Омара.
В пылу сражения ребята и не заметили, что собака основательно покусала их; на руках и ногах раны оказались не очень глубоки, разорвав рубахи, они перевязали их, мучительной и опасной была рана на щеке Подковы — собака вырвала кусок мяса, кровь лилась фонтаном. Они прикладывали к ране влажную землю, и наконец удалось остановить кровь, но земля, пропитавшись кровью, присохла к щеке мальчика и торчала как огромный отросток.
Голова Саши, словно сросшаяся картошка, стала больше раза в полтора. От места, где разыгралась трагедия, ребята далеко не ушли: весь первый день они провозились со своими ранами, на второй, страдая от холода и голода, решили вернуться к домику пасечника, но, увы, найти его не смогли; здесь где-то должен быть овраг, говорили они друг другу, и искали овраг, но все исчезло, как сквозь землю провалилось.
Саша Подкова оказался знатоком съедобных трав; сначала ребятам удалось заглушить этими травами голод, но у Дулата начались такие мучительные боли в желудке, что он не мог двигаться дальше; мальчик обнял себя руками и лег на землю; Саша с трудом уговорил его подняться. Они прошли еще немного, но скоро оба легли на траву, не в силах больше сделать ни шагу. Перед закатом солнца ко всем бедам прибавилась еще одна: над головами вились тучи алтайских комаров-вампиров, они съедали ребят заживо; Дулат и Подкова дрожали от боли и холода. Дулат задремал только под утро, однако вскоре его разбудил отвратительный хриплый рев, повторявшийся эхом в горах.
— Медведь...— еле слышно, бессильно прошептал мальчик.— Смерть наша пришла...
Как ни терзали Дулата четырехдневный голод и боль, он ни разу по-настоящему не думал о смерти. Сейчас он и сам не понял, как эти страшные слова сорвались с его языка; но, несмотря на то что слова о смерти уже были произнесены, несмотря на то что Дулат чувствовал весь ужас, нависший над его головой, детская душа не могла согласиться с понятием «смерть»»; она возмущалась, протестовала, в детском сердце сильна надежда, сильна уверенность в том, что все мучения временны и вот-вот кончатся. Дулату казалось, что через минуту-другую перед ним появится дом лесника со светящимися окнами, или встретится чабан со своей отарой, или над головой прожужжит разыскивающий их вертолет. Так казалось Дулату, и он не терял надежды, даже слыша этот леденящий душу рев, даже видя облик самой смерти... Он обнял Сашу и заплакал, но не потому, что боялся, он заплакал от внезапно нахлынувшей на него жалости к другу: Дулат почувствовал в своих объятьях его маленькое тельце, почти превратившееся в скелет, которое, казалось, могло поместиться в горсти. Дулат плакал взахлеб, он не мог остановиться.
— Саша, Сашенька! — рыдал он, положив голову на грудь друга.
Подкова подумал, что Дулат плачет от страха, и решил подбодрить его:
— Не надо, не плачь, давай залезем на дерево, там он нас не достанет! — Он подхватил Дулата под мышки и попытался поставить на ноги, однако Дулат не поднимался; он, всхлипывая, продолжал целовать плечо Саши, целовал и рыдал все сильнее и сильнее; Дулат перестал слышать страшный рев, завораживавший все вокруг, он перестал понимать слова, что говорил ему Саша. Зачем он тащит его? Куда?
Дулат плакал долго. Мальчик, для которого серьезным испытанием был простой окрик, впервые попал в такую страшную, такую настоящую беду, теперь он жалел и себя, он плакал долго, плакал от незаслуженной обиды, а когда утешился, то словно по взаимной договоренности с Дулатом сразу прекратился и громовой рев, жалобный стон, душераздирающий крик попавшего в петлю зверя.
Саша, стоявший перед Дулатом во весь рост, стал вытирать его лицо и грудь, мокрые от слез; лицо самого Саши вздулось словно пузырь, один глаз закрылся совсем, от другого осталась аленькая щелочка, трудно было узнать в этом страшилище Сашу Подкову, скорее перед Дулатом стояла та самая нечистая сила, которая только что кричала, ревела и грохотала.
— Отойди! — сказал Дулат в полубреду, вздрагивая от страха.
— Я теперь понял,— сказал Саша,— наверное, это подрались два медведя... Кажется, они уничтожили друг друга и успокоились.
Еще вечером они слышали шум течения и поняли, что где-то внизу протекает река, медвежий рев тоже доносился оттуда, но ребят мучила жажда, и они, поддерживая друг друга, потихоньку стали спускаться вниз, к реке, еле волочась от одного дерева к другому. Вдруг они увидели бурого огромного медведя, который стоял спиной к ним. Не было сил испугаться, закричать. У ребят подогнулись ноги, и они сели на землю. Медведь не обратил на них внимания. Он сделал с десяток шагов вперед и, пятясь, вернулся назад, словно играл сам с собой, словно прогуливался.
— Понял,— сказал Саша,—он попал в петлю.
Хотя слезящиеся глаза Дулата не могли разглядеть подробностей, он тоже понял, что зверь в западне; петля из железной цепи, привязанная к двум толстенным соснам, крепко держала его за шею, потому-то медведь и метался взад-вперед, ища выход.
— Теперь мы спасены! — сказал Саша —Рано или поздно обязательно придут охотники, которые поставили на него петлю, мы ни за что не уйдем отсюда. Посиди-ка, я сейчас...— И Саша, увидев неподалеку пятно красных ягод, побрел к нему.
У Дулата зазвенело в ушах, голова начала кружиться, сосновые сучья стали уходить куда-то вверх, увеличиваться, толстая, какая-то черная пыльная дорога протянулась к голубому небу, на этой извивающейся дороге вдруг показался зеленый самолет; он спикировал с воем, ударился о грудь Дулата, потом взлетел, ударился снова, с ревом взмыл вверх — это была обыкновенная зеленая муха. Дулат еле заметно улыбнулся, улыбаясь, он стал уходить в забытье, но тут как будто услышал голос отца, он вспомни их ссору, вспомнил, как тогда, отвернувшись, лежал на диване, как огорчил отца своим поведением. Я был не прав, подумал Дулат, вернусь домой, попрошу у папы прощения, помирюсь с ним! Папа наивный немножко, но хороший! Хороший!.. Мальчик почувствовал, что проваливается куда-то, и тогда в левую сторону его груди ударила жгучая тяжелая капля; перед глазами зажглась ослепительная последняя искра и тут же погасла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Жалгас восторженно закивал, а Самурат насторожился, услышав этакую бодрость в голосе Терентия; он прекрасно понимал, что сердце лесника сильно оцарапали собачьи когти.
— Да нам, в общем-то, нужно отдыхать...— промямлил он.
Тем не менее старики снова стали опрокидывать рюмку за рюмкой, а когда водка кончилась, перешли на самогон. Друзья опять начали часто целоваться и обниматься; тогда-то к небольшому рубленому дому и подошла группа Омара.
В пылу сражения ребята и не заметили, что собака основательно покусала их; на руках и ногах раны оказались не очень глубоки, разорвав рубахи, они перевязали их, мучительной и опасной была рана на щеке Подковы — собака вырвала кусок мяса, кровь лилась фонтаном. Они прикладывали к ране влажную землю, и наконец удалось остановить кровь, но земля, пропитавшись кровью, присохла к щеке мальчика и торчала как огромный отросток.
Голова Саши, словно сросшаяся картошка, стала больше раза в полтора. От места, где разыгралась трагедия, ребята далеко не ушли: весь первый день они провозились со своими ранами, на второй, страдая от холода и голода, решили вернуться к домику пасечника, но, увы, найти его не смогли; здесь где-то должен быть овраг, говорили они друг другу, и искали овраг, но все исчезло, как сквозь землю провалилось.
Саша Подкова оказался знатоком съедобных трав; сначала ребятам удалось заглушить этими травами голод, но у Дулата начались такие мучительные боли в желудке, что он не мог двигаться дальше; мальчик обнял себя руками и лег на землю; Саша с трудом уговорил его подняться. Они прошли еще немного, но скоро оба легли на траву, не в силах больше сделать ни шагу. Перед закатом солнца ко всем бедам прибавилась еще одна: над головами вились тучи алтайских комаров-вампиров, они съедали ребят заживо; Дулат и Подкова дрожали от боли и холода. Дулат задремал только под утро, однако вскоре его разбудил отвратительный хриплый рев, повторявшийся эхом в горах.
— Медведь...— еле слышно, бессильно прошептал мальчик.— Смерть наша пришла...
Как ни терзали Дулата четырехдневный голод и боль, он ни разу по-настоящему не думал о смерти. Сейчас он и сам не понял, как эти страшные слова сорвались с его языка; но, несмотря на то что слова о смерти уже были произнесены, несмотря на то что Дулат чувствовал весь ужас, нависший над его головой, детская душа не могла согласиться с понятием «смерть»»; она возмущалась, протестовала, в детском сердце сильна надежда, сильна уверенность в том, что все мучения временны и вот-вот кончатся. Дулату казалось, что через минуту-другую перед ним появится дом лесника со светящимися окнами, или встретится чабан со своей отарой, или над головой прожужжит разыскивающий их вертолет. Так казалось Дулату, и он не терял надежды, даже слыша этот леденящий душу рев, даже видя облик самой смерти... Он обнял Сашу и заплакал, но не потому, что боялся, он заплакал от внезапно нахлынувшей на него жалости к другу: Дулат почувствовал в своих объятьях его маленькое тельце, почти превратившееся в скелет, которое, казалось, могло поместиться в горсти. Дулат плакал взахлеб, он не мог остановиться.
— Саша, Сашенька! — рыдал он, положив голову на грудь друга.
Подкова подумал, что Дулат плачет от страха, и решил подбодрить его:
— Не надо, не плачь, давай залезем на дерево, там он нас не достанет! — Он подхватил Дулата под мышки и попытался поставить на ноги, однако Дулат не поднимался; он, всхлипывая, продолжал целовать плечо Саши, целовал и рыдал все сильнее и сильнее; Дулат перестал слышать страшный рев, завораживавший все вокруг, он перестал понимать слова, что говорил ему Саша. Зачем он тащит его? Куда?
Дулат плакал долго. Мальчик, для которого серьезным испытанием был простой окрик, впервые попал в такую страшную, такую настоящую беду, теперь он жалел и себя, он плакал долго, плакал от незаслуженной обиды, а когда утешился, то словно по взаимной договоренности с Дулатом сразу прекратился и громовой рев, жалобный стон, душераздирающий крик попавшего в петлю зверя.
Саша, стоявший перед Дулатом во весь рост, стал вытирать его лицо и грудь, мокрые от слез; лицо самого Саши вздулось словно пузырь, один глаз закрылся совсем, от другого осталась аленькая щелочка, трудно было узнать в этом страшилище Сашу Подкову, скорее перед Дулатом стояла та самая нечистая сила, которая только что кричала, ревела и грохотала.
— Отойди! — сказал Дулат в полубреду, вздрагивая от страха.
— Я теперь понял,— сказал Саша,— наверное, это подрались два медведя... Кажется, они уничтожили друг друга и успокоились.
Еще вечером они слышали шум течения и поняли, что где-то внизу протекает река, медвежий рев тоже доносился оттуда, но ребят мучила жажда, и они, поддерживая друг друга, потихоньку стали спускаться вниз, к реке, еле волочась от одного дерева к другому. Вдруг они увидели бурого огромного медведя, который стоял спиной к ним. Не было сил испугаться, закричать. У ребят подогнулись ноги, и они сели на землю. Медведь не обратил на них внимания. Он сделал с десяток шагов вперед и, пятясь, вернулся назад, словно играл сам с собой, словно прогуливался.
— Понял,— сказал Саша,—он попал в петлю.
Хотя слезящиеся глаза Дулата не могли разглядеть подробностей, он тоже понял, что зверь в западне; петля из железной цепи, привязанная к двум толстенным соснам, крепко держала его за шею, потому-то медведь и метался взад-вперед, ища выход.
— Теперь мы спасены! — сказал Саша —Рано или поздно обязательно придут охотники, которые поставили на него петлю, мы ни за что не уйдем отсюда. Посиди-ка, я сейчас...— И Саша, увидев неподалеку пятно красных ягод, побрел к нему.
У Дулата зазвенело в ушах, голова начала кружиться, сосновые сучья стали уходить куда-то вверх, увеличиваться, толстая, какая-то черная пыльная дорога протянулась к голубому небу, на этой извивающейся дороге вдруг показался зеленый самолет; он спикировал с воем, ударился о грудь Дулата, потом взлетел, ударился снова, с ревом взмыл вверх — это была обыкновенная зеленая муха. Дулат еле заметно улыбнулся, улыбаясь, он стал уходить в забытье, но тут как будто услышал голос отца, он вспомни их ссору, вспомнил, как тогда, отвернувшись, лежал на диване, как огорчил отца своим поведением. Я был не прав, подумал Дулат, вернусь домой, попрошу у папы прощения, помирюсь с ним! Папа наивный немножко, но хороший! Хороший!.. Мальчик почувствовал, что проваливается куда-то, и тогда в левую сторону его груди ударила жгучая тяжелая капля; перед глазами зажглась ослепительная последняя искра и тут же погасла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137