первое же предположение, что виновником был Мамыржан, понемногу стало угасать.
Если на десяток угольков бросить охапку кур а я — сухого тростника,— то курай будет тлеть да тлеть без дыма пламени, но только до тех пор, пока на него не подует ветерок; однако стоит ветру чуть-чуть задеть тлеющий курай, как тут же пойдет дым и вспыхнет пламя. А ведь не тронь его ветер, так и истлел бы курай, никому не причинив беспокойства. Положение Омара усугубилось, потому что он сам вызвал ветер, который впоследствии послужил причиной пожара. Если бы Омар еще тогда, в лесу, спокойно разобрался во всем, нашел бы доказательства своей невиновности, дождался представителей прокуратуры и они установили истину, может, все повернулось бы по-другому. Но, увидев убитого ребенка, который сидел под деревом со склоненной головой, Омар был потрясен, страшным ударом для него была сама смерть, он не думал тогда ни о себе, ни о Мамыржане, его мысли были заняты в первую очередь убитым Дулатом и Сашей Подковой, нуждавшимся в немедленной медицинской помощи. Поэтому-то он и бросил на месте происшествия свое ружье, спешно вызвал вертолет и улетел в Ортас, поэтому не подумал об оставшейся в лесу медвежьей туше, которая могла бы прояснить дело. А теперь никто не мог точно сказать, чья же пуля убила ребенка. Казалось бы, логичнее предположить, что мальчик мог скорее погибнуть от руки Мамыржана, никогда доселе не стрелявшего ни из ружья, ни из какого другого оружия, а не от руки Омара, чье искусство в стрельбе было известно всем. С другой стороны, немыслимым кощунством было указать пальцем на безутешно рыдающего отца, который к тому же сам все время твердил о своей вине. Да, все сходилось одно к одному: над Омаром нависло страшное обвинение, а ему словно всего этого было мало, он дал указание, чтобы на похоронах Дулата было как можно больше народу, попросил прийти руководителей города, всех учеников школы, где учился Дулат, решил сам произнести речь на траурном митинге.
Так, если бы не внезапный порывистый ветерок, сплетни спокойно бы затихли, как дотлевший курай.
Когда Омар, заканчивая свою речь, произнес: «Прощай, дорогой сынок! Прощай, Дулат!» — об его грудь стукнулся тяжелый камень, и из толпы послышался детский голосок: «Убийца! Берденов убийца!» Стоило прозвучать этому возгласу, как зашумела толпа, послышался ропот, к Омару подскочил черный от горя Мамыржан и схватил его за воротник.
— Убийца!— выкрикнул и он. Глаза его выкатились из орбит, не помня себя, он еще дважды произнес: — Убибн ца! Убийца! — обмяк и упал на землю. 1
Это был тот момент, когда пламенем вспыхнул на углях курай, толпа, подхватила: «Убийца!» — и двинулась на Омара. Десяток мужчин во главе с Жексеном окружили его плотным кольцом, довели до машины, посадили в нее и увезли. Тогда только до Омара дошло, в какое положение он попал, -
Есть на свете люди, не умеющие мыслить: простенькие мысли в их мозгу складываются в однозначные фразы и тут же гаснут. Одним из таких людей был Аблез Кенжеевич.
Сегодня Аблез находился в прекрасном расположении духа, он буквально опьянел и потолстел от удовольствия; причиной его неожиданной радости было происшествие на кладбище; садясь в машину, он сказал себе: конец Берденову; приехав в горком и направляясь в кабинет первого секретаря горкома партии Алексеева, повторил еще раз: конец Берденову! В кабинете Альберт Исаевич был один; Аблез вошел к нему улыбаясь, произнес избитую фразу о погоде.
— Садись, садись, как самочувствие? — благодушно спросил его Альберт Исаевич, затягиваясь сигаретой.
— Какое уж тут самочувствие... Ничего хорошего...— протянул Аблез, усаживаясь в мягкое кресло.
— Что такое? Судя по выражению твоего лица, не скажешь, что дела так уж плохи, ну, выкладывай!
Аблез вздохнул и нахмурил брови:
— Опозорились мы, Альберт Исаевич!
Алексеев уставился на Аблеза в недоумении.
— Я приехал с кладбища, хоронили мальчика, который погиб в горах...— И Аблез не пожалел красок, расписав инцидент на кладбище.— Скажу честно, Берденов так скомпрометировал себя, так настроил против себя город, что его разорвали бы на клочки, если бы не милиция...
— Да... Тяжелый случай...— выдавил из себя ошеломленный услышанным Альберт Исаевич.
— Конечно, тяжелый... Ведь дело не только в авторитете Берденова. Это происшествие бросает тень на весь аппарат управления, что скажет народ? Известие об этом уже дошло до области, глядишь, дойдет и до Алма-Аты. Ничего себе, могут сказать там,— Аблез поднял глаза кверху,— мы, скажут, их поставили, чтобы они жизнью города руководили, а они, развлекаясь на охоте, в детей стреляют... Вот что наделал твой друг, Альберт Исаевич!
Лицо Алексеева совсем посерело. Аблез удовлетворенно подумал: ну вот, основное сказано, а остальное пускай додумывает сам.
Выйдя из кабинета секретаря, Аблез смело шагнул в кабинет к Омару. Того не было на месте. Аблез вошел, сел за его стол, позвонил по прямому проводу в область одному приятелю по фамилии Кокеев. После того как они обменялись приветствиями, Аблез, мучительно переживая шаткое положение Омара, волнуясь о чести советских служащих, рассказал о том, что произошло.
— Понимаешь, он ребенка убил... На охоте развлекался...
Как только он положил трубку, в кабинет вошел Омар. Аблез, который раньше без приглашения не смел переступить его порог, теперь даже не смутился. Он остался сидеть в мягком кресле, как сидел, у маленького столика. Вид у него был такой, словно не он, а сам Омар был посторонним в этой комнате. Он уверенно смотрел на Омара, но под пронзительным, пристальным и тяжелым взглядом Берденова быстро скис. Однако Омар вдруг и сам смутился. Он некоторое время постоял, а потом, будто выполняя безмолвный приказ Аблеза, снял трубку и набрал номер телефона Алексеева:
— Альберт, ты собрал бы членов бюро... У меня есть экстренное сообщение... Что? Сейчас буду...— Опустив глаза, он вышел из кабинета.
Вот так-то, подумал Аблез, глядя в затылок своему уходящему начальнику, затем он позвонил домой, узнал, чем занимаются его дочь и жена, напомнил им об их обязанностях, выяснил, куплен ли хлеб, молоко, накормили ли Рекса, и только потом отправился в кабинет Алексеева. Когда он вошел, все члены бюро уже собрались; Аблез, усаживаясь в кресло, произнес словно для себя самого: «Да-а... положение трудное». Сказал он это громко, и все присутствующие, конечно, слышали.
Алексеев осуждающе взглянул на Аблеза и нахмурил брови, потом начал, как всегда, спокойно и ровно:
— Товарищи, Омар Балапанович хочет сделать одно важное заявление, послушаем его.
— А чего тут сообщать? — подал голос Аблез.— И так все известно!
— Аблез Кенжеевич, вы почему-то опережаете события, наберитесь терпения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Если на десяток угольков бросить охапку кур а я — сухого тростника,— то курай будет тлеть да тлеть без дыма пламени, но только до тех пор, пока на него не подует ветерок; однако стоит ветру чуть-чуть задеть тлеющий курай, как тут же пойдет дым и вспыхнет пламя. А ведь не тронь его ветер, так и истлел бы курай, никому не причинив беспокойства. Положение Омара усугубилось, потому что он сам вызвал ветер, который впоследствии послужил причиной пожара. Если бы Омар еще тогда, в лесу, спокойно разобрался во всем, нашел бы доказательства своей невиновности, дождался представителей прокуратуры и они установили истину, может, все повернулось бы по-другому. Но, увидев убитого ребенка, который сидел под деревом со склоненной головой, Омар был потрясен, страшным ударом для него была сама смерть, он не думал тогда ни о себе, ни о Мамыржане, его мысли были заняты в первую очередь убитым Дулатом и Сашей Подковой, нуждавшимся в немедленной медицинской помощи. Поэтому-то он и бросил на месте происшествия свое ружье, спешно вызвал вертолет и улетел в Ортас, поэтому не подумал об оставшейся в лесу медвежьей туше, которая могла бы прояснить дело. А теперь никто не мог точно сказать, чья же пуля убила ребенка. Казалось бы, логичнее предположить, что мальчик мог скорее погибнуть от руки Мамыржана, никогда доселе не стрелявшего ни из ружья, ни из какого другого оружия, а не от руки Омара, чье искусство в стрельбе было известно всем. С другой стороны, немыслимым кощунством было указать пальцем на безутешно рыдающего отца, который к тому же сам все время твердил о своей вине. Да, все сходилось одно к одному: над Омаром нависло страшное обвинение, а ему словно всего этого было мало, он дал указание, чтобы на похоронах Дулата было как можно больше народу, попросил прийти руководителей города, всех учеников школы, где учился Дулат, решил сам произнести речь на траурном митинге.
Так, если бы не внезапный порывистый ветерок, сплетни спокойно бы затихли, как дотлевший курай.
Когда Омар, заканчивая свою речь, произнес: «Прощай, дорогой сынок! Прощай, Дулат!» — об его грудь стукнулся тяжелый камень, и из толпы послышался детский голосок: «Убийца! Берденов убийца!» Стоило прозвучать этому возгласу, как зашумела толпа, послышался ропот, к Омару подскочил черный от горя Мамыржан и схватил его за воротник.
— Убийца!— выкрикнул и он. Глаза его выкатились из орбит, не помня себя, он еще дважды произнес: — Убибн ца! Убийца! — обмяк и упал на землю. 1
Это был тот момент, когда пламенем вспыхнул на углях курай, толпа, подхватила: «Убийца!» — и двинулась на Омара. Десяток мужчин во главе с Жексеном окружили его плотным кольцом, довели до машины, посадили в нее и увезли. Тогда только до Омара дошло, в какое положение он попал, -
Есть на свете люди, не умеющие мыслить: простенькие мысли в их мозгу складываются в однозначные фразы и тут же гаснут. Одним из таких людей был Аблез Кенжеевич.
Сегодня Аблез находился в прекрасном расположении духа, он буквально опьянел и потолстел от удовольствия; причиной его неожиданной радости было происшествие на кладбище; садясь в машину, он сказал себе: конец Берденову; приехав в горком и направляясь в кабинет первого секретаря горкома партии Алексеева, повторил еще раз: конец Берденову! В кабинете Альберт Исаевич был один; Аблез вошел к нему улыбаясь, произнес избитую фразу о погоде.
— Садись, садись, как самочувствие? — благодушно спросил его Альберт Исаевич, затягиваясь сигаретой.
— Какое уж тут самочувствие... Ничего хорошего...— протянул Аблез, усаживаясь в мягкое кресло.
— Что такое? Судя по выражению твоего лица, не скажешь, что дела так уж плохи, ну, выкладывай!
Аблез вздохнул и нахмурил брови:
— Опозорились мы, Альберт Исаевич!
Алексеев уставился на Аблеза в недоумении.
— Я приехал с кладбища, хоронили мальчика, который погиб в горах...— И Аблез не пожалел красок, расписав инцидент на кладбище.— Скажу честно, Берденов так скомпрометировал себя, так настроил против себя город, что его разорвали бы на клочки, если бы не милиция...
— Да... Тяжелый случай...— выдавил из себя ошеломленный услышанным Альберт Исаевич.
— Конечно, тяжелый... Ведь дело не только в авторитете Берденова. Это происшествие бросает тень на весь аппарат управления, что скажет народ? Известие об этом уже дошло до области, глядишь, дойдет и до Алма-Аты. Ничего себе, могут сказать там,— Аблез поднял глаза кверху,— мы, скажут, их поставили, чтобы они жизнью города руководили, а они, развлекаясь на охоте, в детей стреляют... Вот что наделал твой друг, Альберт Исаевич!
Лицо Алексеева совсем посерело. Аблез удовлетворенно подумал: ну вот, основное сказано, а остальное пускай додумывает сам.
Выйдя из кабинета секретаря, Аблез смело шагнул в кабинет к Омару. Того не было на месте. Аблез вошел, сел за его стол, позвонил по прямому проводу в область одному приятелю по фамилии Кокеев. После того как они обменялись приветствиями, Аблез, мучительно переживая шаткое положение Омара, волнуясь о чести советских служащих, рассказал о том, что произошло.
— Понимаешь, он ребенка убил... На охоте развлекался...
Как только он положил трубку, в кабинет вошел Омар. Аблез, который раньше без приглашения не смел переступить его порог, теперь даже не смутился. Он остался сидеть в мягком кресле, как сидел, у маленького столика. Вид у него был такой, словно не он, а сам Омар был посторонним в этой комнате. Он уверенно смотрел на Омара, но под пронзительным, пристальным и тяжелым взглядом Берденова быстро скис. Однако Омар вдруг и сам смутился. Он некоторое время постоял, а потом, будто выполняя безмолвный приказ Аблеза, снял трубку и набрал номер телефона Алексеева:
— Альберт, ты собрал бы членов бюро... У меня есть экстренное сообщение... Что? Сейчас буду...— Опустив глаза, он вышел из кабинета.
Вот так-то, подумал Аблез, глядя в затылок своему уходящему начальнику, затем он позвонил домой, узнал, чем занимаются его дочь и жена, напомнил им об их обязанностях, выяснил, куплен ли хлеб, молоко, накормили ли Рекса, и только потом отправился в кабинет Алексеева. Когда он вошел, все члены бюро уже собрались; Аблез, усаживаясь в кресло, произнес словно для себя самого: «Да-а... положение трудное». Сказал он это громко, и все присутствующие, конечно, слышали.
Алексеев осуждающе взглянул на Аблеза и нахмурил брови, потом начал, как всегда, спокойно и ровно:
— Товарищи, Омар Балапанович хочет сделать одно важное заявление, послушаем его.
— А чего тут сообщать? — подал голос Аблез.— И так все известно!
— Аблез Кенжеевич, вы почему-то опережаете события, наберитесь терпения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137