К первой дойке в ауле проснулись все: те, у кого были овцы, уже отправляли их на выпас, табунщики пригоняли лошадей из ночного, гости, покашливая, вышли из юрт и отправились за аул. Улмекен, лежа под одеялом, только что успев согреть постель, услышала жесткий голос отца:
— Олег! Эй, Олег, заводи машину! Улмекен, дочка, выйди-ка сюда!
Улмекен выскользнула из-под одеяла и вышла из юрты. У входа стоял отец, веки припухли, брови нахмурены.
— Дочь моя, возвращайся в Ортас! — сказал он мягко.— Сороковины я проведу сам, поезжай сейчас же...
Улмекен поняла; она быстро собралась, села в машину и уехала, никто так и не знал, куда она подевалась.
Весь длинный путь, кажется, ни о чем не думала, рассеянно сидела, не меняя позы; два раза ее взгляд упал на свое отражение в зеркальце, висящем перед шофером; она заметила, что под горячими глазами появились глубокие тени, щеки втянулись, побледнели; это удивило ее. В полдень прибыли в город; Улмекен отправилась домой, обошла все четыре комнаты; она знала, что дом пуст, однако внимательно осмотрела каждый уголок. Чистые, ледяные комнаты не изменились, но что-то отдаленное, совсем уж чужое появилось в них... В баре всегда стояли разные напитки, Улмекен открыла дверцу, чуть помедлила, а потом налила себе в рюмку коньяку и выпила; она сама удивилась этому поступку. Раньше Улмекен не пила не только в одиночку, но даже на праздниках и вечеринках не прикасалась к вину. Она подошла к телефону, сняла трубку, набрала служебный номер Досыма. Ответила девушка-секретарь, которая, как всегда, безошибочно узнала ее голос.
— Соединить вас, апай? — звонко спросила она.
— Соедини.
Досьш нетерпеливо кричал в трубку «алло, алло», Улмекен сидела молча, через некоторое время подала голос:
— Алло, это я.
— Уже приехала?
— Приехала.
— А что так быстро? Все вернулись, что ли?
— Нет, только я.
— Заболела?
— Нет, отец разрешил.
— А как же поминки?
— Завтра будут...
— Е-е-е...
— Приедешь обедать?
— Приеду.
Еще перед отъездом Улмекен наварила мяса и положила в холодильник; мясо сохранилось, лежало нетронутым. Налеплю все-таки пельменей, подумала Улмекен. Она так и сделала, потом поставила чайник на плиту. «Интересно, где сейчас Разия?»
Улмекен бесцельно побродила по комнатам, подошла к трюмо, увидела себя в зеркале в полный рост. На белой кофточке осталось зеленое пятно, она чуть-чуть улыбнулась, открыла шкаф, стала думать, что надеть; Улмекен выбирала долго, наконец остановилась на платье с матросским воротником, которое купил ей отец еще до замужества. Она надела его и осталась довольна собой, однако, походив по квартире еще немного, вернулась к шкафу, достала короткое желтое платье с поясом, который красиво подчеркивал ее талию, переоделась и села в кресло; поглядывая на телефон. Скоро вернется с работы Досым.
Тяжело ступая, заставляя половицы жалобно стонать, муж пришел в гостиную и расположился на диване.
— Ты пробыла там меньше, чем на дорогу потратила...
— Комары заели.
— То-то, смотрю, осунулась...
— Наверно, с дороги.
— Наверно...
Они пообедали молча. Улмекен, сидя за столом, внимательно рассматривала мужа.
— Что ты смотришь на меня? Раньше не видела?
Улмекен стало смешно, она сдержала смех, но все же у
нее вырвался звук, похожий на ироничный смешок.
— Почему ты смеешься?
— А что, нельзя?
— Но что тебя рассмешило?
— Так, вспомнила один анекдот, мне Разия рассказала.
Досым привык полчасика подремать после обеда, сегодня он не нарушил своего обычая, отдохнул, поспал и только потом уехал на службу.
А Улмекен опять бесцельно бродила по своему огромному дому, от скуки позвонила Разии.
— Ты все твердила: Али, Али. Ну, видела я твоего Али.
— А он что там делает?
— Дом, кажется, строит.
— Дом строит? Ха-ха!
— Говорит, что останется в ауле насовсем... Но народу, знаешь ли, много было, я так и не смогла с ним поговорить нормально.
— Если бы я знала, что он там! Письмо бы написала... Или бы сама с тобой поехала... Хороший он человек... наш Али...
—: Как это «наш»?
— Захочу, чтобы был наш, и будет!
Так они болтали довольно долго, ни о чем; слово цеплялось за слово, начали с Али, перешли на бывшего мужа Разии, и так — до всемирного потопа. Повесив трубку, Улмекен опять бродила по дому, в шкафу обнаружила свои альбомы со школьными фотографиями, долго рассматривала их, это ее немного развлекло, а когда время перевалило за шесть вечера, вернулся с работы Досым. Они опять сели за стол, поужинали, посмотрели концерт по программе «Орбита», а потом легли в постель. Кажется, никакие мысли не угнетали Улмекен, свет был погашен, она уже слышала привычное посапывание Досыма, но вдруг он пробормотал «Уля» и, пыхтя, навис над ней. Улмекен завизжала, начала, царапать лицо мужа, пытаясь вырваться.
— А-а-а! — кричала она.— Не-ет! Нет! Нет!
— Ты что, с ума сошла?
Досым зажег свет и увидел свою жену, которая забилась в угол кровати и тяжело дышала, глаза ее были полны ужаса, волосы торчали в разные стороны.
— Что с тобой? Ты сумасшедшая?
— Нет, нет, нет!
Досым хлопнул дверью и ушел в кабинет. На следующий день он на службу не пошел: все лицо было в царапинах.
Как будто все сговорились, никто не искал Улмекен, никто не спросил у Мусы, где его дочь, словно ее и не было вовсе на этом свете, словно она не сидела вместе со всеми в юрте Кошекбая. Омар обрадовался, что она исчезла, и вздохнул с облегчением. Опять попили чаю, поели куырдак и, разговаривая на ходу, вышли из юрты; Муса, называя Омара младшим братом, чуть ли не сыном, сумел выпросить у него вертолет, погрузил на него трех баранов и был таков, дернув в сторону Тоскея. Вот жизнь пошла, удивлялись аулчане, видали мы, как выпрашивали подводы, коней, даже машины, но чтобы одалживали вертолеты и в них возили баранов — это мы видим впервые!..
Омар, Али и Мамыржан попрощались с гостеприимным аулом табунщиков и направились к дому лесника Терентия, расположенному на нижнем берегу озера. Пошли пешком, «чтобы разошлась кровь». Аспанбай упросил дядю Али взять его с собой. Всю дорогу Омар пребывал в чудесном расположении духа, чуть ли не пел, рассказывая о рыбе, что водится в здешних водах, о зверях, что бегают в здешних лесах. Оказывается, Омар, когда говорит об охоте и рыбалке, очень уж распаляется; Али даже подумал: а не болтун ли ты, братец? Али, когда рассказывал сам, то, по его мнению, делал это хорошо — ярко, сжато, интересно, слушать же других у него не хватало терпения.
Терентий был громоздким мужчиной с густой бородой до пупка; все лицо, за исключением, конечно, глаз и узкой полоски лба, было покрыто шерстью, голова продолговатая, лицо вытянутое, точно лошадиная морда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137