— опять повторил он громко.
Точно враг прошел по двору Терентия, двери и окна были раскрыты настежь, пьяные старики как мешки валялись один — на крыльце, другой — на телеге; откуда-то из
глубины двора вышел Аспанбай, глаза у него были красные, испуганные; он приблизился и спросил:
— Коке, что же теперь будет?
— Откуда ты знаешь? — спросил пораженный Али.
Вместо ответа Аспанбай повторил:
— Что же теперь будет, коке?
— Где летчик?
— Рыбачит.
Быстрей веди меня к нему!
На берегу озера удил рыбу пилот Хайрутдин, татарин с рыжей шевелюрой.
— Омар Балапанович велел вам поскорее прибыть...—< заикаясь, проговорил Али,— мы там... в лесу... ранен человек...
Хайрутдин с недоумением взглянул на Али, а потом, тоже заикаясь, спросил:
— Сам-то он... Омар-ага... здоров ли?
— Здоров.
— Слава богу! Золотой он человек, золотой...
Долго пилоту не удавалось найти место происшествия. Али не сумел толком ничего объяснить. Когда наконец нашли, долго приземлялись. Выйдя из вертолета, Али увидел, что ничего не изменилось, все было так же, как в момент его ухода: Мамыржан лежал, обнимая мертвое тело; Омар, как прежде, стоял у сосны, держась за ствол, чтобы не упасть; Али стало тошно, свет померк у него в глазах,
и он без сил опустился на землю.
После полудня вертолет улетел в Ортас, унося с собой мертвого Дулата, Сашу Подкову, который был без сознания и бредил, беспамятного Мамыржана, Али и Омара; Аспанбая забыли взять с собой, он так и остался сидеть,
скорчившись, словно в полудреме, под деревом.
Жена не стала будить Терентия, лежавшего на крыльце, не стала она и тащить его в дом: разбудишь раньше срока — начнет драться; да она и не смогла бы даже сдвинуть с места это огромное, как гора, тело.
Ночью неожиданно затрещал по крыше дождь, Терентий и Самурат проснулись, вошли в избу, начали слоняться из угла в угол, натыкаясь друг на друга, как льдины в ледоход, что-то бормотали, мычали, ругались, наконец нашли самогон, выпили по рюмке, потом по второй; бросив на пол какие-то лохмотья, повалились на них. Среди ночи Терентий проснулся то ли потому, что уж очень колотилось сердце, то ли потому, что болело оно, то ли потому, что сжималось от горечи; проснувшись, почувствовал, как внезапно потянула его к себе сырая земля, и в страхе промолвил: «О господи...» Да, недоброе почуял Терентий. «Что, уже все? Уже конец?» — спрашивал он себя в недоумении. Ему не удавалось пошевельнуться, он еле дотянулся до воротника, задыхаясь, рванул. С треском упали несколько пуговиц, и тогда, почувствовав небольшое облегчение, Терентий смог наконец перевернуться на другой бок.
Бывало, стоя перед образком, старуха Терентия скороговоркой молилась, тогда Терентий, сверкая глазами, гневно рычал: «Скоро ли перестанешь кудахтать?!» Теперь и сам он вспомнил о боге; неустрашимый Терентий, поверенный дикой тайги, никогда не знавший, что такое болезнь, смерть и бог, в эти минуты тоскливо повторял, глядя на черные окна своей избушки: «О господи! господи!»
Сквозь черные ночные стекла казалось ему, что он видел, как вдруг ощетинились пики Алтайских гор, словно живые, громоздились они друг на друга; казалось, что видел, как встали дыбом, точно волосы испуганного человека, темные ели, а озеро Самар, лежащее на своем золотом блюде, напротив, показалось ему спокойнее, чем обычно... Все это отступало, уменьшалось, отходило в прошлое. Терентий с ужасом подумал, что может так и уйти из светлого мира, не попрощавшись, так и остаться навсегда в этой душной тесной комнате; он ворочал шеей, вглядывался в ночь за окном, надеясь высмотреть в мутном оконном стекле хоть клочок светлеющего неба, но тщетно: на Терентия снаружи давила темнота, словно окна были заколочены наглухо.
«Неужели и вправду?» — подумал он и повторил это шепотом. Даже сейчас, в тяжелую минуту, он не смог вспомнить имя своей жены; «эй, баба» — звал он ее обычно, так и теперь, ничего, кроме этого, не пришло ему в голову. «Эй, баба! Сдохла али как? — сказал он жалобно, с горечью.— Отвори хоть ставни...» Ставни и так были открыты, на дворе по-прежнему шел дождь; Терентий дополз до окна, встал коленями на стул, разбил стекло; в комнату
ворвались влажный воздух и капли холодного дождя; этот воздух, кажется, возвращал ему жизнь...
«Тьфу, черт!» — сказал Терентий и вышел во двор. Не обращая внимания на темную ночь, на потоки воды, льющиеся на него сверху, он направился к озеру; после тяжких дум, после смертной тоски в душной избе мрачные горы, обступавшие его, гудящая тайга, берег вздыхающего озера показались ему приветливыми, точно аул во время свадьбы; Терентию было все равно, что его рубаха промокла насквозь, напротив, хлеставший его дождь как бы подтверждал: ты не умер, ты жив!.. Так молодая жена, беспокоя, только ласкает.
У озера Самар Терентий зевал каждый бугорок, сейчас он безошибочно находил дорогу в полной темноте, знал, по какой тропке идет, возле какого останавливается дерева. Терентию казалось, что если он будет быстро двигаться вперед и вперед, то ему удастся уйти от гнавшейся за ним по пятам смерти, спастись. Озеро, волшебное мое озеро, бормотал он, ты будешь жить вечно, а мы все покинем тебя; он повторял то, что говорил днем, пьяный, Омару, другие будут ловить здесь рыбу, купаться в прохладной твоей воде, какая несправедливость! какая жестокость! Терентий быстрым шагом уже дошел до северного берега; дождь перестал хлестать спину, ветер внезапно утих, черные тучи наконец распоролись, и то там, то тут стало проглядывать голубое небо. Старик повернул назад, и когда прошел половину пути, небо вовсе сбросило ночное покрывало и стало похоже на сонного, вздрагивающего человека с сероватым лицом. Омарка-то уехал, вспомнил вдруг Терентий, верно, обиделся на меня! Что же это я напился так, словно пес? И на охоту не проводил его... Прости меня, Омарка, как же было не выпить в память об Ахане? Я ведь ждал тебя, специально поставил на медведя петлю, специально для тебя!.. Тьфу, черт! Зачем же я напился! Не смог даже Омарку в лес проводить...
Мысли о медведе, который уже должен был попасть в поставленную Терентием петлю, понемногу исправили тяжелое настроение старика; постепенно отступили философские мысли о неизбежности конца человеческого бытия, призрак смерти растворился в прозрачном воздухе; теперь Терентий думал я жизни: о медвежьей шкуре, о медвежьей печени — драгоценном лекарстве, о деньгах, которые получит, продав все это; старик стал прикидывать, сколько запросить, и так, строя планы, не заметил, как снова очутился возле своей избы. Во дворе висели рыбацкие сети; Терентий тут же вспомнил о сети, поставленной в камышах; на рассвете выйдет на жар сазан, сеть наверняка уже полна рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Точно враг прошел по двору Терентия, двери и окна были раскрыты настежь, пьяные старики как мешки валялись один — на крыльце, другой — на телеге; откуда-то из
глубины двора вышел Аспанбай, глаза у него были красные, испуганные; он приблизился и спросил:
— Коке, что же теперь будет?
— Откуда ты знаешь? — спросил пораженный Али.
Вместо ответа Аспанбай повторил:
— Что же теперь будет, коке?
— Где летчик?
— Рыбачит.
Быстрей веди меня к нему!
На берегу озера удил рыбу пилот Хайрутдин, татарин с рыжей шевелюрой.
— Омар Балапанович велел вам поскорее прибыть...—< заикаясь, проговорил Али,— мы там... в лесу... ранен человек...
Хайрутдин с недоумением взглянул на Али, а потом, тоже заикаясь, спросил:
— Сам-то он... Омар-ага... здоров ли?
— Здоров.
— Слава богу! Золотой он человек, золотой...
Долго пилоту не удавалось найти место происшествия. Али не сумел толком ничего объяснить. Когда наконец нашли, долго приземлялись. Выйдя из вертолета, Али увидел, что ничего не изменилось, все было так же, как в момент его ухода: Мамыржан лежал, обнимая мертвое тело; Омар, как прежде, стоял у сосны, держась за ствол, чтобы не упасть; Али стало тошно, свет померк у него в глазах,
и он без сил опустился на землю.
После полудня вертолет улетел в Ортас, унося с собой мертвого Дулата, Сашу Подкову, который был без сознания и бредил, беспамятного Мамыржана, Али и Омара; Аспанбая забыли взять с собой, он так и остался сидеть,
скорчившись, словно в полудреме, под деревом.
Жена не стала будить Терентия, лежавшего на крыльце, не стала она и тащить его в дом: разбудишь раньше срока — начнет драться; да она и не смогла бы даже сдвинуть с места это огромное, как гора, тело.
Ночью неожиданно затрещал по крыше дождь, Терентий и Самурат проснулись, вошли в избу, начали слоняться из угла в угол, натыкаясь друг на друга, как льдины в ледоход, что-то бормотали, мычали, ругались, наконец нашли самогон, выпили по рюмке, потом по второй; бросив на пол какие-то лохмотья, повалились на них. Среди ночи Терентий проснулся то ли потому, что уж очень колотилось сердце, то ли потому, что болело оно, то ли потому, что сжималось от горечи; проснувшись, почувствовал, как внезапно потянула его к себе сырая земля, и в страхе промолвил: «О господи...» Да, недоброе почуял Терентий. «Что, уже все? Уже конец?» — спрашивал он себя в недоумении. Ему не удавалось пошевельнуться, он еле дотянулся до воротника, задыхаясь, рванул. С треском упали несколько пуговиц, и тогда, почувствовав небольшое облегчение, Терентий смог наконец перевернуться на другой бок.
Бывало, стоя перед образком, старуха Терентия скороговоркой молилась, тогда Терентий, сверкая глазами, гневно рычал: «Скоро ли перестанешь кудахтать?!» Теперь и сам он вспомнил о боге; неустрашимый Терентий, поверенный дикой тайги, никогда не знавший, что такое болезнь, смерть и бог, в эти минуты тоскливо повторял, глядя на черные окна своей избушки: «О господи! господи!»
Сквозь черные ночные стекла казалось ему, что он видел, как вдруг ощетинились пики Алтайских гор, словно живые, громоздились они друг на друга; казалось, что видел, как встали дыбом, точно волосы испуганного человека, темные ели, а озеро Самар, лежащее на своем золотом блюде, напротив, показалось ему спокойнее, чем обычно... Все это отступало, уменьшалось, отходило в прошлое. Терентий с ужасом подумал, что может так и уйти из светлого мира, не попрощавшись, так и остаться навсегда в этой душной тесной комнате; он ворочал шеей, вглядывался в ночь за окном, надеясь высмотреть в мутном оконном стекле хоть клочок светлеющего неба, но тщетно: на Терентия снаружи давила темнота, словно окна были заколочены наглухо.
«Неужели и вправду?» — подумал он и повторил это шепотом. Даже сейчас, в тяжелую минуту, он не смог вспомнить имя своей жены; «эй, баба» — звал он ее обычно, так и теперь, ничего, кроме этого, не пришло ему в голову. «Эй, баба! Сдохла али как? — сказал он жалобно, с горечью.— Отвори хоть ставни...» Ставни и так были открыты, на дворе по-прежнему шел дождь; Терентий дополз до окна, встал коленями на стул, разбил стекло; в комнату
ворвались влажный воздух и капли холодного дождя; этот воздух, кажется, возвращал ему жизнь...
«Тьфу, черт!» — сказал Терентий и вышел во двор. Не обращая внимания на темную ночь, на потоки воды, льющиеся на него сверху, он направился к озеру; после тяжких дум, после смертной тоски в душной избе мрачные горы, обступавшие его, гудящая тайга, берег вздыхающего озера показались ему приветливыми, точно аул во время свадьбы; Терентию было все равно, что его рубаха промокла насквозь, напротив, хлеставший его дождь как бы подтверждал: ты не умер, ты жив!.. Так молодая жена, беспокоя, только ласкает.
У озера Самар Терентий зевал каждый бугорок, сейчас он безошибочно находил дорогу в полной темноте, знал, по какой тропке идет, возле какого останавливается дерева. Терентию казалось, что если он будет быстро двигаться вперед и вперед, то ему удастся уйти от гнавшейся за ним по пятам смерти, спастись. Озеро, волшебное мое озеро, бормотал он, ты будешь жить вечно, а мы все покинем тебя; он повторял то, что говорил днем, пьяный, Омару, другие будут ловить здесь рыбу, купаться в прохладной твоей воде, какая несправедливость! какая жестокость! Терентий быстрым шагом уже дошел до северного берега; дождь перестал хлестать спину, ветер внезапно утих, черные тучи наконец распоролись, и то там, то тут стало проглядывать голубое небо. Старик повернул назад, и когда прошел половину пути, небо вовсе сбросило ночное покрывало и стало похоже на сонного, вздрагивающего человека с сероватым лицом. Омарка-то уехал, вспомнил вдруг Терентий, верно, обиделся на меня! Что же это я напился так, словно пес? И на охоту не проводил его... Прости меня, Омарка, как же было не выпить в память об Ахане? Я ведь ждал тебя, специально поставил на медведя петлю, специально для тебя!.. Тьфу, черт! Зачем же я напился! Не смог даже Омарку в лес проводить...
Мысли о медведе, который уже должен был попасть в поставленную Терентием петлю, понемногу исправили тяжелое настроение старика; постепенно отступили философские мысли о неизбежности конца человеческого бытия, призрак смерти растворился в прозрачном воздухе; теперь Терентий думал я жизни: о медвежьей шкуре, о медвежьей печени — драгоценном лекарстве, о деньгах, которые получит, продав все это; старик стал прикидывать, сколько запросить, и так, строя планы, не заметил, как снова очутился возле своей избы. Во дворе висели рыбацкие сети; Терентий тут же вспомнил о сети, поставленной в камышах; на рассвете выйдет на жар сазан, сеть наверняка уже полна рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137