— Э, да уж не уснула ли она? — сказал Гакку и пошел в дальнюю комнату.
Там началось бурное объяснение. Гакку, видимо, утверждал, что «Экстра» существует, а жена, наверное, говорила: хоть и есть, но не дам! Гакку вышел побежденный:
— Ну что ты ей, собаке, скажешь!
— Ничего не нужно, успеется еще,— сказал Омар, но Гакку не согласился:
— Тогда давай по стаканчику медовухи выпьем!
— Воля ваша...
Гакку ушел за медовухой в чулан, пробыл там долго, но, наверно, не нашел. Вернулся, потупив глаза:
— Э-эх! Есть ли на свете охотник, которому бы повезло с женой! Это они заставляют нас сутками бродить по лесу!
Омару еле-еле удалось успокоить Гакку. Тот злился на жену, от стыда перед гостем готов был сквозь землю провалиться. Чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление, проводил Омара до дома и ушел от него только в полночь.
Виталий Александрович тоже искал сближения с Омаром, но, кажется, они не нашли общего языка. Приходил он
раза два или три, сидел подолгу. Начитанный, интеллигентный, знающий, врач говорил много, охотно разоткровенничавшись, рассказывал всю свою жизнь, поделился планами на будущее. В своих изящных очках он сильно напоминал некоторых чеховских персонажей. Глядя на него, Омар думал: «Да, бывают такие люди. Они умны, чисты, честны душой, но хрупки, быстро ломаются и, если появляется трещина, починке не поддаются, они борются сами с собой, но, не сумев одержать верх, остаются навсегда вот в таком захолустье, как это, запивают и мельчают». Вот к какому заключению пришел Омар, слушая Виталия Александровича. Возможно, потому, что Омар сам чувствовал себя неуверенно, он держался с официальной вежливостью, его настроение передалось и Виталию Александровичу. Когда он пришел в третий раз и Омар на прощание предложил проводить его, стало понятно, что уж эта вежливость — признак расставания навсегда. Они уже дошли до столовой, как вдруг до них донесся истошный женский крик. Возле амбара, прятавшегося в густом лесу, толклись несколько человек. Если взглянуть на этот амбар со стороны, он покажется просто заросшим травой бугорком, и только дверь выдаст, что это хранилище. Сейчас дверь была закрыта, очевидно, изнутри: пудовый амбарный замок, точно разинутая пасть волка, торчал, всунутый одной стороной дужки в петлю. Какая-то женщина продолжала истерично кричать, колотя кулаками по тесовой двери.
Увидев все это, Виталий Александрович сказал со вздохом:
— Понятно... Библиотекарша, жена нашего завхоза... Видимо, мужа приревновала. Застала на месте преступления...
Балаим визжала как поросенок, угодивший под нож. Когда она поняла, что кулаками делу не поможешь, сбегала куда-то, принесла топор и стала крушить им почерневшие от времени амбарные двери. В крошечном поселке навряд ли мог состояться спектакль интереснее этого. Теперь уж все жители его—от мала до велика — собрались у амбара.
«Чего я-то здесь стою, пропади все пропадом!»
— Ну, Виталий Александрович, до свиданья!—сказал Омар и ушел восвояси.
В настроение, которое было поднялось после встречи с Гакку, опять вкралась грусть: меня нет, пусть все идет как шло, пусть...
Он вернулся в привычное лежачее положение, но теперь хватило воли заставить себя читать. Читал он лишь стихи Абая да томик Чехова. Они попались под руку случайно, он начал читать и уже не мог оторваться, перечитывал по нескольку раз. «Оказывается, раньше я совсем их не понимал, совсем, совсем!» — удивлялся он.
Прозрачный чистый воздух Тасжаргана, мертвая до звона в ушах тишина, как неиссякаемый источник, желтоватый кумыс в холодильнике — все, что раньше удерживало его тут, теперь почему-то заставляло задуматься: а не
пора ли бросить все и вернуться в Ортас?
Когда Гали убедился, что брат его Али не погибнет, как он предполагал, то собрал всех есентаев, зарезал барана и устроил курултай — совет.
На совете родичи сказали: «Мы одобряем желание Али иметь свой кров над головой, стать человеком и жить среди нас. До каких пор ему бродяжничать в городе? Ведь он и сам понял, что так больше не может продолжаться! — Еще они говорили:—Нужно помочь быстрее достроить дом и поскорее женить Али.— Признавали:—Наша вина, что он в одиночку трепыхается в жизни, позорит прах незабвенного предка Есентая, настала пора взяться за него.— Опасались:— Но с Али трудно найти общий язык, он ведь под горячую руку и выгнать может, и в голову чем-нибудь запустить, так что план оказания помощи нужно хорошо продумать. По отдельности каждому из нас он не подчинится, но если мы, как потомки одного предка, нагрянем все вместе, навалимся на него разом, едва ли он посмеет бросить камень сразу во всех!»
В следующее воскресенье, в шесть часов утра, на месте, где Али строил дом, собрались все потомки славного Есентая — молодые и старые, дочери и сыновья. Пришли и те, кто еще катается на жеребятах, и те, кто уже не может передвигаться без посоха. К этому наступлению, видно, тщательно подготовились, потому что одновременно подогнали к стройке две машины шифера, две — теса, машину красного кирпича, две машины лесу для чердачных переплетений и карнизов, а также привезли цемент и песок. Только работоспособных молодых мужчин оказалось не меньше двадцати, не говоря уже об остальных: чернобородых, белобородых, пожилых женщин и молодух, снох, подростков, малых детей. На пригорке возле речки соорудили навес — столовую, там же аксакалы создали «штаб»; два барана-двухлетки попали под нож; заранее получивший за свои труды, объявился гармонист. При виде этого нашествия Али взбесился, будто на него напало полчище черных ворогов, заорал, стал звать на помощь, даже выкрикнул пару крепких ругательств, но его никто не слушал, и когда рыжий Иван стал ему втолковывать, мол, надо бы радоваться такому единодушию есентаев,— он был послан куда подальше.
Наконец один из довольно злых стариков, увидев, что Али не успокаивается, а продолжает пускать пузыри, приказал:
— Свяжите его!
Но более разумный и гибкий старик подал другой совет:
— Лучше напоите его хорошенько.
Из двух приговоров Али больше подошел второй. Когда незадачливый строитель чокнулся по очереди с десятком молодых мужчин, силы стали оставлять его, глаза Али покраснели, он начал давать советы, как жить, а когда совсем размяк, полез целоваться с некоторыми сородичами. Потом Али без всякой причины заплакал и наконец уснул.
Начиная с этого воскресенья, он стал как шелковый; есентаи, больше не опасаясь ругательств, по очереди зазывали его в гости на ерулик — соблюдался обычай накрыть стол для соседа-новосела; давали добрые советы, которые сводились к одному: строительство дома закончено, пора закрепить порог, то есть жениться, пусть на руку старой Ильмес сядет наконец птица счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137