Так прожил я два дня и три ночи. Конечно, я никого не спас, все мои пациенты умерли. Но смерть никого здесь не удивляла. На жизнь тут смотрели просто — человек для того и рождается, чтобы умереть, двумя днями раньше или позже — не все ли равно. Вскоре и я усвоил эту непреложную истину. Не понимал я одного — почему некоторые люди тратят столько усилий и времени на то, чтобы уразуметь ее,— изучают шастры, уходят в отшельники, саньяси, углубляются в самые дебри философии. Однако примириться с тем, как здесь умирали люди, я не мог.
Душа Шотиша тоже распрощалась с его телом. Помочь мне было некому, поэтому совершить кремацию я не смог, и мать-Земля приняла его в свои объятия.
Похоронив Шотиша, я вернулся на платформы, хотя, наверное, для меня было бы лучше возвратиться в усадьбу. Но у меня не хватало духу оставить своих больных — ведь я один старался как-то облегчить их муки. Эти два дня многому меня научили. Именно тут я воочию убедился, в каких бессердечных скотов превращают людей власть имущие в погоне за наживой. С самого рассвета, едва только солнце появлялось на горизонте, и дотемна я видел только взмахи лопат — ничего больше. Кули работали исступленно, ни на минуту не останавливаясь, ни на кого не обращая внимания. Их погоняла одна мысль: в конце недели будут производиться замеры и каждый получит плату в соответствии со своей выработкой. Где тут было думать о других! Никто и не помышлял о том, чтобы чем-нибудь помочь мне или больным,
поднести воды изнемогавшему от жары ребенку. А ведь это были их собратья, их дети! Я наблюдал людей в деревне — там они другие. У этих же в душе не осталось ничего человеческого. Оторванные от корней, от дома, от общины, лишенные естественных уз и привязанностей, они собрались на этих платформах только для того, чтобы работать от зари до зари. Рыть! Копать! Деньги — вот что стало главным в их жизни. О! Носители цивилизации прекрасно усвоили: для того, чтобы заставить людей выполнять труд скотины, их самих необходимо превратить в скотов.
Бхородадж покинул нас, но винная лавка, где он был завсегдатаем, осталась на своем месте, и по вечерам в ней по-прежнему толпился народ. Напившись вина, люди шумной гурьбой отправлялись к своему жилью. Никто не думал о хозяйстве или семье. Женщины забывали о своих домашних обязанностях, ничего не хотели делать, не желали даже разбавить водой уже приготовленный рис. Где уж после этого было говорить о семейной жизни! Все хотели только одного — развлекаться.
С платформы подрядчика ко мне доносилось оглушительное пение, сопровождавшееся ударами в барабан и цимбалы,— этой вакханалии, казалось, не будет конца. На другой платформе какая-то женщина привела к себе любовников и всю ночь забавлялась с ними. Почти рядом со мной пьяный мужчина так энергично домогался ласк своей супруги, что я со стыда готов был провалиться сквозь землю. В добавление ко всему раздавались душераздирающие вопли какой-то женщины. Вскоре ко мне пришла ее мать, и я узнал, что Камини рожает. Здесь жизнь человека проходила в омерзительной откровенности, все было неприкрыто, обнажено, никто не испытывал никакой неловкости или стыдливости. Один лишь я оставался в стороне от этой публики — сидел возле отправлявшихся в иной мир матери и ее ребенка.
— Пить! — раздался слабый голосок ребенка. Я наклонился над ним:
— Воды нет, милый. Потерпи до утра. Мальчик послушно кивнул головой:
— Хорошо.
Он закрыл глаза и замолк.
У меня не было воды, чтобы утолить его жажду, только на глаза набежала соленая влага. «Боже мой! — подумал я.— Какие же они все бесчувственные, равнодушные даже к собственным страданиям! Ничего человеческого не осталось в душах. Это не терпеливость говорит в них, а гораздо худшее — безразличие к самим себе. Оно низводит их до уровня животных, превращает в зверей».
В мутном свете закопченного фонаря я заметил, как судороги начали сводить тела матери и ее маленького сына. Но чем я мог им помочь!
Впереди на черном небе ярко горела Большая Медведица. Я посмотрел на ее сверкающие звезды, и вдруг болью, тоской и бессильным гневом обожгло мне сердце. «Будьте вы все прокляты, вы, носители современной культуры! — подумал я в яростном отчаянии.— Отправляйтесь в преисподнюю, да не забудьте захватить с собой и эту цивилизацию, породившую вас».
ГЛАВА XII
Наутро заболели еще два человека. Я дал им лекарства, подрядчик сообщил в Шатхию о распространении эпидемии. Я надеялся, что теперь-то власти забеспокоятся.
Около девяти часов утра умер мальчик. Что ж, пожалуй, это было к лучшему.
Однако мне требовалось подумать и о себе, достать какой-нибудь еды и питья. Я отправился на розыски и неожиданно заметил двух мужчин, шагавших по дороге через поле. Я подошел к ним и спросил:
— Далеко ли отсюда до деревни?
Тот, кто был постарше, показал головой направо:
— Да вон она.
— Там можно достать съестного? — поинтересовался я.
— Почему же нет? — удивился другой путник.— Тут живут люди высоких каст. У них все есть — и рис, и молоко, и овощи... А вы сами-то откуда? Где живете?
Я коротко удовлетворил их любопытство, но едва упомянул о Шотише Бхородадже, как оба они нахмурились.
— Пьяница,— заметил старший.— Негодяй и мошенник.
— А что хорошего можно ждать от работника железнодорожной компании? — вставил его товарищ.— Заработок легкий, денег много.
Я указал на свежий холмик над могилой Шотиша:
— Теперь вряд ли стоит осуждать его. Он вчера умер. Кремацию совершить было некому, пришлось зарыть.
— Что вы говорите?! — ужаснулись незнакомцы.— Сына брахмана...
— Но что я мог сделать?
— Надо было сообщить в деревню,— заметил один из них.— Там что-нибудь придумали бы. Вы сами кем ему приходитесь?
— Просто знакомый,— ответил я и рассказал им историю моего появления здесь. Поведал, как лечил Шотиша и как вынужден был остаться, когда заболели кули.
Они очень встревожились, узнав о том, что я двое суток ничего не ел, и с жаром принялись уговаривать меня пойти с ними. Пустой желудок — самая опасная вещь при этой ужасной болезни,— заявили они.
Им не пришлось долго убеждать меня, ибо я изнемогал от голода и жажды. Мы отправились в деревню. По дороге разговорились, и я поразился тому, как мои спутники, не получившие городского образования, разбирались в политике, проводимой англичанами в Индии. Казалось, сам воздух этой страны просвещал людей.
— Знаете, бабу,— сказали они мне,— Шотиш Бхоро-дадж не виноват. Окажись мы на его месте, с нами произошло бы то же самое. Все дело в этой проклятой компании. Она как зараза действует на всех — всякий, кто связывается с ней, становится жуликом.
От истощения и усталости я почти не мог говорить, а потому предпочитал слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159