— У меня в сундуке лежит триста гиней. Пошлите их жене. Адрес в ящике.
Единственное, что до некоторой степени поддерживало меня в этой ситуации, так это мысль о том, что за стеной находятся живые люди. Я слышал звуки их шагов, приглушенные голоса. К вечеру шум усилился, потом мне показалось, что соседи вышли и заперли дверь. Я выглянул наружу —так и есть, на двери висел замок. Я решил, что они вышли прогуляться и скоро вернутся обратно, но смутное беспокойство все больше овладевало мною.
Я вернулся в комнату. Монохор-бабу бредил и все время пытался встать с постели. Признаюсь, зрелище это было не из тех, которые доставляют удовольствие одинокому зрителю, тем более ночью. Время приближалось к полуночи, а соседи не возвращались. Замок по-прежнему висел на их дверях, а за стеной стояла тишина. И вдруг через щели в стене пробился свет. Я с любопытством заглянул в щель и в ужасе отшатнулся. На кровати возле стены лежали два молодых человека. Головы их покоились на подушке, и казалось, они спали. В изголовье кровати горело несколько свечей. Я знал обычай католиков зажигать свечи в головах у покойников, и мне сразу стало понятно, каким сном заснули эти сильные, цветущего вида юноши. Теперь их ничто уже не могло разбудить.
Монохор-бабу метался в агонии еще два часа, потом тоже затих. И слава богу.
Судьба словно в насмешку заставила меня караулить труп и сундук с деньгами человека, который недавно так настоятельно рекомендовал мне не навещать знакомых в случае их болезни.
Что ж, значит, так угодно богам! Я не имею ни малейшего желания рассказывать о том, как я провел остаток той ночи. Думаю, мне поверят, что, в общем, очень неважно.
Вся первая половина следующего дня ушла у меня на хлопоты. Нужно было получить удостоверение о смерти, уладить дело с полицией, отправить телеграммы, переслать деньги, организовать похороны. Наконец со всем было покончено. Наняв ручную тележку, я отправил Монохора в рай, а сам пошел домой.
Но рок преследовал меня,— придя к себе, я обнаружил на мочке правого уха болезненную припухлость. Возможно, она появилась по той простой причине, что я всю ночь теребил себя за ухо, но как знать, может, то был знак собираться в путь-дорогу, в места вечного блаженства, чтобы отчитаться в порученных мне деньгах. Одно я понимал: необходимо приготовиться к предстоящему путешествию, пока я в сознании. Возиться со льдом, как советовал врач, мне представлялось и никчемным и недостойным занятием. К тому же я не хотел взваливать на плечи какого-нибудь случайного человека тяжкую ношу своей отвратительной болезни. Шастры осуждают тех, кто обрекает на гибель хороших людей,— мог ли я пойти против шастр? И тогда, отдавшись недоброму чувству, я решил возложить этот груз жесточайших мучений на плечи Обхойи, падшей женщины, великой грешницы, к которой все это время испытывал безотчетную неприязнь. Пусть умирает, если ей суждено. Может быть, хотя бы смерть ей зачтется. С такими мыслями я послал за коляской.
ГЛАВА XII
Когда я с повесткой с того света прибыл к дверям Обхойи, меня страшила не сама смерть, а предстоящий процесс умирания.
Новость, которую я принес, заставила побледнеть молодую женщину, губы ее посерели, но она произнесла:
— Кто же позаботится о тебе, как не я? Кому еще ты здесь нужен?
Глаза мои увлажнились, но я решил не отступать.
— Я отправлюсь в дальний путь,— сказал я ей,— теперь уже никто не в силах удержать меня здесь. Мне не хотелось бы на прощанье осквернять твое новое жилище— коляска еще ждет у дверей. Сознание пока меня не покинуло, я могу сам добраться до чумного госпиталя. Соберись только с силами и скажи мне одно-единственное слово: «Уходи».
Она молча взяла меня за руку, провела в комнату и уложила в постель.
— Если бы я прогнала тебя,— проговорила она, легко поглаживая меня по горячему лбу,— я никогда бы не смогла создать себе новую семью. Пусть сегодняшний день благословит ее.
Болезнь моя оказалась не чумой, смерть только пошутила со мной. Дней через десять я оправился, но Обхойя не спешила отпускать меня к господину Да.
Как-то, когда я сидел и раздумывал, не взять ли мне в конторе дополнительный отпуск, рассыльный принес мне письмо. Вскрыв конверт, я увидел, что оно от Пьяри. Это было ее первое письмо в Бирму. При моем отъезде она взяла с меня слово изредка писать ей, даже если она не будет отвечать. В письме Пьяри напоминала мне это обещание. Она писала: «Если я умру, тебе сообщат о моей смерти, а при жизни со мной ничего не произойдет такого, о чем стоило бы уведомлять тебя. Значит, и писать мне тебе незачем. Все мои мысли теперь в твоей далекой стране, поэтому, хоть ты и не будешь получать от меня писем, посылай мне время от времени вести о себе.
В этом месяце я собираюсь женить Бонку. Что ты думаешь по этому поводу? Я в определенной степени согласна с тобой в том, что человеку следует жениться тогда, когда он становится самостоятельным и моэюет сам содержать свою семью. У Бонку такой возможности нет, а я все-таки хочу женить его. Тут положение особое, и, чтобы все понять, тебе нужно приехать к нам и увидеть все собственными глазами. Поэтому умоляю тебя: приезжай во что бы то ни стало».
Конец письма посвящался Обхойе — Пьяри отвечала на мое послание, написанное под впечатлением ухода Обхойи от изувера мужа, когда она решила связать свою судьбу с любимым человеком. Вызов, который она бросила этим общественной морали, так взволновал меня, что я не мог не рассказать обо всем Пьяри. Она писала: «Если Обхойя слышала от тебя обо мне, то передай ей, пожалуйста, мой нижайший поклон. Не знаю, старше она меня или моложе, да это и не имеет значения. Важно то, что она очень муэюественный человек и достойна восхищения таких заурядных женщин, как я. Последнее время мне часто вспоминаются слова моего гуру. Это было в Бенаресе, когда должно было состояться освящение моего дома. Гуру сидел, о чем-то задумавшись, а я украдкой наблюдала за его просветленным лицом. И вдруг невыразимый страх охватил меня. С плачем бросилась я ему в ноги: «О отец, я не смею внимать твоим мантрам!» Он удивленно посмотрел на меня и, положив мне на голову правую руку, участливо спросил: «Почему не смеешь, мать?» —«Я большая грешница»,— ответила я ему. «Что ж, тогда мои мантры тем более необходимы тебе»,— просто заметил он.
И тогда я призналась ему, что стыд не позволял мне до сих пор открыть ему, кто я на самом деле: я боялась, что тогда он не захочет переступить порог моего дома.
«Нет,— с улыбкой возразил он мне,—я и тогда пришел бы к тебе и благословил бы тебя. Возможно, я не вошел бы к Пьяри, но почему я должен избегать дом моей Раджлакшми ?»
Я сказала ему, что гуру моей матери считал, что меня даже благословлять нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159