Она улыбнулась.
— Ты хочешь знать, что я называю огнем? — спросила она.— Два часа назад я получила от Обхойи письмо, в котором она обо всем написала. Так вот. Огнем я называю то чувство, которое позволило ей безо всяких колебаний впустить тебя в свой только что созданный счастливый дом, когда ты, подозревая, что заболел чумой, пришел к его порогу. Она сделала это не из корыстных расчетов, а из чувства долга. Это чувство и заставляет людей поступать, как нужно, преграждая путь отступлению или сомнениям. Такую внутреннюю силу человека я и называю огнем. Про огонь часто говорят «всепожирающий», потому что он все уничтожает. Так же и это чувство — захватывает человека целиком... Знаешь, что еще написала мне Обхойя? Она хочет сделать так, чтобы Рохини был счастлив, потому что считает: только счастливый человек может дать счастье другому, а несчастные люди не только сами несчастны, но и приносят несчастье другим. Разве не так?
Раджлакшми вздохнула и замолчала. Я тоже безмолвствовал, не в состоянии выразить словами охватившие меня чувства. Вдруг она подняла руку и начала ерошить мои жесткие волосы. Раньше такие порывы были ей несвойственны.
— Обхойя, наверное, хорошо образованна, поэтому у нее такая сила воли? — предположила она.
— Да, она действительно многое знает,— подтвердил я.
— В одном она только не признается,— заметила Раджлакшми,— что страстно хочет стать матерью. Каждая строчка ее письма проникнута этим желанием.
— Она хочет этого? — удивился я.— Но она никогда не говорила ничего подобного!
— А какая женщина не хочет? Только разве об этом говорят мужчинам? Чудак ты!
— Значит, ты тоже хочешь? — заключил я.
— Замолчи!—рассердилась Раджлакшми. Она вся вспыхнула и низко наклонилась над постелью, стараясь спрятать от меня свое лицо.
Алый отблеск лучей заходящего солнца, падавших в комнату через раскрытое окно, коснулся ее черных как смоль волос, разноцветными искрами вспыхнули ее серьги. Вскоре она овладела собой.
— Разве у меня нет детей, чтобы я мечтала о них? — вызывающе спросила она меня, выпрямившись.— Дочерей я уже выдала замуж, теперь женю сына — появятся внуки, а с ними и новые заботы. Чего мне не хватает?
Я промолчал, уклонившись от разговора на эту тему.
Вечером она сообщила мне, что до свадьбы Бонку остается еще дней десять, и предложила тем временем съездить в Бенарес к ее гуру.
— Разве я какая-нибудь диковина, чтобы меня показывать?-—засмеялся я.
— Это не тебе решать,— неожиданно резко ответила она.
— Возможно,— согласился я.— Но что даст эта встреча мне или твоему гуру?
Она сразу сделалась серьезной.
— Может быть, вам она ничего и не даст, зато мне даст. Поезжай хотя бы ради меня.
Пришлось согласиться.
В эти дни, в преддверии длительного неблагоприятного для бракосочетаний периода, город буквально захлестнуло свадьбами. На каждой улице прохожих оглушали звуки корнетов, волынок, флейт и даже целых оркестров. Когда мы ехали на вокзал, на нас обрушился настоящий каскад этих ошеломляющих звуков. Как только они затихли вдали, Раджлакшми спросила:
— По-твоему, бедняки не должны жениться и обзаводиться семьями, не так ли? Как же тогда сохраниться роду человеческому?
Ее запальчивость рассмешила меня.
— Можешь не беспокоиться на этот счет,— успокоил я ее.— Не многие придерживаются моей точки зрения. По крайней мере у нас в стране.
— Вот и хорошо,— обрадовалась она.— Разве только богачи — люди, а бедняки — незваные гости в нашем мире? Думаешь, им не хочется семейного счастья?
— Не всегда следует потворствовать своим желаниям,— возразил я.
— А почему бы и нет? Я не понимаю тебя.
— Я имею в виду не всех бедняков,— уточнил я,— а только бедняков из благородных. Полагаю, ты догадываешься почему.
— Все равно ты глубоко заблуждаешься,— упрямо проговорила Раджлакшми.
Но я тоже не желал сдаваться.
— Пусть так! — воскликнул я.— Однако не тебе говорить об этом. Или ты забыла, как отец Бонку из-за каких-то семидесяти пяти рупий женился сразу на тебе и на твоей сестре? Не так уж давно это произошло, чтобы не помнить. Хорошо еще, что для него это было лишь способом получить деньги. Представляешь, что стало бы с тобой, если бы он взял тебя в свой дом и у тебя родились дети?
Глаза Раджлакшми загорелись недобрым огнем.
— Всевышний не оставил бы нас,— холодно заметила она.—А ты не веришь в это только потому, что ты безбожник.
— Значит,— не уступал ей я,— у верующих бог существует только для того, чтобы помогать им растить детей?
— Если бы он и оставил меня, я бы не испугалась. Я не такая трусливая, как ты,-—сердито проговорила она.— Я и одна вырастила бы их, хотя бы на подаяние. По-моему, лучше милостыню просить, чем стать певицей или танцовщицей.
Я не стал спорить с ней — наш разговор принял слишком неприятное для нас обоих направление — и принялся молча глядеть на улицу.
Мы оставили далеко позади деловой район города. Была суббота, в большинстве учреждений работа заканчивалась в два часа дня, и чиновники спешили на вокзал, торопясь успеть на поезд, отходивший в половине третьего. Каждый нес с собой какие-нибудь покупки: кто пару больших креветок, кто кусок козлятины или овощи с фруктами, из тех, что трудно достать в деревне. А в уголок чадора у них были завязаны сладости, чтобы побаловать детвору, нетерпеливо ожидавшую их после шестидневной разлуки. Лица этих служащих, озабоченных, как бы не опоздать на поезд, светились таким радостным ожиданием предстоящей встречи, что Раджлакшми заинтересовалась ими.
— Почему они так спешат на вокзал? — спросила она меня.— Какой сегодня день?
Я повернулся к ней и с улыбкой ответил:
— Суббота. Это служащие контор едут на воскресенье домой.
Она кивнула:
— Понимаю. Смотри, они несут с собой продукты. Наверное, их нельзя достать в деревне, вот они и покупают в городе?
— Да,— подтвердил я. Воображение ее заработало:
— Как все обрадуются сегодня в их семьях, как счастливы будут дети! Один ребенок,— фантазировала она,— при виде отца подымет крик, другой повиснет у него на шее, третий бросится в кухню к матери сообщить радостную весть. Такая суматоха подымется...
Лицо ее оживилось.
Полюбовавшись некоторое время на прохожих, она вдруг спросила:
— Да, а какое у них жалованье?
— Обычно рупий двадцать —- двадцать пять. Не больше тридцати в месяц.
— Но ведь у них есть матери, братья и сестры! Это не считая жен и детей?
— Конечно,—подхватил я,— а кроме того, еще сестры-вдовы, которым нужно помогать. Затем существует обязанность делать подарки родственникам и знакомым. Еще приходится идти на дополнительные расходы в связи с жизнью в Калькутте. Не забудь также бесконечных трат из-за болезней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Ты хочешь знать, что я называю огнем? — спросила она.— Два часа назад я получила от Обхойи письмо, в котором она обо всем написала. Так вот. Огнем я называю то чувство, которое позволило ей безо всяких колебаний впустить тебя в свой только что созданный счастливый дом, когда ты, подозревая, что заболел чумой, пришел к его порогу. Она сделала это не из корыстных расчетов, а из чувства долга. Это чувство и заставляет людей поступать, как нужно, преграждая путь отступлению или сомнениям. Такую внутреннюю силу человека я и называю огнем. Про огонь часто говорят «всепожирающий», потому что он все уничтожает. Так же и это чувство — захватывает человека целиком... Знаешь, что еще написала мне Обхойя? Она хочет сделать так, чтобы Рохини был счастлив, потому что считает: только счастливый человек может дать счастье другому, а несчастные люди не только сами несчастны, но и приносят несчастье другим. Разве не так?
Раджлакшми вздохнула и замолчала. Я тоже безмолвствовал, не в состоянии выразить словами охватившие меня чувства. Вдруг она подняла руку и начала ерошить мои жесткие волосы. Раньше такие порывы были ей несвойственны.
— Обхойя, наверное, хорошо образованна, поэтому у нее такая сила воли? — предположила она.
— Да, она действительно многое знает,— подтвердил я.
— В одном она только не признается,— заметила Раджлакшми,— что страстно хочет стать матерью. Каждая строчка ее письма проникнута этим желанием.
— Она хочет этого? — удивился я.— Но она никогда не говорила ничего подобного!
— А какая женщина не хочет? Только разве об этом говорят мужчинам? Чудак ты!
— Значит, ты тоже хочешь? — заключил я.
— Замолчи!—рассердилась Раджлакшми. Она вся вспыхнула и низко наклонилась над постелью, стараясь спрятать от меня свое лицо.
Алый отблеск лучей заходящего солнца, падавших в комнату через раскрытое окно, коснулся ее черных как смоль волос, разноцветными искрами вспыхнули ее серьги. Вскоре она овладела собой.
— Разве у меня нет детей, чтобы я мечтала о них? — вызывающе спросила она меня, выпрямившись.— Дочерей я уже выдала замуж, теперь женю сына — появятся внуки, а с ними и новые заботы. Чего мне не хватает?
Я промолчал, уклонившись от разговора на эту тему.
Вечером она сообщила мне, что до свадьбы Бонку остается еще дней десять, и предложила тем временем съездить в Бенарес к ее гуру.
— Разве я какая-нибудь диковина, чтобы меня показывать?-—засмеялся я.
— Это не тебе решать,— неожиданно резко ответила она.
— Возможно,— согласился я.— Но что даст эта встреча мне или твоему гуру?
Она сразу сделалась серьезной.
— Может быть, вам она ничего и не даст, зато мне даст. Поезжай хотя бы ради меня.
Пришлось согласиться.
В эти дни, в преддверии длительного неблагоприятного для бракосочетаний периода, город буквально захлестнуло свадьбами. На каждой улице прохожих оглушали звуки корнетов, волынок, флейт и даже целых оркестров. Когда мы ехали на вокзал, на нас обрушился настоящий каскад этих ошеломляющих звуков. Как только они затихли вдали, Раджлакшми спросила:
— По-твоему, бедняки не должны жениться и обзаводиться семьями, не так ли? Как же тогда сохраниться роду человеческому?
Ее запальчивость рассмешила меня.
— Можешь не беспокоиться на этот счет,— успокоил я ее.— Не многие придерживаются моей точки зрения. По крайней мере у нас в стране.
— Вот и хорошо,— обрадовалась она.— Разве только богачи — люди, а бедняки — незваные гости в нашем мире? Думаешь, им не хочется семейного счастья?
— Не всегда следует потворствовать своим желаниям,— возразил я.
— А почему бы и нет? Я не понимаю тебя.
— Я имею в виду не всех бедняков,— уточнил я,— а только бедняков из благородных. Полагаю, ты догадываешься почему.
— Все равно ты глубоко заблуждаешься,— упрямо проговорила Раджлакшми.
Но я тоже не желал сдаваться.
— Пусть так! — воскликнул я.— Однако не тебе говорить об этом. Или ты забыла, как отец Бонку из-за каких-то семидесяти пяти рупий женился сразу на тебе и на твоей сестре? Не так уж давно это произошло, чтобы не помнить. Хорошо еще, что для него это было лишь способом получить деньги. Представляешь, что стало бы с тобой, если бы он взял тебя в свой дом и у тебя родились дети?
Глаза Раджлакшми загорелись недобрым огнем.
— Всевышний не оставил бы нас,— холодно заметила она.—А ты не веришь в это только потому, что ты безбожник.
— Значит,— не уступал ей я,— у верующих бог существует только для того, чтобы помогать им растить детей?
— Если бы он и оставил меня, я бы не испугалась. Я не такая трусливая, как ты,-—сердито проговорила она.— Я и одна вырастила бы их, хотя бы на подаяние. По-моему, лучше милостыню просить, чем стать певицей или танцовщицей.
Я не стал спорить с ней — наш разговор принял слишком неприятное для нас обоих направление — и принялся молча глядеть на улицу.
Мы оставили далеко позади деловой район города. Была суббота, в большинстве учреждений работа заканчивалась в два часа дня, и чиновники спешили на вокзал, торопясь успеть на поезд, отходивший в половине третьего. Каждый нес с собой какие-нибудь покупки: кто пару больших креветок, кто кусок козлятины или овощи с фруктами, из тех, что трудно достать в деревне. А в уголок чадора у них были завязаны сладости, чтобы побаловать детвору, нетерпеливо ожидавшую их после шестидневной разлуки. Лица этих служащих, озабоченных, как бы не опоздать на поезд, светились таким радостным ожиданием предстоящей встречи, что Раджлакшми заинтересовалась ими.
— Почему они так спешат на вокзал? — спросила она меня.— Какой сегодня день?
Я повернулся к ней и с улыбкой ответил:
— Суббота. Это служащие контор едут на воскресенье домой.
Она кивнула:
— Понимаю. Смотри, они несут с собой продукты. Наверное, их нельзя достать в деревне, вот они и покупают в городе?
— Да,— подтвердил я. Воображение ее заработало:
— Как все обрадуются сегодня в их семьях, как счастливы будут дети! Один ребенок,— фантазировала она,— при виде отца подымет крик, другой повиснет у него на шее, третий бросится в кухню к матери сообщить радостную весть. Такая суматоха подымется...
Лицо ее оживилось.
Полюбовавшись некоторое время на прохожих, она вдруг спросила:
— Да, а какое у них жалованье?
— Обычно рупий двадцать —- двадцать пять. Не больше тридцати в месяц.
— Но ведь у них есть матери, братья и сестры! Это не считая жен и детей?
— Конечно,—подхватил я,— а кроме того, еще сестры-вдовы, которым нужно помогать. Затем существует обязанность делать подарки родственникам и знакомым. Еще приходится идти на дополнительные расходы в связи с жизнью в Калькутте. Не забудь также бесконечных трат из-за болезней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159