Они останутся тем, чем являются, как бы мы их ни называли. Сочтите медь золотом, заприте в сундук—ценность ее от этого не возрастет. Признайте золото медью и выбросьте прочь — стоимость его не уменьшится. Медь так и останется медью, а золото—золотом, и никто, кроме вас самих, не будет виноват в вашей ошибке. Все в этом мире истинно, ложь существует только в человеческом сознании. И не удивительно, что если Индро никогда не отводил в своей душе места неправде, то он всегда обретал истину, а с нею и счастье.
Я отнюдь не собираюсь утверждать, будто то, что характерно для Индро, свойственно другим, и в этой связи не могу не рассказать о случае, происшедшем лет десять-—двенадцать после описываемых событий. Однажды прошел слух, что в соседнем квартале умирает старуха-брахманка, а возле бедняги нет никого, кто мог бы совершить над ней последний обряд. И все потому, что, возвращаясь из Бенареса домой, она заболела, вынуждена была сойти с поезда в нашем городе и остановилась у малознакомого человека. Тот же недавно вернулся из Англии и считался поэтому отверженным. Таким образом, вся вина несчастной заключалась в том, что, будучи совершенно беспомощной, она посмела умирать в доме индуса, осквернившего свою касту.
Мы сделали для умершей все, что полагается при таких обстоятельствах, и в результате перед нами закрылись двери всех домов в городе. Накануне отцы общины до полуночи ходили по городу из дома в дом, уговаривая единоверцев наложить на нас суровую кару за совершенный нами великий грех—кремацию старухи. Было решено остричь отступникам волосы, заставить их признать свою вину и в качестве искупления проглотить перед всем честным народом ту вещь, которая, хотя и считается священной, отнюдь не съедобна. При этом почтенные мужи утверждали, что единственное, что движет ими,— это забота о благе общины, ибо они не могут допустить, чтобы у них на глазах совершалось подобное святотатство.
Оказавшись в безвыходном положении, мы обратились за помощью к одному доктору, который считался лучшим врачом в городе, а бенгальцев лечил бесплатно. Выслушав нашу историю, доктор возмущенно заявил, что теперь он и пальцем не пошевелит, если кто-нибудь из тех, кто совершил это злодеяние, или их близкие тяжело заболеют. Не знаю, кто довел его слова до сведения упомянутых личностей, но едва наступил вечер, как стало известно, что необходимость в острижении наших волос отпала. Теперь от нас требовали только признать свою вину и съесть вышеупомянутую «святую» вещь! Мы отказались и от этого, и наутро нам милостиво разрешили ограничиться одним покаянием. Мы снова ответили отказом, и вскоре нас уведомили, что на первый раз нас «прощают». Одним словом, нам удалось избавиться от наложенной на нас кары. Однако разгневанный доктор не успокоился и в свою очередь потребовал, чтобы те, кто доставил нам столько неприятностей, явились к нему и извинились за свое поведение. В противном случае, повторил он, его слова не разойдутся с делом и никаких визитов к больным он больше делать не будет — пусть лечатся сами. В тот же вечер руководители общины один за другим совершили паломничество в дом доктора. Не знаю, о чем они там беседовали, но на другой день гнев доктора как рукой сняло.
Я отвлекся, но мне хотелось показать, как порой дожившие до седых волос почтенные люди — а причастные к этой истории, я уверен, узнают себя,— бывает, понятия не имеют о той великой правде, которую уже в отрочестве постиг Индро. И ведь не пропиши им доктор лекарства от их чрезмерного увлечения шастрами, как знать, может быть, их болезнь приняла бы неизлечимую форму.
Уже близилось утро, когда Индро бережно опустил мертвого мальчика в воду под сенью буйно разросшихся тамарисковьгх деревьев. Некоторое время он стоял молча, низко опустив голову, а когда наконец посмотрел на меня, лицо его хранило выражение печального и сосредоточенного ожидания.
—- Ну, теперь поехали,— напомнил я ему.
— Куда? — спросил он рассеянно.
— Туда, куда ты хотел.
— Нет, сегодня мы туда не поедем.
— Вот и хорошо, брат,— обрадовался я,— тогда едем домой.
Не ответив на мое предложение, даже не глянув на меня, он вдруг спросил:
— Послушай, Шриканто, а ты знаешь, что с человеком бьюает после смерти?
— Нет, брат, не знаю,— торопливо ответил я, мало интересуясь в данный момент философскими темами.— Наверное, все они попадают в рай... Но, припадаю к стопам твоим, Индро, отвези меня поскорей домой.
— Все не могут попасть в рай,— заметил он, опять пропустив мою просьбу мимо ушей.— Некоторое время они еще остаются здесь, среди нас. Знаешь, Шриканто, когда я клал его в воду, я ясно расслышал, как он мне прошептал: «Брат!»
— Зачем ты пугаешь меня?—дрожащим от слез голосом проговорил я.— Я больше не могу.
Но Индро ни одним словом не ободрил меня. Медленно взял в руки весла и стал грести, а выведя лодку из тамарисковьгх зарослей, направил ее вниз по реке. Минуты две мы плыли молча, потом он тихо проговорил:
— Шриканто, повторяй про себя имя Рамы. Он не уходит из лодки, сидит позади меня.
Я упал без сознания на дно лодки и, что было дальше, не знаю. Когда я, очнувшись, открыл глаза, было уже светло. Наша лодка стояла у берега, Индро сидел у моих ног.
— Вставай, Шриканто, вставай, брат! Тут немного надо пройти пешком—и ты дома.
ГЛАВА IV
Ноги отказывались повиноваться мне, с трудом побрел я домой. И когда чуть свет, с покрасневшими от бессонной ночи глазами, осунувшийся и грязный, я предстал перед домашними, поднялась невообразимая суматоха.
— Наконец-то! Вот он!
Все так радовались моему возвращению, что я не знал, куда деться от смущения.
Особенно ликовал Джотинда, мы ведь были с ним почти ровесники. С отчаянным криком «Шриканто вернулся! Эй, Шотиш, смотри, Шриканто вернулся!» он бросился обнимать меня и тут же, сияя радостью, потащил в гостиную, где Шотиш сосредоточенно готовился к экзаменам.
Тот глянул на меня и снова углубился в чтение. Весь его вид свидетельствовал о полнейшем безразличии. Так тигр, забив жертву, спокойно усаживается и равнодушно посматривает в сторону. Шотиш прекрасно понимал, что вряд ли ему выпадет другой такой великолепный случай творить суд и расправу.
С минуту длилось молчание. Я отлично знал, чем поплатятся мои уши и щеки за ночную прогулку, и желал только одного: чтобы экзекуция совершилась как можно скорее. Но мой наставник не мог приступить к ней немедленно, ибо он готовился к экзаменам.
Читатель, надеюсь, не забыл, как под недремлющим оком Шотиша мы накануне готовили уроки и как его истошный крик обратил в бегство «королевского тигра», заставив того искать спасения в ветвях гранатового дерева.
— Шотиш, открой календарь, посмотри, можно ли сегодня есть баклажаны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Я отнюдь не собираюсь утверждать, будто то, что характерно для Индро, свойственно другим, и в этой связи не могу не рассказать о случае, происшедшем лет десять-—двенадцать после описываемых событий. Однажды прошел слух, что в соседнем квартале умирает старуха-брахманка, а возле бедняги нет никого, кто мог бы совершить над ней последний обряд. И все потому, что, возвращаясь из Бенареса домой, она заболела, вынуждена была сойти с поезда в нашем городе и остановилась у малознакомого человека. Тот же недавно вернулся из Англии и считался поэтому отверженным. Таким образом, вся вина несчастной заключалась в том, что, будучи совершенно беспомощной, она посмела умирать в доме индуса, осквернившего свою касту.
Мы сделали для умершей все, что полагается при таких обстоятельствах, и в результате перед нами закрылись двери всех домов в городе. Накануне отцы общины до полуночи ходили по городу из дома в дом, уговаривая единоверцев наложить на нас суровую кару за совершенный нами великий грех—кремацию старухи. Было решено остричь отступникам волосы, заставить их признать свою вину и в качестве искупления проглотить перед всем честным народом ту вещь, которая, хотя и считается священной, отнюдь не съедобна. При этом почтенные мужи утверждали, что единственное, что движет ими,— это забота о благе общины, ибо они не могут допустить, чтобы у них на глазах совершалось подобное святотатство.
Оказавшись в безвыходном положении, мы обратились за помощью к одному доктору, который считался лучшим врачом в городе, а бенгальцев лечил бесплатно. Выслушав нашу историю, доктор возмущенно заявил, что теперь он и пальцем не пошевелит, если кто-нибудь из тех, кто совершил это злодеяние, или их близкие тяжело заболеют. Не знаю, кто довел его слова до сведения упомянутых личностей, но едва наступил вечер, как стало известно, что необходимость в острижении наших волос отпала. Теперь от нас требовали только признать свою вину и съесть вышеупомянутую «святую» вещь! Мы отказались и от этого, и наутро нам милостиво разрешили ограничиться одним покаянием. Мы снова ответили отказом, и вскоре нас уведомили, что на первый раз нас «прощают». Одним словом, нам удалось избавиться от наложенной на нас кары. Однако разгневанный доктор не успокоился и в свою очередь потребовал, чтобы те, кто доставил нам столько неприятностей, явились к нему и извинились за свое поведение. В противном случае, повторил он, его слова не разойдутся с делом и никаких визитов к больным он больше делать не будет — пусть лечатся сами. В тот же вечер руководители общины один за другим совершили паломничество в дом доктора. Не знаю, о чем они там беседовали, но на другой день гнев доктора как рукой сняло.
Я отвлекся, но мне хотелось показать, как порой дожившие до седых волос почтенные люди — а причастные к этой истории, я уверен, узнают себя,— бывает, понятия не имеют о той великой правде, которую уже в отрочестве постиг Индро. И ведь не пропиши им доктор лекарства от их чрезмерного увлечения шастрами, как знать, может быть, их болезнь приняла бы неизлечимую форму.
Уже близилось утро, когда Индро бережно опустил мертвого мальчика в воду под сенью буйно разросшихся тамарисковьгх деревьев. Некоторое время он стоял молча, низко опустив голову, а когда наконец посмотрел на меня, лицо его хранило выражение печального и сосредоточенного ожидания.
—- Ну, теперь поехали,— напомнил я ему.
— Куда? — спросил он рассеянно.
— Туда, куда ты хотел.
— Нет, сегодня мы туда не поедем.
— Вот и хорошо, брат,— обрадовался я,— тогда едем домой.
Не ответив на мое предложение, даже не глянув на меня, он вдруг спросил:
— Послушай, Шриканто, а ты знаешь, что с человеком бьюает после смерти?
— Нет, брат, не знаю,— торопливо ответил я, мало интересуясь в данный момент философскими темами.— Наверное, все они попадают в рай... Но, припадаю к стопам твоим, Индро, отвези меня поскорей домой.
— Все не могут попасть в рай,— заметил он, опять пропустив мою просьбу мимо ушей.— Некоторое время они еще остаются здесь, среди нас. Знаешь, Шриканто, когда я клал его в воду, я ясно расслышал, как он мне прошептал: «Брат!»
— Зачем ты пугаешь меня?—дрожащим от слез голосом проговорил я.— Я больше не могу.
Но Индро ни одним словом не ободрил меня. Медленно взял в руки весла и стал грести, а выведя лодку из тамарисковьгх зарослей, направил ее вниз по реке. Минуты две мы плыли молча, потом он тихо проговорил:
— Шриканто, повторяй про себя имя Рамы. Он не уходит из лодки, сидит позади меня.
Я упал без сознания на дно лодки и, что было дальше, не знаю. Когда я, очнувшись, открыл глаза, было уже светло. Наша лодка стояла у берега, Индро сидел у моих ног.
— Вставай, Шриканто, вставай, брат! Тут немного надо пройти пешком—и ты дома.
ГЛАВА IV
Ноги отказывались повиноваться мне, с трудом побрел я домой. И когда чуть свет, с покрасневшими от бессонной ночи глазами, осунувшийся и грязный, я предстал перед домашними, поднялась невообразимая суматоха.
— Наконец-то! Вот он!
Все так радовались моему возвращению, что я не знал, куда деться от смущения.
Особенно ликовал Джотинда, мы ведь были с ним почти ровесники. С отчаянным криком «Шриканто вернулся! Эй, Шотиш, смотри, Шриканто вернулся!» он бросился обнимать меня и тут же, сияя радостью, потащил в гостиную, где Шотиш сосредоточенно готовился к экзаменам.
Тот глянул на меня и снова углубился в чтение. Весь его вид свидетельствовал о полнейшем безразличии. Так тигр, забив жертву, спокойно усаживается и равнодушно посматривает в сторону. Шотиш прекрасно понимал, что вряд ли ему выпадет другой такой великолепный случай творить суд и расправу.
С минуту длилось молчание. Я отлично знал, чем поплатятся мои уши и щеки за ночную прогулку, и желал только одного: чтобы экзекуция совершилась как можно скорее. Но мой наставник не мог приступить к ней немедленно, ибо он готовился к экзаменам.
Читатель, надеюсь, не забыл, как под недремлющим оком Шотиша мы накануне готовили уроки и как его истошный крик обратил в бегство «королевского тигра», заставив того искать спасения в ветвях гранатового дерева.
— Шотиш, открой календарь, посмотри, можно ли сегодня есть баклажаны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159