Гошай с утра долго бродил по жаре, не поел и не искупался. Должно быть, он просто перегрелся немного. К утру все пройдет.
— Ма,— сказала вошедшая мать Лалу,— тебя зовет повар.
— Иду,— ответила Раджлакшми и вышла, с благодарностью взглянув на Комоллоту.
Комоллота оказалась права. К утру, правда, жар у меня не спал, но через пару дней я уже был здоров. Однако благодаря этому случаю Комоллота узнала о нас самое сокровенное. Догадался о нем, должно быть, и еще один человек — сам старший гошай.
Наступил день отъезда. Комоллота отозвала нас в укромное место и спросила:
— Гошай, ты помнишь, в каком году была ваша свадьба? А то у меня готово блюдо с освященной сандаловой пастой и гирляндой цветов.
На ее вопрос ответила Раджлакшми:
— Где ему знать, об этом помню я.
— Как же так, один помнит, а другой нет? — улыбнулась Комоллота.
— Он был тогда мал и не понял, что к чему.
— Но ведь он старше тебя, Раджу.
— На каких-то пять-шесть лет. Мне было восемь или девять, когда я надела ему на шею гирлянду и мысленно проговорила: «С этого дня ты мой жених! Жених! Жених!» Но это чудовище не сходя с места проглотило мою гирлянду.
— Как же можно проглотить гирлянду? — удивилась Комоллота.
— Она была из спелых ягод бойчи,— вмешался я.— Съесть ее никто бы не отказался.
Комоллота засмеялась, а Раджлакшми сказала:
— Отсюда и начались мои несчастья. Я потеряла его, и не нужно спрашивать, что было потом, только совсем не то, что думают люди! Много дней я провела в слезах и
поисках, наконец бог сжалился и нежданно вернул мне того, кого, однажды даровав, похитил.
С этими словами Раджлакшми совершила пронам богу.
— Старший гошай прислал освященный сандал и гирлянды,—сказала Комоллота.— В день отъезда наденьте их друг другу на шею.
Раджлакшми молитвенно сложила руки:
— Богу ведомо, чего он хочет. Только не проси меня об этом. До сих пор, стоит мне закрыть глаза, я вижу мою алую гирлянду на его детской шее. Пусть же эта гирлянда, дарованная мне богом, и останется навеки моей, диди.
— Но ведь я проглотил ее.
— Да, чудовище, а теперь заодно проглоти и меня.
Раджлакшми рассмеялась и, погрузив в сосуд с сандаловой пастой сразу все пальцы, приложила их к моему лбу.
Мы отправились попрощаться с Дварикдасом. Он оторвался от книги и приветливо предложил нам сесть.
—- Мы не смеем надолго отвлекать тебя, гошай,— отозвалась Раджлакшми, располагаясь на полу.— Мы и так причинили вам немало беспокойства и перед отъездом пришли в надежде вымолить прощение.
— Саньяси,— ответил старший гошай,—могут лишь принимать милость, но не давать. Скажи, диди, когда вы снова приедете причинять нам беспокойство? Ведь с вашим отъездом монастырь погрузится во мрак.
— Это верно, гошай,— поддержала его Комоллота,— сегодня и вправду покажется, будто огни не зажглись и повсюду царит тьма.
— Эти несколько дней,— продолжал старший гошай,— от песен, радости, смеха и шуток все вокруг было озарено, словно блеском молний. Я никогда еще не видел ничего подобного. Комоллота назвала тебя «новый гошай»,— прибавил он,— обращаясь ко мне,— а я дал диди имя «Анондомойи».
Мне пришлось прервать его взволнованную речь.
— Старший гошай,— возразил я,— поистине, вас то и дело ослеплял блеск молний, но давайте-ка спросим, каково приходится тем, кого днем и ночью оглушают раскаты грома. Узнайте хотя бы, какого мнения об «Анондомойи» Ротон.
Стоявший у дверей Ротон тут же исчез.
— Не слушай его, гошай,— сказала Раджлакшми.— Его вечно терзает зависть. В следующий раз, прежде чем приехать, я запру на замок этого тощего брюзгу. О, как бы мне хотелось куда-нибудь от него сбежать!
— Ты никогда этого на сделаешь, Анондомойи,— воскликнул старший гошай,— никогда. Ты не сможешь бросить его одного.
— Еще как смогу,— сказала Раджлакшми,— он мне до смерти надоел.
— Однажды во Вриндаване подруга бога тоже пожелала его покинуть, но так и не смогла это сделать. Разве ты не помнишь ее слов, Анондомойи? «Подруга! На кого я его оставлю, разве сумеют они служить ему, как я?» Что мы знаем о настоящей любви? — задумчиво продолжал он.— Ведь мы только прикидываемся любящими, сами себя обманываем. Но тебе, Анондомойи, повезло — ты познала истинное чувство. Поэтому-то я и говорю тебе: «Когда ты отдашь эту любовь Кришне, ты...»
Раджлакшми вздрогнула и испуганно остановила его:
— Не благословляй меня на это, гошай. Пусть этого никогда не случится. Пожелай мне лучше, чтобы я могла с легким сердцем оставить его,—она указала на меня,— и умереть.
Комоллота поспешила исправить положение:
— Старший гошай, Раджу, понял только, как сильно ты любшль9 и все. Ничего больше.
Я тоже решил, что Дварикдас, как всегда, думал о чем-то своем и не имел в виду нас с Раджлакшми.
— У него такое слабое здоровье,— озабоченно проговорила Раджлакшми,— он вечно болеет. И никого, упрямец, не желает слушать. Ах, диди, если б ты только знала, в каком страхе я живу дни и ночи!
Теперь уже я встревожился, опасаясь, как бы прощальный разговор не завел нас слишком далеко. Я знал: приехав из Бенареса, Раджлакшми мучительно раскаивалась, что так небрежно простилась со мной. За всеми своими шутками и насмешками она пыталась скрыть не покидавшее ее предчувствие неведомого и сурового наказания.
— Сколько ты ни твердишь всем вокруг о том, как я слаб здоровьем,— с улыбкой заметил я, чтобы как-то успокоить ее тревогу,—а тело мое не знает погибели. Я наверняка не умру раньше тебя.
Не успел я договорить, как она порывисто схватила меня за руку и воскликнула:
— Трижды поклянись перед ними, что сказанное тобой никогда не окажется ложью!
Глаза ее наполнились слезами.
Все были поражены. Устыдившись своего порыва, она поспешно отпустила мою руку и с вымученной улыбкой проговорила:
— Этот проклятый звездочет так напугал меня... Две слезинки покатились у нее по щекам.
Мы снова простились со всеми. Старший гошай пообещал навестить нас, когда приедет в Калькутту. Он собирался взять с собой Падму: она еще ни разу не была в городе.
Первый человек, которого мы увидели на станции, был тот самый «проклятый звездочет». Он восседал на расстеленном одеяле, вокруг него уже толпился народ.
— Значит, он поедет с нами? — спросил я. Раджлакшми отвернулась, чтобы скрыть смущенную
улыбку, и кивнула головой.
— Нет,— сказал я,— он ке поедет.
— Но почему же? Вреда от этого, во всяком случае, не будет.
— Нет,— повторил я.— Будет ли от этого польза или вред, он ве поедет! Дай ему, что следует, и пусть уходит. Если он и в самом деле наделен способностью умиротворять светила, пусть занимается этим не у тебя на глазах.
— Хорошо, я ему сейчас скажу.
Раджлакшми велела Ротону позвать предсказателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Ма,— сказала вошедшая мать Лалу,— тебя зовет повар.
— Иду,— ответила Раджлакшми и вышла, с благодарностью взглянув на Комоллоту.
Комоллота оказалась права. К утру, правда, жар у меня не спал, но через пару дней я уже был здоров. Однако благодаря этому случаю Комоллота узнала о нас самое сокровенное. Догадался о нем, должно быть, и еще один человек — сам старший гошай.
Наступил день отъезда. Комоллота отозвала нас в укромное место и спросила:
— Гошай, ты помнишь, в каком году была ваша свадьба? А то у меня готово блюдо с освященной сандаловой пастой и гирляндой цветов.
На ее вопрос ответила Раджлакшми:
— Где ему знать, об этом помню я.
— Как же так, один помнит, а другой нет? — улыбнулась Комоллота.
— Он был тогда мал и не понял, что к чему.
— Но ведь он старше тебя, Раджу.
— На каких-то пять-шесть лет. Мне было восемь или девять, когда я надела ему на шею гирлянду и мысленно проговорила: «С этого дня ты мой жених! Жених! Жених!» Но это чудовище не сходя с места проглотило мою гирлянду.
— Как же можно проглотить гирлянду? — удивилась Комоллота.
— Она была из спелых ягод бойчи,— вмешался я.— Съесть ее никто бы не отказался.
Комоллота засмеялась, а Раджлакшми сказала:
— Отсюда и начались мои несчастья. Я потеряла его, и не нужно спрашивать, что было потом, только совсем не то, что думают люди! Много дней я провела в слезах и
поисках, наконец бог сжалился и нежданно вернул мне того, кого, однажды даровав, похитил.
С этими словами Раджлакшми совершила пронам богу.
— Старший гошай прислал освященный сандал и гирлянды,—сказала Комоллота.— В день отъезда наденьте их друг другу на шею.
Раджлакшми молитвенно сложила руки:
— Богу ведомо, чего он хочет. Только не проси меня об этом. До сих пор, стоит мне закрыть глаза, я вижу мою алую гирлянду на его детской шее. Пусть же эта гирлянда, дарованная мне богом, и останется навеки моей, диди.
— Но ведь я проглотил ее.
— Да, чудовище, а теперь заодно проглоти и меня.
Раджлакшми рассмеялась и, погрузив в сосуд с сандаловой пастой сразу все пальцы, приложила их к моему лбу.
Мы отправились попрощаться с Дварикдасом. Он оторвался от книги и приветливо предложил нам сесть.
—- Мы не смеем надолго отвлекать тебя, гошай,— отозвалась Раджлакшми, располагаясь на полу.— Мы и так причинили вам немало беспокойства и перед отъездом пришли в надежде вымолить прощение.
— Саньяси,— ответил старший гошай,—могут лишь принимать милость, но не давать. Скажи, диди, когда вы снова приедете причинять нам беспокойство? Ведь с вашим отъездом монастырь погрузится во мрак.
— Это верно, гошай,— поддержала его Комоллота,— сегодня и вправду покажется, будто огни не зажглись и повсюду царит тьма.
— Эти несколько дней,— продолжал старший гошай,— от песен, радости, смеха и шуток все вокруг было озарено, словно блеском молний. Я никогда еще не видел ничего подобного. Комоллота назвала тебя «новый гошай»,— прибавил он,— обращаясь ко мне,— а я дал диди имя «Анондомойи».
Мне пришлось прервать его взволнованную речь.
— Старший гошай,— возразил я,— поистине, вас то и дело ослеплял блеск молний, но давайте-ка спросим, каково приходится тем, кого днем и ночью оглушают раскаты грома. Узнайте хотя бы, какого мнения об «Анондомойи» Ротон.
Стоявший у дверей Ротон тут же исчез.
— Не слушай его, гошай,— сказала Раджлакшми.— Его вечно терзает зависть. В следующий раз, прежде чем приехать, я запру на замок этого тощего брюзгу. О, как бы мне хотелось куда-нибудь от него сбежать!
— Ты никогда этого на сделаешь, Анондомойи,— воскликнул старший гошай,— никогда. Ты не сможешь бросить его одного.
— Еще как смогу,— сказала Раджлакшми,— он мне до смерти надоел.
— Однажды во Вриндаване подруга бога тоже пожелала его покинуть, но так и не смогла это сделать. Разве ты не помнишь ее слов, Анондомойи? «Подруга! На кого я его оставлю, разве сумеют они служить ему, как я?» Что мы знаем о настоящей любви? — задумчиво продолжал он.— Ведь мы только прикидываемся любящими, сами себя обманываем. Но тебе, Анондомойи, повезло — ты познала истинное чувство. Поэтому-то я и говорю тебе: «Когда ты отдашь эту любовь Кришне, ты...»
Раджлакшми вздрогнула и испуганно остановила его:
— Не благословляй меня на это, гошай. Пусть этого никогда не случится. Пожелай мне лучше, чтобы я могла с легким сердцем оставить его,—она указала на меня,— и умереть.
Комоллота поспешила исправить положение:
— Старший гошай, Раджу, понял только, как сильно ты любшль9 и все. Ничего больше.
Я тоже решил, что Дварикдас, как всегда, думал о чем-то своем и не имел в виду нас с Раджлакшми.
— У него такое слабое здоровье,— озабоченно проговорила Раджлакшми,— он вечно болеет. И никого, упрямец, не желает слушать. Ах, диди, если б ты только знала, в каком страхе я живу дни и ночи!
Теперь уже я встревожился, опасаясь, как бы прощальный разговор не завел нас слишком далеко. Я знал: приехав из Бенареса, Раджлакшми мучительно раскаивалась, что так небрежно простилась со мной. За всеми своими шутками и насмешками она пыталась скрыть не покидавшее ее предчувствие неведомого и сурового наказания.
— Сколько ты ни твердишь всем вокруг о том, как я слаб здоровьем,— с улыбкой заметил я, чтобы как-то успокоить ее тревогу,—а тело мое не знает погибели. Я наверняка не умру раньше тебя.
Не успел я договорить, как она порывисто схватила меня за руку и воскликнула:
— Трижды поклянись перед ними, что сказанное тобой никогда не окажется ложью!
Глаза ее наполнились слезами.
Все были поражены. Устыдившись своего порыва, она поспешно отпустила мою руку и с вымученной улыбкой проговорила:
— Этот проклятый звездочет так напугал меня... Две слезинки покатились у нее по щекам.
Мы снова простились со всеми. Старший гошай пообещал навестить нас, когда приедет в Калькутту. Он собирался взять с собой Падму: она еще ни разу не была в городе.
Первый человек, которого мы увидели на станции, был тот самый «проклятый звездочет». Он восседал на расстеленном одеяле, вокруг него уже толпился народ.
— Значит, он поедет с нами? — спросил я. Раджлакшми отвернулась, чтобы скрыть смущенную
улыбку, и кивнула головой.
— Нет,— сказал я,— он ке поедет.
— Но почему же? Вреда от этого, во всяком случае, не будет.
— Нет,— повторил я.— Будет ли от этого польза или вред, он ве поедет! Дай ему, что следует, и пусть уходит. Если он и в самом деле наделен способностью умиротворять светила, пусть занимается этим не у тебя на глазах.
— Хорошо, я ему сейчас скажу.
Раджлакшми велела Ротону позвать предсказателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159