Внизу стержень заканчивался плоской треногой. Вокруг стержня узлом была завязана засушенная змейка.
На стене, рядом с витриной висела картина с приблизительно таким сюжетом: человек стоит лицом к зеркалу, но видит в нем собственный затылок. Нет, не так – мы, зрители видим в зеркале его затылок, что видит человек – нам неизвестно. Эту картину я точно где-то видел. Я готов допустить, что за исключением картины все предметы в комнате имели оригинальное происхождение, но только она одна не походила на бутафорию.
Слева от меня находилось большое – во всю стену – окно. Когда я осматривал башню – сначала в бинокль, затем – вблизи, когда барахтался в снегу, я не заметил никаких окон; вся поверхность здания была совершенно однородной, темно-серого цвета и не более гладкой, чем необработанный камень. Но мало того: легко различимые сквозь оконное стекло снежинки двигались как-то странно, прямо на меня, а облака, если приглядеться, плыли снизу вверх, как из-под земли. Но сама земля, вместе с океаном, куда-то подевалась. Метель напрочь размыла горизонт. Бледный солнечный диск время от времени проглядывал сквозь низкие облака, но находился он почему-то в зените, а не надт горизонтом – где ему надлежало быть в это время и на этой широте.
– Вы смотрите на небо, – вкрадчиво произнес Фран-кенберг и, видя, что я его не понимаю, пояснил:
– Окно смотрит вверх. Так гораздо удобнее, чем сидеть задрав голову.
Тут до меня наконец дошло. Я хотел спросить, не кружится ли у него голова, но постеснялся.
– Сейчас переключу на океан, – сказал профессор мне, а затем, уже обращаясь к окну, внятно произнес: «Северо-запад». Картинка практически не поменялась, если не считать того, что солнце совсем исчезло, но ведь оно могло и за облаками спрятаться.
– Вы уверены, что не нужно сказать «абракадабра» или вроде того? – ухмыльнулся я.
– Уверен, просто погода окончательно испортилась, ничего не видно.
«Что-то мы отвлеклись от темы», – подумал я и снова спросил про Перка.
– Да, я его ЗНАЛ, – с нажимом произнес Франкенберг, – талантливый был человек. Но к его смерти я не имею ни малейшего отношения. Интересно, как вы умудрились так быстро меня найти. Не думаю, что он успел вам что-то сказать.
– То, что мне нужно было услышать от него, я услышал. Но, к сожалению, наша беседа прервалась на очень интересном месте, мы беседовали о гномах, такие древние человечки были, вы, вероятно, слыхали?
– Что ж, это достойная тема для беседы… особенно для людей столь равноудаленных от проблем истории, как вы и Перк.
– Вы тоже не историк, насколько я знаю. Но Перка больше нет и поговорить о гномах мне не с кем – только с вами. Перк был убит из-за них?
– Так это убийство… Как странно… Но при чем тут я?
– Лично вы, возможно, и ни при чем, но сами гномы наверняка тут очень даже при чем. И ваше имя упоминается рядом с ними далеко не однажды.
– Хорошо, если вы так настаиваете… Я расскажу, но исключительно из симпатии к вам, поскольку теперь я вижу, что Перк на ваш счет ошибался…
– А что Перк сказал обо мне? – Я попытался поймать его на слове.
– Теперь это уже не важно. – Моя попытка не удалась. – Скажите, как вы думаете, человек по природе своей порочен или нет? – неожиданно спросил Франкенберг. Мне показалось, что он уж слишком издалека начал.
– Непонятно, где начинается человеческая природа, а где заканчивается…
Профессор улыбнулся:
– Ваш ответ вполне в духе человеческой природы. И это несмотря на то, что вы хотели ответить максимально неопределенно. Нет, правильнее сказать так: именно неопределенность и является одной из основных составляющих человеческой природы.
Я возразил:
– Ничего удивительного – ведь нельзя и слова сказать, чтобы потом не посмеяться над тем, что сказано. В конце концов, вся природа состоит из определенности, то есть законов физики, и неопределенности, которая тоже своего рода закон физики.
– Ну да, добавьте сюда свободу воли, и вы получите человека, – согласился Франкенберг и, непонятно чему улыбаясь, уставился в окно.
Мне пришлось напомнить ему о том, с чего он начал:
– Вероятно, вы спросили меня о порочности и непорочности, потому что сами знаете ответ?
– Ответ давно известен. Человек порочен, что бы вы там ни подразумевали под «человеческой природой». Порочен не в бытовом смысле, а, если так можно выразиться, в библейском. То есть несовершенен.
– Это разные вещи, – уточнил я, – порочность и несовершенство. Насчет несовершенства никто не спорит.
– Нет, эти, как вы сказали, веши прочно взаимосвязаны, – возразил он, – порочность – это внешнее проявление несовершенства. А наука имеет дело с внешним, с тем, что на поверхности – с наличием, так сказать. И ищет связи. Но что мы имеем в наличии? Мы имеем простой факт: так называемое «открытое общество», то есть общество, в котором недостатки каждого уравновешиваются недостатками остальных, оказалось наиболее эффективным с исторической точки зрения. Следовательно, речь идет уже не просто о недостатках, а о глубоко укоренившейся порочности всякого человека. Недостатки – это то, что можно подправить, устранить, в конце концов – хотя бы осознать. Порочность можно только уравновесить еще одной – такой же. Открытое общество вынуждено тратить огромные ресурсы на поддержание собственной стабильности, своего существования – точно так, как работающий человек тратит часть заработанных денег на лекарства, чтобы иметь силы ходить на работу, а он должен на нее ходить – иначе не сможет оплатить лекарства. Как общество в целом сжигает свои ресурсы, так и каждая отдельная личность тратит силы на поддержание в равновесии себя, отдельного члена этого общества. Я подхожу к другому примеру распыления ресурсов – сексуальной раздвоенности. Она выжигает человека изнутри, заставляет человеческую душу вечно скитаться в поисках другого, способного дать ей целостность, покой… Поиски бесплодны, ибо самой природой они задуманы быть бесплодными. Природа заставляет нас вести поиски вне себя, в то время как ответ – внутри нас самих… Как проклятие, над нами висит дуализм – дуализм во всем – в обществе, в теле, в душе, наконец. Все это давно известно. Вопрос – есть ли такому положению вещей альтернатива? Ответить на него можно лишь создав альтернативную модель рефлектирующего сознания. Раньше я говорил – альтернатива должна быть – несовершенное не может быть в единственном числе. Несовершенное может быть лишь частью целого. Следовательно, есть и другие части того же целого. И я их нашел. Поэтому теперь я говорю – альтернатива есть. Модель рефлектирующего разума, предложенная давным-давно Лефевром, свою задачу выполнила – надо идти дальше, изменяя сублимационное число.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
На стене, рядом с витриной висела картина с приблизительно таким сюжетом: человек стоит лицом к зеркалу, но видит в нем собственный затылок. Нет, не так – мы, зрители видим в зеркале его затылок, что видит человек – нам неизвестно. Эту картину я точно где-то видел. Я готов допустить, что за исключением картины все предметы в комнате имели оригинальное происхождение, но только она одна не походила на бутафорию.
Слева от меня находилось большое – во всю стену – окно. Когда я осматривал башню – сначала в бинокль, затем – вблизи, когда барахтался в снегу, я не заметил никаких окон; вся поверхность здания была совершенно однородной, темно-серого цвета и не более гладкой, чем необработанный камень. Но мало того: легко различимые сквозь оконное стекло снежинки двигались как-то странно, прямо на меня, а облака, если приглядеться, плыли снизу вверх, как из-под земли. Но сама земля, вместе с океаном, куда-то подевалась. Метель напрочь размыла горизонт. Бледный солнечный диск время от времени проглядывал сквозь низкие облака, но находился он почему-то в зените, а не надт горизонтом – где ему надлежало быть в это время и на этой широте.
– Вы смотрите на небо, – вкрадчиво произнес Фран-кенберг и, видя, что я его не понимаю, пояснил:
– Окно смотрит вверх. Так гораздо удобнее, чем сидеть задрав голову.
Тут до меня наконец дошло. Я хотел спросить, не кружится ли у него голова, но постеснялся.
– Сейчас переключу на океан, – сказал профессор мне, а затем, уже обращаясь к окну, внятно произнес: «Северо-запад». Картинка практически не поменялась, если не считать того, что солнце совсем исчезло, но ведь оно могло и за облаками спрятаться.
– Вы уверены, что не нужно сказать «абракадабра» или вроде того? – ухмыльнулся я.
– Уверен, просто погода окончательно испортилась, ничего не видно.
«Что-то мы отвлеклись от темы», – подумал я и снова спросил про Перка.
– Да, я его ЗНАЛ, – с нажимом произнес Франкенберг, – талантливый был человек. Но к его смерти я не имею ни малейшего отношения. Интересно, как вы умудрились так быстро меня найти. Не думаю, что он успел вам что-то сказать.
– То, что мне нужно было услышать от него, я услышал. Но, к сожалению, наша беседа прервалась на очень интересном месте, мы беседовали о гномах, такие древние человечки были, вы, вероятно, слыхали?
– Что ж, это достойная тема для беседы… особенно для людей столь равноудаленных от проблем истории, как вы и Перк.
– Вы тоже не историк, насколько я знаю. Но Перка больше нет и поговорить о гномах мне не с кем – только с вами. Перк был убит из-за них?
– Так это убийство… Как странно… Но при чем тут я?
– Лично вы, возможно, и ни при чем, но сами гномы наверняка тут очень даже при чем. И ваше имя упоминается рядом с ними далеко не однажды.
– Хорошо, если вы так настаиваете… Я расскажу, но исключительно из симпатии к вам, поскольку теперь я вижу, что Перк на ваш счет ошибался…
– А что Перк сказал обо мне? – Я попытался поймать его на слове.
– Теперь это уже не важно. – Моя попытка не удалась. – Скажите, как вы думаете, человек по природе своей порочен или нет? – неожиданно спросил Франкенберг. Мне показалось, что он уж слишком издалека начал.
– Непонятно, где начинается человеческая природа, а где заканчивается…
Профессор улыбнулся:
– Ваш ответ вполне в духе человеческой природы. И это несмотря на то, что вы хотели ответить максимально неопределенно. Нет, правильнее сказать так: именно неопределенность и является одной из основных составляющих человеческой природы.
Я возразил:
– Ничего удивительного – ведь нельзя и слова сказать, чтобы потом не посмеяться над тем, что сказано. В конце концов, вся природа состоит из определенности, то есть законов физики, и неопределенности, которая тоже своего рода закон физики.
– Ну да, добавьте сюда свободу воли, и вы получите человека, – согласился Франкенберг и, непонятно чему улыбаясь, уставился в окно.
Мне пришлось напомнить ему о том, с чего он начал:
– Вероятно, вы спросили меня о порочности и непорочности, потому что сами знаете ответ?
– Ответ давно известен. Человек порочен, что бы вы там ни подразумевали под «человеческой природой». Порочен не в бытовом смысле, а, если так можно выразиться, в библейском. То есть несовершенен.
– Это разные вещи, – уточнил я, – порочность и несовершенство. Насчет несовершенства никто не спорит.
– Нет, эти, как вы сказали, веши прочно взаимосвязаны, – возразил он, – порочность – это внешнее проявление несовершенства. А наука имеет дело с внешним, с тем, что на поверхности – с наличием, так сказать. И ищет связи. Но что мы имеем в наличии? Мы имеем простой факт: так называемое «открытое общество», то есть общество, в котором недостатки каждого уравновешиваются недостатками остальных, оказалось наиболее эффективным с исторической точки зрения. Следовательно, речь идет уже не просто о недостатках, а о глубоко укоренившейся порочности всякого человека. Недостатки – это то, что можно подправить, устранить, в конце концов – хотя бы осознать. Порочность можно только уравновесить еще одной – такой же. Открытое общество вынуждено тратить огромные ресурсы на поддержание собственной стабильности, своего существования – точно так, как работающий человек тратит часть заработанных денег на лекарства, чтобы иметь силы ходить на работу, а он должен на нее ходить – иначе не сможет оплатить лекарства. Как общество в целом сжигает свои ресурсы, так и каждая отдельная личность тратит силы на поддержание в равновесии себя, отдельного члена этого общества. Я подхожу к другому примеру распыления ресурсов – сексуальной раздвоенности. Она выжигает человека изнутри, заставляет человеческую душу вечно скитаться в поисках другого, способного дать ей целостность, покой… Поиски бесплодны, ибо самой природой они задуманы быть бесплодными. Природа заставляет нас вести поиски вне себя, в то время как ответ – внутри нас самих… Как проклятие, над нами висит дуализм – дуализм во всем – в обществе, в теле, в душе, наконец. Все это давно известно. Вопрос – есть ли такому положению вещей альтернатива? Ответить на него можно лишь создав альтернативную модель рефлектирующего сознания. Раньше я говорил – альтернатива должна быть – несовершенное не может быть в единственном числе. Несовершенное может быть лишь частью целого. Следовательно, есть и другие части того же целого. И я их нашел. Поэтому теперь я говорю – альтернатива есть. Модель рефлектирующего разума, предложенная давным-давно Лефевром, свою задачу выполнила – надо идти дальше, изменяя сублимационное число.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113