– Что вы знаете о Номуре? – прохрипел я. Но мой вопрос остался без ответа.
– Вы сказали что-то еще – не только о лаборатории. Повторите мне все! – донеслось до меня. Я силился припомнить.
– Я говорил о Франкенберге, о его плане, которого я не понял, о портретах четырех гомоидов, среди которых должен быть и ваш портрет; о том, что я вам не враг…
– Достаточно, – прервал он меня, – странно, очень странно… Вероятно, я сильно отстал от жизни, столько лет проведя здесь, в пещере… – пробормотал он задумчиво.
– А сколько лет вы здесь пробыли? – На самом деле это меня интересовало меньше всего, но теперь я старался спрашивать осторожно, стараясь попадать в такт его собственным мыслям.
– Шесть, – ответил он.
– Но почему вы прячетесь здесь? Кого вы боитесь – того, кто убил Перка и Франкенберга?
– Есть причины, по которым я не стану отвечать на этот вопрос. Мой отказ не стоит понимать так, будто я точно знаю, кто это сделал. Я дам вам возможность выйти отсюда, но поверьте, даже если вы снова вернетесь в пещеры, вы ничего и никого не найдете – ни меня, ни лаборатории. Самому мне уже недолго осталось жить, а о том, что осталось от лаборатории, я позабочусь…
– Вы говорите так, точно… – Мой голос настолько ослабел, что, боясь быть неуслышанным, я сделал несколько шагов вперед, и в тот же момент гомоид исчез – как сквозь землю провалился. С минуту я вглядывался в темноту, ожидая его появления. Он появился, но полусотней шагов дальше. Я пошел к нему. Как и прежде, он не позволял мне приближаться, но и не исчезал, и я поверил, что гомоид действительно хочет меня отсюда вывести. Я спешил как мог, боясь упустить его из виду. Падал, спотыкаясь о камни, и снова поднимался. Вероятно – терял сознание и, вероятно, не раз. С какого-то момента для меня перестали существовать все преграды – и камни, и сталагмиты, и постепенно смыкавшиеся стены, – все стало каким-то ватным, и ватным стал я сам. Не чувствуя боли, я протискивался, просачивался сквозь или мимо них – не знаю, наверное, я полз на четвереньках – просто не смог встать после очередного падения. Для меня существовал лишь свет его фонаря, и я полз на этот свет. Дальнейшие мои воспоминания обрывочны… Я помню узкий лаз, в котором очутился после того или, скорее, одновременно с тем, как потерял своего проводника. Но путь был один – только вперед. И я продолжал ползти. Дневной свет вспыхнул настолько неожиданно и настолько ярко, что я зажмурил глаза. И даже теперь, по прошествии стольких дней, если сильно зажмурить глаза, то можно вызвать из памяти эти красно-фиолетовые всполохи в ослепленной сетчатке и на их фоне черный, человекоподобный силуэт, на мгновение загородивший выход из подземелья…
Если у человека, как и у кошки, несколько жизней (девять или сколько там), то интересно, какую их часть я успел израсходовать? И не похож ли момент расходования очередной жизни на пробуждение? Я открыл глаза. Сначала – яркий свет, затем, прямо надо мною, Татьянино лицо. Ну и что, думаю, почему бы Татьяне не быть гомоидом или, наоборот, гомоиду – Татьяной. Закрыл глаза. Услышал:
– Ой, он только что открыл глаза! Доктор, скорее… Ой, опять закрыл…
Мне стало любопытно, и я снова открыл глаза. Белый потолок, появляется некто в синей хирургической шапочке, затем – Шеф! Все понятно, Шеф – тоже гомоид, и я нахожусь в гомоидной лаборатории и скоро сам стану гномом. Шеф говорит:
– Глаза у него шевелятся, надо бы проверить – шевелятся ли мозги…
Мне захотелось опять закрыть глаза, но заданный синей шапкой вопрос, напротив, заставил меня их открыть еще шире.
– Вы узнали свою супругу? – спросила шапка.
Я перевел взгляд на Шефа и твердо ответил – «нет». Вот уж глупости, думаю, я даже на Татьяне пока еще не женат – по крайней мере так было до спуска в лабиринт.
– Мозги в порядке… – сказал Шеф. – Татьяна, подойди.
Он исчез, и появилась Татьяна. Синяя шапка снова спросила:
– Вы узнаете свою жену?
Я подумал, а не дать ли ему еще один шанс, но, увидев, с какой надеждой Татьяна на меня смотрит, ответил – «да». Татьяна тут же бросилась меня обнимать и целовать. Пока она изливала свои чувства, я огляделся по сторонам, но судьи из муниципалитета не заметил. Я успокоился и открыл было рот, чтобы попросить ее не душить меня так сильно, но Татьяна мне не позволила.
– Тсс, молчи, тебе нельзя разговаривать, – сказала она. Она и здесь мне рот затыкает! Да не больно-то и хотелось! Я закрыл рот.
– Успокойтесь, все идет нормально, – заверила ее синяя шапка и, обращаясь ко мне, сказала быстро-быстро: – Вы были два дня без сознания, теперь вы в госпитале, я – доктор такой-то, как вы себя чувствуете?
– Нормально, – ответил я.
Шеф был тут как тут, он мгновенно выставил Татьяну за дверь, уселся на край кровати и внятно так спросил:
– Ты можешь говорить?
Мне захотелось закрыть глаза и уже больше их никогда не открывать – я вспомнил о Номуре.
– Да, могу, – ответил я тихо.
– Ты что-нибудь помнишь? – спросил Шеф.
– Пока нет, – мне не хотелось с ним разговаривать, – посмотрите комлог.
В комлоге должна была остаться запись беседы с гомоидом. Шеф ответил:
– Про комлог забудь, он чист, как моя репутация до вчерашнего дня.
Я еще не настолько оправился, чтобы правильно оценивать шефские метафоры, поэтому просипел:
– А что случилось вчера?
Но он отмахнулся:
– Ладно, выздоравливай, потом поговорим.
Шеф вышел, вместо него появился врач, за спиной у него маячила взволнованная Татьяна. Врач что-то ей сказал, потом подошел ко мне, пощупал шею и, видимо, сделал что-то еще, поскольку я тут же провалился в сон.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
БАБОЧКИ
Сегодня у нас первое сентября по синхронизированному времени. Впрочем, раз по синхронизированному, то не только у нас, но и у всех. Зато вот воскресенье только у нас. Прошло три недели с того дня, когда мне было поручено дело о пропавших локусах. Я ничего не путаю, три недели – это по фаонскому календарю, а по синхронизированному времени прошло восемнадцать земных дней, ведь сутки на Фаоне короче земных, а синхронизированное время отсчитывают в стандартных земных днях. Два (фаонских) дня назад меня выписали из госпиталя. Татьяна, похоже, всерьез восприняла наказ Шефа поставить меня на ноги как можно скорее. Татьяна плохо знает Шефа, или, лучше сказать, совсем его не знает. Но меня-то ему не провести. Ведь ясно как день, что ему хотелось бы видеть меня в постели больным (или скажем иначе – не видеть меня вовсе) как можно дольше – по крайней мере до тех пор, пока все не утихнет. И еще, ему бы очень не хотелось, чтобы я попался на глаза кому-нибудь из начальства. Не знаю, как он это определяет, но я так и не научился различать – на глазах я у начальства или в каком другом месте. Может быть, оттого, что само это начальство никогда мне на глаза не попадалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113