Тогда Стас, обращаясь к ней, сказал вполголоса: «Поднявшись с постели, сгладь отпечатки тела». Марго покраснела до корней волос, а Стас как ни в чем не бывало пояснил:
– Это Пифагор сказал – тот, которого ты не любишь.
– Отчего же, люблю, – тихо ответила Марго и взялась за тарелки.
Татьяна со Стасом оседлали нейросимулятор и о чем-то оживленно спорили. Ванда с Марго сплетничали на кухне. Мы с Йоханом остались наедине. Я подумал, что раз Ванда уже спрашивала про три крыла, а я сказал, что мне приснился трехногий, то не будет ничего страшного, если я спрошу его про треугольник. Потом скажу, что треугольник приснился Татьяне.
– Йохан, ты, случайно, не встречал такой знак: треугольник с тремя крыльями и с человеческим глазом посередине? – Про глаз я добавил для конспирации.
– Далась вам эта цифра три… – усмехнулся он. – Треугольник с человеческим глазом – знак достаточно распространенный. Типичная оккультная символика, я бы сказал – «Всевидящее око» или вроде того. Про крылья сказать ничего не могу. А ты уверен, что именно крылья, а не, скажем, листья?
– Точно! – спохватился я. – Там были листья! А они что значат?
– Три листа клевера, вплетенные в треугольник – это раннехристианский символ. По преданию, с помощью трехлистного клевера святой Патрик объяснял язычникам-ирланцам триединство божественных сущностей… Продолжать? – спросил он, видя, что я его не слушаю. Хоть клевер и не растет на Фаоне, но я способен отличить крылья от листьев.
– Спасибо, я все понял, – поблагодарил я его, – теперь я знаю, где про это можно найти в литературе.
– Всегда пожалуйста, – ответил Йохан и пошел на кухню.
Гости разошлись в половине двенадцатого. Стас все норовил остаться «еще на полчасика», но мы его выпроводили вслед за Марго.
Остаток вечера мы с Татьяной провели в напряженном молчании. Она продолжала на меня дуться неизвестно за что. Когда мы уже погасили свет, я решил, что последнее слово должно остаться за мной.
– Вот, пришлось опять из-за тебя врать. Зачем ты вспомнила про бикадала? – спросил я безо всякого предисловия, словно мы до этого не молчали, а только и делали, что обсуждали трехногого.
– Больно нужен мне твой безногий… А он что, как-то связан с твоим заданием?
– Напрямую. – Я снова покривил душой, но уж больно мне хотелось вызвать у Татьяны угрызения совести.
– Извини, не знала. Сказал бы…
– А почему ты его безногим обозвала? У него их целых три – больше, чем у нас.
– Не знаю. У животных их обычно четыре, вот и сказала – безногий.
Ее ответ меня заинтересовал.
– А у кого четыре крыла?
– У кого, у кого… у бабочек.
– А бабочки у кого? – настаивал я.
– Федррр, отстань… у японцев… спи давай, – пробубнила она еле слышно – гости ее утомили, и она уже засыпала.
Занятно, ведь Номура – японец. Точнее, его предки когда-то ими были. Мистика, как говорит Ванда. Напоследок я подумал, что если сегодня ночью мне приснится кто-нибудь трехногий, трехкрылый и с повадками Марго, то, пожалуй, придется сменить работу.
С утра я просмотрел новости. О моем деле там ни словом не обмолвились. "Спасение – предусмотрительным! – пророчествовало «Глобальное Страховое Общество» в промежутках между новостийными блоками. Ну как тут возразишь!
Разбирая почту, наткнулся на дело того самоубийцы, чье тело потом пропало из патологоанатомической лаборатории. Виттенгер решил, что раздело о смерти Эммы Перк закрыто, то почему бы и не выполнить мою давнишнюю просьбу.
Когда я взглянул на снимок жертвы, я понял, почему врач рекомендовал мне по крайней мере месяц избегать любых потрясений. Сердце учащенно забилось, затылок сдавила тупая боль. Я сполз с кресла на пол – почему-то мне казалось, что чем ниже я буду находиться, тем скорее пройдет дурнота. Я сел, прислонившись спиной к столу, потом лег. Потолок то надвигался на меня, то отодвигался. Татьяна с утра уехала в Университет, и ждать помощи мне было не от кого. К счастью, ничья помощь и не понадобилась: волны еще раз прошли по потолку и все успокоилось. Затих и тот шторм, что бушевал в моей голове. Я снова сел в кресло.
Если бы не две родинки под подбородком, то вряд ли бы я его узнал так быстро. Я продолжал вглядываться в снимок. Казалось, словно два разных изображения слились вместе. Одно из них в течение минуты я разглядывал в кабинете профессора Франкенберга. Другое изображение принадлежало существу из пещер Южного мыса. Я с трудом взял себя в руки и стал сопоставлять изображение жертвы и собственные воспоминания, какими бы смутными они ни были. Узкие скулы, тонкий нос, глубокие темные глазницы – все это скорее относилось к «туристу». Но у «туриста» было лицо ожившего мертвеца, а это… стоп. Голова совсем не работает – я же смотрю на снимок, сделанный уже после смерти. Разницу можно было бы сформулировать так: у «туриста» – лицо ожившего мертвеца, а на снимке – лицо умершего… чуть не сказал живца… – нет, человека, умершего буквально только что. К делу о самоубийстве прилагался единственный прижизненный снимок – с личной карточки жертвы. Нет сомнений – я видел этого человека на экране профессорского компьютера. Странно, теперь я назвал гомоида человеком. Но у него вполне человеческое имя – Джек Браун! Сведения о нем были крайне скудны. Жил один, работал… ого!. , техником в Институте антропоморфологии. Опять Институт! Однако, кроме названия места работы, в материалах дела не содержалось ничего такого, что указывало бы на связь Джека Брауна с Перком. СОБ пришла к выводу, что документы Брауна подделаны, хотя довольно искусно. В патологоанатомическую лабораторию тело привезли поздно вечером, а уже ночью оно было выкрадено, поэтому среди материалов дела не было результатов вскрытия.
Я связался с Витгенгером. Он сидел у себя в департаменте; говорить со мной из офиса ему не хотелось. Я сразу это понял и потому был предельно лаконичен.
– Привет, что-то давно тебя не слышно, – вяло поздоровался он.
– Привет-привет, дела были кое-какие… Спасибо за сообщение, ну, за то, последнее…
– Я понял, продолжай… – поторопил он меня.
– Только в нем кое-чего не хватает.
– И чего же?
– У последнего пациента отсутствует история болезни.
– Ее нет, – кратко ответил Виттенгер. Это и так ясно. Я спросил:
– Снимки тела успели сделать?
– Да.
– В обычном или расширенном диапазоне?
– Расширенном…
– Пришли.
– А тебе зачем?.. Стоп, не надо, не объясняй. Потом, при встрече… А босс в курсе?
Он сказал «босс», а не «твой босс» или «твой шеф», – словно у нас с ним один босс на двоих. Видимо, они с Шефом здорово сблизились, пока я был вне игры.
– В курсе, – соврал я не моргнув глазом.
– Хорошо, пришлю, – пообещал он.
– Спасибо. Тогда до встречи.
– Не за что. Пока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Это Пифагор сказал – тот, которого ты не любишь.
– Отчего же, люблю, – тихо ответила Марго и взялась за тарелки.
Татьяна со Стасом оседлали нейросимулятор и о чем-то оживленно спорили. Ванда с Марго сплетничали на кухне. Мы с Йоханом остались наедине. Я подумал, что раз Ванда уже спрашивала про три крыла, а я сказал, что мне приснился трехногий, то не будет ничего страшного, если я спрошу его про треугольник. Потом скажу, что треугольник приснился Татьяне.
– Йохан, ты, случайно, не встречал такой знак: треугольник с тремя крыльями и с человеческим глазом посередине? – Про глаз я добавил для конспирации.
– Далась вам эта цифра три… – усмехнулся он. – Треугольник с человеческим глазом – знак достаточно распространенный. Типичная оккультная символика, я бы сказал – «Всевидящее око» или вроде того. Про крылья сказать ничего не могу. А ты уверен, что именно крылья, а не, скажем, листья?
– Точно! – спохватился я. – Там были листья! А они что значат?
– Три листа клевера, вплетенные в треугольник – это раннехристианский символ. По преданию, с помощью трехлистного клевера святой Патрик объяснял язычникам-ирланцам триединство божественных сущностей… Продолжать? – спросил он, видя, что я его не слушаю. Хоть клевер и не растет на Фаоне, но я способен отличить крылья от листьев.
– Спасибо, я все понял, – поблагодарил я его, – теперь я знаю, где про это можно найти в литературе.
– Всегда пожалуйста, – ответил Йохан и пошел на кухню.
Гости разошлись в половине двенадцатого. Стас все норовил остаться «еще на полчасика», но мы его выпроводили вслед за Марго.
Остаток вечера мы с Татьяной провели в напряженном молчании. Она продолжала на меня дуться неизвестно за что. Когда мы уже погасили свет, я решил, что последнее слово должно остаться за мной.
– Вот, пришлось опять из-за тебя врать. Зачем ты вспомнила про бикадала? – спросил я безо всякого предисловия, словно мы до этого не молчали, а только и делали, что обсуждали трехногого.
– Больно нужен мне твой безногий… А он что, как-то связан с твоим заданием?
– Напрямую. – Я снова покривил душой, но уж больно мне хотелось вызвать у Татьяны угрызения совести.
– Извини, не знала. Сказал бы…
– А почему ты его безногим обозвала? У него их целых три – больше, чем у нас.
– Не знаю. У животных их обычно четыре, вот и сказала – безногий.
Ее ответ меня заинтересовал.
– А у кого четыре крыла?
– У кого, у кого… у бабочек.
– А бабочки у кого? – настаивал я.
– Федррр, отстань… у японцев… спи давай, – пробубнила она еле слышно – гости ее утомили, и она уже засыпала.
Занятно, ведь Номура – японец. Точнее, его предки когда-то ими были. Мистика, как говорит Ванда. Напоследок я подумал, что если сегодня ночью мне приснится кто-нибудь трехногий, трехкрылый и с повадками Марго, то, пожалуй, придется сменить работу.
С утра я просмотрел новости. О моем деле там ни словом не обмолвились. "Спасение – предусмотрительным! – пророчествовало «Глобальное Страховое Общество» в промежутках между новостийными блоками. Ну как тут возразишь!
Разбирая почту, наткнулся на дело того самоубийцы, чье тело потом пропало из патологоанатомической лаборатории. Виттенгер решил, что раздело о смерти Эммы Перк закрыто, то почему бы и не выполнить мою давнишнюю просьбу.
Когда я взглянул на снимок жертвы, я понял, почему врач рекомендовал мне по крайней мере месяц избегать любых потрясений. Сердце учащенно забилось, затылок сдавила тупая боль. Я сполз с кресла на пол – почему-то мне казалось, что чем ниже я буду находиться, тем скорее пройдет дурнота. Я сел, прислонившись спиной к столу, потом лег. Потолок то надвигался на меня, то отодвигался. Татьяна с утра уехала в Университет, и ждать помощи мне было не от кого. К счастью, ничья помощь и не понадобилась: волны еще раз прошли по потолку и все успокоилось. Затих и тот шторм, что бушевал в моей голове. Я снова сел в кресло.
Если бы не две родинки под подбородком, то вряд ли бы я его узнал так быстро. Я продолжал вглядываться в снимок. Казалось, словно два разных изображения слились вместе. Одно из них в течение минуты я разглядывал в кабинете профессора Франкенберга. Другое изображение принадлежало существу из пещер Южного мыса. Я с трудом взял себя в руки и стал сопоставлять изображение жертвы и собственные воспоминания, какими бы смутными они ни были. Узкие скулы, тонкий нос, глубокие темные глазницы – все это скорее относилось к «туристу». Но у «туриста» было лицо ожившего мертвеца, а это… стоп. Голова совсем не работает – я же смотрю на снимок, сделанный уже после смерти. Разницу можно было бы сформулировать так: у «туриста» – лицо ожившего мертвеца, а на снимке – лицо умершего… чуть не сказал живца… – нет, человека, умершего буквально только что. К делу о самоубийстве прилагался единственный прижизненный снимок – с личной карточки жертвы. Нет сомнений – я видел этого человека на экране профессорского компьютера. Странно, теперь я назвал гомоида человеком. Но у него вполне человеческое имя – Джек Браун! Сведения о нем были крайне скудны. Жил один, работал… ого!. , техником в Институте антропоморфологии. Опять Институт! Однако, кроме названия места работы, в материалах дела не содержалось ничего такого, что указывало бы на связь Джека Брауна с Перком. СОБ пришла к выводу, что документы Брауна подделаны, хотя довольно искусно. В патологоанатомическую лабораторию тело привезли поздно вечером, а уже ночью оно было выкрадено, поэтому среди материалов дела не было результатов вскрытия.
Я связался с Витгенгером. Он сидел у себя в департаменте; говорить со мной из офиса ему не хотелось. Я сразу это понял и потому был предельно лаконичен.
– Привет, что-то давно тебя не слышно, – вяло поздоровался он.
– Привет-привет, дела были кое-какие… Спасибо за сообщение, ну, за то, последнее…
– Я понял, продолжай… – поторопил он меня.
– Только в нем кое-чего не хватает.
– И чего же?
– У последнего пациента отсутствует история болезни.
– Ее нет, – кратко ответил Виттенгер. Это и так ясно. Я спросил:
– Снимки тела успели сделать?
– Да.
– В обычном или расширенном диапазоне?
– Расширенном…
– Пришли.
– А тебе зачем?.. Стоп, не надо, не объясняй. Потом, при встрече… А босс в курсе?
Он сказал «босс», а не «твой босс» или «твой шеф», – словно у нас с ним один босс на двоих. Видимо, они с Шефом здорово сблизились, пока я был вне игры.
– В курсе, – соврал я не моргнув глазом.
– Хорошо, пришлю, – пообещал он.
– Спасибо. Тогда до встречи.
– Не за что. Пока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113