Районная библиотека, детский сад, поликлиника, касса
взаимопомощи, комиссия пенсионеров и т.д. Трех дней едва хватило на это.
Сдав бегунок и ключ от комнаты управдому и получив справку о том, что у него
нет никакой задолженности на этом свете. Болтун пошел в крематорий. Шел не
спеша, так как имел в запасе еще целый час. Он хотел пройтись по проспекту
Победителей, Но его не пустили дружинники. Весь проспект был битком забит
очередью за ширли-мырли. Счастливые, подумал Болтун. Они еще на что-то
надеются.
Давай подведем итог, сказал себе Болтун. Самый краткий. В двух словах.
Но самый важный. В чем основа основ человеческого бытия? Увы, ответ банален.
Он был ясен с самого начала. И зачем нужно было прожить целую жизнь, чтобы
убедиться в этом? Не знаю. Знаю одно: основу подлинно человеческого бытия
составляет правда. Правда о себе. Правда о других. Беспощадная правда.
Борьба за нее и против нее -- самая глубинная и ожесточенная борьба в
обществе. И уровень развития общества с точки зрения человечности будет
отныне определяться степенью правдивости, допускаемой обществом. Это самый
начальный и примитивный отсчет. Когда люди преодолеют некоторый минимум
правдивости, они выдвинут другие критерии. А начинается все с этого.
Недалеко от крематория Болтун встретил Сотрудника. Узнав о том, куда
направляется Болтун, Сотрудник предложил провести его без очереди. В память
о старой, проверенной годами дружбе. И провел, поскольку имел здесь большие
связи, сохранившиеся еще с тех пор.
Над входом в кремационную камеру Болтун прочел слова из речи Заибана,
сказанной по поводу принятия Закона о Смерти: ПОМНИ! К ЭТОМУ ТЕБЯ НИКТО И
НИЧТО НЕ ПРИНУЖДАЕТ! Он не знал, что над выходом из камеры были начертаны
слова из последнего пункта Инструкции о Смерти: УХОДЯ, ЗАБЕРИ УРНУ СО СВОИМ
ПРАХОМ С СОБОЙ! Но это уже не играло никакой роли. И в сознании вспыхнула
последняя мысль:
Уже с юности было вполне очевидно:
Промелькнут, не заметишь, года.
Было только немного-немного обидно,
Что вовеки не будет Страшного Суда.
Никогда не подымутся люди из праха.
И истлевшее тело не сыщет душа.
И не будет ни радости им и ни страха.
Не будет, короче сказать, ни шиша.
Все же жаль. Любопытно бы было когда-нибудь
На минутку-другую из мертвых восстать.
В страхе божьем воззрить, как положено, на небо.
Перед Высшим Судьей персонально предстать.
И услышать во гневе. Ответь! Только честно!
А соврешь, сукин сын, будешь вмиг уличен!
Что ты там натворил. Нам все это известно!
Честно? Этому, Господи, я не учен.
Лучше сам загляни в свои книжки-гроссбухи,
Сам увидишь, что я -- заурядный злодей,
Не протягивал слабому помощи руки.
Признаюсь, обижал безнаказно людей.
И душою кривил, признаюсь, многократно.
Доносил добровольно и в силу причин.
Клятву верности брал, приходилось, обратно.
Зад лизал с целью выйти в желаемый чин.
Лицемерил один. Клеветал коллективно.
Подпевал демагогии высших властей.
Руку жал проходимцам, хоть было противно.
Пил с мерзавцами всяких статей и мастей.
Так что видишь, Всевышний, прожил я безгрешно.
Если хочешь добром или злом наградить,
Если просьбы уместны при этом, конешно,
Прикажи меня впредь никогда не будить.
Мне известно, что мертвым не больно, не стыдно.
И не мучает совесть их, как говорят.
Ну а главное -- мертвым не слышно, не видно,
Что на свете живые с живыми творят.
И его не стало. И наступил конец всему.
ТЕКСТ НА ВНУТРЕННЕЙ СТОРОНЕ СУПЕРОБЛОЖКИ:
Каждое общество, рано или поздно, рождает своего Свифта; забившись в
один из сотов общественного улья, укрывшись в потемках, он, однако, не
упускает ни единого из внезапных поворотов, сотрясающих исполинскую машину.
Нет, он не приносит ни благих вестей, ни спасительных теорий, он даже не
жалит, он плетет свой кокон в теле врага, приноравливается к нему и, в конце
концов, воспроизводит его, прикидываясь его подобием.
Таким нам видится автор той удивительной книги - философ, москвич,
известный за границей несколькими работами по формальной логике; но,
оставляя логику, как некогда Свифт - богословие, он предлагает нам теперь
самое фундаментальное сатирико-социологическое исследование советского
обществ". Этот гибрид, в котором есть нечто и от бурлескной эпопеи, и от
платоновского диалога, представляет собою систематическое описание Страны
Советов, выведенной под именем Ибанска. Кажется, будто все предшественники
оставили здесь свой знак и след: Платон и Ионеско, Фонвизин и Хармс,
моралистическая ода XVIII века и многомерная логика XX... Было бы упрощением
видеть в этой книге еще одну антиутопию наподобие замятинской. Или, вернее
сказать, это было бы непозволительным ограничением. Если пытаться определить
жанр книги, то лучше говорить именно о бурлескной эпопее, дарвиновской
эпопее навыворот, в которой происходит систематический отбор
посредственностей. Какой дотошный логик из мира Кафки "запрограммировал" на
бесчисленных перфокартах этот непреложный кодекс законов антиджунглей?
Параграфы его настолько действенны, насколько слова, за которыми они
прячутся, должны быть строго бездейственны. Ибо гусеницы здесь никогда не
вылупляются из яичек. Все остается зачаточным, личиночным, незрелым,
заключенным в дырявую клетку посредственности.
Враг, единственный подлинный враг - это новатор, творец, и потому автор
этой гигантской притчи, в свою очередь, прячется в удивительном словесном
коконе. Акт подражания в Ибанске замещает акт творения, почитающегося самым
страшным среди злодейств. Повсюду главное дело оттесняется на задний план в
пользу второстепенного или третьестепенного; так, управление любой
человеческой деятельностью и надзор за нею становятся намного важнее самой
этой деятельности.
Тревожные и нестерпимо тревожащие страницы вплетены в этот словесный
кокон, где автор последовательно исчерпывает все повествовательные
возможности (широта диапазона - от исповеди во сне до бурлескного диалога,
от эпопеи до псевдофилософских споров, от непристойностей до лирики и от
лирики до абсурда). Страшные эпизоды, вроде самоубийственной атаки штрафного
батальона, истребляемого и с фронта, и с тыла в попытке захватить никому не
нужную высоту, располагаются в уголках и складках пещеры, в которую автор
заключил особую версию человеческих желаний - порабощенных и утоленных
тоталитарным режимом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
взаимопомощи, комиссия пенсионеров и т.д. Трех дней едва хватило на это.
Сдав бегунок и ключ от комнаты управдому и получив справку о том, что у него
нет никакой задолженности на этом свете. Болтун пошел в крематорий. Шел не
спеша, так как имел в запасе еще целый час. Он хотел пройтись по проспекту
Победителей, Но его не пустили дружинники. Весь проспект был битком забит
очередью за ширли-мырли. Счастливые, подумал Болтун. Они еще на что-то
надеются.
Давай подведем итог, сказал себе Болтун. Самый краткий. В двух словах.
Но самый важный. В чем основа основ человеческого бытия? Увы, ответ банален.
Он был ясен с самого начала. И зачем нужно было прожить целую жизнь, чтобы
убедиться в этом? Не знаю. Знаю одно: основу подлинно человеческого бытия
составляет правда. Правда о себе. Правда о других. Беспощадная правда.
Борьба за нее и против нее -- самая глубинная и ожесточенная борьба в
обществе. И уровень развития общества с точки зрения человечности будет
отныне определяться степенью правдивости, допускаемой обществом. Это самый
начальный и примитивный отсчет. Когда люди преодолеют некоторый минимум
правдивости, они выдвинут другие критерии. А начинается все с этого.
Недалеко от крематория Болтун встретил Сотрудника. Узнав о том, куда
направляется Болтун, Сотрудник предложил провести его без очереди. В память
о старой, проверенной годами дружбе. И провел, поскольку имел здесь большие
связи, сохранившиеся еще с тех пор.
Над входом в кремационную камеру Болтун прочел слова из речи Заибана,
сказанной по поводу принятия Закона о Смерти: ПОМНИ! К ЭТОМУ ТЕБЯ НИКТО И
НИЧТО НЕ ПРИНУЖДАЕТ! Он не знал, что над выходом из камеры были начертаны
слова из последнего пункта Инструкции о Смерти: УХОДЯ, ЗАБЕРИ УРНУ СО СВОИМ
ПРАХОМ С СОБОЙ! Но это уже не играло никакой роли. И в сознании вспыхнула
последняя мысль:
Уже с юности было вполне очевидно:
Промелькнут, не заметишь, года.
Было только немного-немного обидно,
Что вовеки не будет Страшного Суда.
Никогда не подымутся люди из праха.
И истлевшее тело не сыщет душа.
И не будет ни радости им и ни страха.
Не будет, короче сказать, ни шиша.
Все же жаль. Любопытно бы было когда-нибудь
На минутку-другую из мертвых восстать.
В страхе божьем воззрить, как положено, на небо.
Перед Высшим Судьей персонально предстать.
И услышать во гневе. Ответь! Только честно!
А соврешь, сукин сын, будешь вмиг уличен!
Что ты там натворил. Нам все это известно!
Честно? Этому, Господи, я не учен.
Лучше сам загляни в свои книжки-гроссбухи,
Сам увидишь, что я -- заурядный злодей,
Не протягивал слабому помощи руки.
Признаюсь, обижал безнаказно людей.
И душою кривил, признаюсь, многократно.
Доносил добровольно и в силу причин.
Клятву верности брал, приходилось, обратно.
Зад лизал с целью выйти в желаемый чин.
Лицемерил один. Клеветал коллективно.
Подпевал демагогии высших властей.
Руку жал проходимцам, хоть было противно.
Пил с мерзавцами всяких статей и мастей.
Так что видишь, Всевышний, прожил я безгрешно.
Если хочешь добром или злом наградить,
Если просьбы уместны при этом, конешно,
Прикажи меня впредь никогда не будить.
Мне известно, что мертвым не больно, не стыдно.
И не мучает совесть их, как говорят.
Ну а главное -- мертвым не слышно, не видно,
Что на свете живые с живыми творят.
И его не стало. И наступил конец всему.
ТЕКСТ НА ВНУТРЕННЕЙ СТОРОНЕ СУПЕРОБЛОЖКИ:
Каждое общество, рано или поздно, рождает своего Свифта; забившись в
один из сотов общественного улья, укрывшись в потемках, он, однако, не
упускает ни единого из внезапных поворотов, сотрясающих исполинскую машину.
Нет, он не приносит ни благих вестей, ни спасительных теорий, он даже не
жалит, он плетет свой кокон в теле врага, приноравливается к нему и, в конце
концов, воспроизводит его, прикидываясь его подобием.
Таким нам видится автор той удивительной книги - философ, москвич,
известный за границей несколькими работами по формальной логике; но,
оставляя логику, как некогда Свифт - богословие, он предлагает нам теперь
самое фундаментальное сатирико-социологическое исследование советского
обществ". Этот гибрид, в котором есть нечто и от бурлескной эпопеи, и от
платоновского диалога, представляет собою систематическое описание Страны
Советов, выведенной под именем Ибанска. Кажется, будто все предшественники
оставили здесь свой знак и след: Платон и Ионеско, Фонвизин и Хармс,
моралистическая ода XVIII века и многомерная логика XX... Было бы упрощением
видеть в этой книге еще одну антиутопию наподобие замятинской. Или, вернее
сказать, это было бы непозволительным ограничением. Если пытаться определить
жанр книги, то лучше говорить именно о бурлескной эпопее, дарвиновской
эпопее навыворот, в которой происходит систематический отбор
посредственностей. Какой дотошный логик из мира Кафки "запрограммировал" на
бесчисленных перфокартах этот непреложный кодекс законов антиджунглей?
Параграфы его настолько действенны, насколько слова, за которыми они
прячутся, должны быть строго бездейственны. Ибо гусеницы здесь никогда не
вылупляются из яичек. Все остается зачаточным, личиночным, незрелым,
заключенным в дырявую клетку посредственности.
Враг, единственный подлинный враг - это новатор, творец, и потому автор
этой гигантской притчи, в свою очередь, прячется в удивительном словесном
коконе. Акт подражания в Ибанске замещает акт творения, почитающегося самым
страшным среди злодейств. Повсюду главное дело оттесняется на задний план в
пользу второстепенного или третьестепенного; так, управление любой
человеческой деятельностью и надзор за нею становятся намного важнее самой
этой деятельности.
Тревожные и нестерпимо тревожащие страницы вплетены в этот словесный
кокон, где автор последовательно исчерпывает все повествовательные
возможности (широта диапазона - от исповеди во сне до бурлескного диалога,
от эпопеи до псевдофилософских споров, от непристойностей до лирики и от
лирики до абсурда). Страшные эпизоды, вроде самоубийственной атаки штрафного
батальона, истребляемого и с фронта, и с тыла в попытке захватить никому не
нужную высоту, располагаются в уголках и складках пещеры, в которую автор
заключил особую версию человеческих желаний - порабощенных и утоленных
тоталитарным режимом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119