Когда его
не пустили на один конгресс, потом на другой, вышибли из Университета и
перестали печатать, у него вдруг обнаружилось свободное время. И тогда ему
пришла идея написать книгу. Эту самую знаменитую книгу. И он решил уехать
подальше от стукачей. И вот снял эту комнатушку под самым крылышком у
Органов. То ли он сам проговорился, то ли хозяин что-то заподозрил (жилец
печатает целый день, а хозяин -- из тех, кого уговаривать следить не надо).
Только дошло до Органов, что Двурушник что-то сочиняет. Кто такой Двурушник,
они знали. И боялись повторения истории с Правдецом. И к делу отнеслись
серьезно. Этот шикарный дворец сразу заселили целой оперативной группой. Вот
тебе сюжет для драмы. Тут одинокий, измученный, оскорбленный, униженный
человек творит бессмертную книгу. Спит урывками. Питается кое-как. А тут
дюжина здоровых молодцов на полном пансионе, в прекрасных условиях, с
новейшей аппаратурой и криминалистической наукой старается установить, чем
занимается этот одинокий человечек, и придумать способ, как можно помешать
этому человечку.
А как же они его прохлопали, спросил Крикун. Представь себе, он их
обвел вокруг пальца, сказал Учитель. Он одновременно делал две книги --
научную и эту самую. Научную он тщательно прятал, но так, чтобы заметил
хозяин. И черновики ее аккуратно выбрасывал в бочку для бумаги. А эту самую
книгу оставлял на столе в пачке с чистой бумагой. Три месяца он делал так.
За три месяца сделал две книги. Научную у него в конце концов конфисковали.
Нужен же им был какой-то трофей за прекрасно проведенную операцию. Когда
книга вышла на Западе, хозяина затаскали. А тот, старый член и прожженный
стукач, сам чуть не повесился от тоски. Говорят, до сих пор не может
очухаться. Как он переправил книгу на Запад, спросил Крикун. Ну, этого уж я
не знаю, сказал Учитель. Он мужик оказался умный и смелый. Наверно, и тут
придумал что-нибудь гениально простое. А почему тебя это интересует? Уж не
сочинил ли ты сам что-нибудь подобное? Нет, сказал Крикун. Мне надо помочь
одному человеку. Ну что же, сказал Учитель. Давай обдумаем эту проблему
всесторонне. Мы все-таки ученые. И говорят, неплохие. Не зря же мы столько
лет убили на всякие головоломки.
Подошла дочь Учителя и сказала, что мама велела идти обедать.
ЛЮБОВЬ К ИНОСТРАННОМУ
Как говорится в популярной песне,
Настоящие ибанцы
Уважают иностранцев.
Но это не совсем точно. Ибанцы обожают иностранцев и готовы отдать им
последнюю рубаху. Если иностранец рубаху не берет, его называют сволочью. И
правильно делают. Дают -- бери, бьют -- беги. Раз дают, бери, пока по морде
не дали. Не выпендривайся. От чистого сердца дают. От всей души. Бери, пока
дают, а не то... Если иностранец рубаху берет, а делает по-своему, его опять
называют сволочью. И поделом. Зачем было брать. Если уж взял так будь добр.
Мы ему от всей души. Бескорыстно. А он, сволочь, на тебе. Жди от них
благодарности. Сволочь, да и только. Ну а уж если иностранец и рубаху взял,
и сделал по-ибанскому, то тогда он тем более сволочь, поскольку тогда он
свой, а со своими церемониться нечего. А, говорят ибанцы в таком случае,
этот -- наш, сволочь.
И все иностранное ибанцы тоже любят. Во-первых, потому, что оно дороже
и достать его труднее. Доставать-то приходится из-под полы втридорога,
во-вторых, в иностранном сам себя чувствуешь чуть-чуть иностранцем и
чуть-чуть за границей. Заветная мечта ибанца -- чтобы его приняли за
иностранца. И тогда, кто знает, может без очереди пропустят, может не
заберут, может номер в гостинице дадут без брони высших органов власти и без
протекции уборщицы. А еще более главным образом для того хочется ибанцу быть
как иностранцу, чтобы прочие ибанцы подумали про него: глядите-ка, вон
иностранец идет, сволочь!
ЧАС ШЕСТОЙ
Но начало было. Его никто не заметил, ибо оно произошло в нем, а не вне
его, и он скрыл его от всех. Иначе не было бы его. И не было бы начала.
Начало всегда есть тайна.
Это случилось тогда, когда Крикун трясся на голых досках товарного
вагона, тащившего его на далекую окраину Ибанска служить в армию. Им нельзя
прощать, говорил он себе. Отныне и навсегда твое дело -- не прощать. Ты
один. Это уже кое-что. Единица есть начало ряда. Но это мало. Какое оружие
противопоставить им? Ум? Науку? Конечно, можно построить точную науку про
это общество. Оно не такая уж сложная штука. Скорее, оно примитивно. И наука
о нем вряд ли принесет славу выдающегося ученого ее создателю. К тому же
выводы науки годятся для повторяющихся явлений, а не для индивидуальных в их
исключительности. К тому же Они тупы и равнодушны. И жестоки в силу тупости
и равнодушия. Их образованность -- трофеи. Наукой Их не прошибешь. Так что?
Сумасшествие? Каприз? Дерзость отчаяния? Безрассудство? Нет, это пока рано.
Не заметят. Это потом. А сначала -- самоотречение и безвестность. С
честолюбием надо покончить раз и навсегда. Ты один. И слава тебе ни к чему.
Отныне твое дело будет известно только тебе одному. Даже те, над кем ты
будешь работать, не будут знать, кто ты.
Он вспомнил, как заполняли на него документы, когда он принес заявление
о призыве в армию. И ему стало весело. Они тебе лгут на каждом шагу, а от
тебя требуют безусловной правдивости. Они уверены в том, что их не посмеют
обмануть. И странно, их почти не обманывают. А они обманывают всегда. Он
потом не раз наблюдал случаи, когда обманывали их, и поражался тому, что они
не способны обнаружить мало-мальски продуманный обман. Документы на него
заполняли с его же слов. Он не сказал, где его Отец, что его исключили из
института без права поступления, что он сам выбросил в мусорную урну
членский билет Союза Молодежи, когда вышел из главного здания Органов. И уж
тем более не сказал о своих взаимоотношениях с Органами.
Он был спокоен.
У него было дело. Великое дело.
Все, в конце концов, решают сами люди,
думал он. Как говорил наш любимый вождь, кадры решают все. Надо
работать с людьми. Работать индивидуально, настойчиво, без спешки. Никаких
внешних эффектов. Внешние эффекты суть средства массового воздействия. Для
них сейчас не время. В обществе сначала должны поработать единицы, десятки,
сотни, тысячи таких, как я. А уж потом можно будет устраивать массовые
спектакли. И он придумал в шутку:
Смешно про нас стихи писать.
Для этого и проза не годится.
Бензину лучше литров пять достать,
На площадь выйти.
Не спеша облиться.
Чиркнуть спичкою успеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
не пустили на один конгресс, потом на другой, вышибли из Университета и
перестали печатать, у него вдруг обнаружилось свободное время. И тогда ему
пришла идея написать книгу. Эту самую знаменитую книгу. И он решил уехать
подальше от стукачей. И вот снял эту комнатушку под самым крылышком у
Органов. То ли он сам проговорился, то ли хозяин что-то заподозрил (жилец
печатает целый день, а хозяин -- из тех, кого уговаривать следить не надо).
Только дошло до Органов, что Двурушник что-то сочиняет. Кто такой Двурушник,
они знали. И боялись повторения истории с Правдецом. И к делу отнеслись
серьезно. Этот шикарный дворец сразу заселили целой оперативной группой. Вот
тебе сюжет для драмы. Тут одинокий, измученный, оскорбленный, униженный
человек творит бессмертную книгу. Спит урывками. Питается кое-как. А тут
дюжина здоровых молодцов на полном пансионе, в прекрасных условиях, с
новейшей аппаратурой и криминалистической наукой старается установить, чем
занимается этот одинокий человечек, и придумать способ, как можно помешать
этому человечку.
А как же они его прохлопали, спросил Крикун. Представь себе, он их
обвел вокруг пальца, сказал Учитель. Он одновременно делал две книги --
научную и эту самую. Научную он тщательно прятал, но так, чтобы заметил
хозяин. И черновики ее аккуратно выбрасывал в бочку для бумаги. А эту самую
книгу оставлял на столе в пачке с чистой бумагой. Три месяца он делал так.
За три месяца сделал две книги. Научную у него в конце концов конфисковали.
Нужен же им был какой-то трофей за прекрасно проведенную операцию. Когда
книга вышла на Западе, хозяина затаскали. А тот, старый член и прожженный
стукач, сам чуть не повесился от тоски. Говорят, до сих пор не может
очухаться. Как он переправил книгу на Запад, спросил Крикун. Ну, этого уж я
не знаю, сказал Учитель. Он мужик оказался умный и смелый. Наверно, и тут
придумал что-нибудь гениально простое. А почему тебя это интересует? Уж не
сочинил ли ты сам что-нибудь подобное? Нет, сказал Крикун. Мне надо помочь
одному человеку. Ну что же, сказал Учитель. Давай обдумаем эту проблему
всесторонне. Мы все-таки ученые. И говорят, неплохие. Не зря же мы столько
лет убили на всякие головоломки.
Подошла дочь Учителя и сказала, что мама велела идти обедать.
ЛЮБОВЬ К ИНОСТРАННОМУ
Как говорится в популярной песне,
Настоящие ибанцы
Уважают иностранцев.
Но это не совсем точно. Ибанцы обожают иностранцев и готовы отдать им
последнюю рубаху. Если иностранец рубаху не берет, его называют сволочью. И
правильно делают. Дают -- бери, бьют -- беги. Раз дают, бери, пока по морде
не дали. Не выпендривайся. От чистого сердца дают. От всей души. Бери, пока
дают, а не то... Если иностранец рубаху берет, а делает по-своему, его опять
называют сволочью. И поделом. Зачем было брать. Если уж взял так будь добр.
Мы ему от всей души. Бескорыстно. А он, сволочь, на тебе. Жди от них
благодарности. Сволочь, да и только. Ну а уж если иностранец и рубаху взял,
и сделал по-ибанскому, то тогда он тем более сволочь, поскольку тогда он
свой, а со своими церемониться нечего. А, говорят ибанцы в таком случае,
этот -- наш, сволочь.
И все иностранное ибанцы тоже любят. Во-первых, потому, что оно дороже
и достать его труднее. Доставать-то приходится из-под полы втридорога,
во-вторых, в иностранном сам себя чувствуешь чуть-чуть иностранцем и
чуть-чуть за границей. Заветная мечта ибанца -- чтобы его приняли за
иностранца. И тогда, кто знает, может без очереди пропустят, может не
заберут, может номер в гостинице дадут без брони высших органов власти и без
протекции уборщицы. А еще более главным образом для того хочется ибанцу быть
как иностранцу, чтобы прочие ибанцы подумали про него: глядите-ка, вон
иностранец идет, сволочь!
ЧАС ШЕСТОЙ
Но начало было. Его никто не заметил, ибо оно произошло в нем, а не вне
его, и он скрыл его от всех. Иначе не было бы его. И не было бы начала.
Начало всегда есть тайна.
Это случилось тогда, когда Крикун трясся на голых досках товарного
вагона, тащившего его на далекую окраину Ибанска служить в армию. Им нельзя
прощать, говорил он себе. Отныне и навсегда твое дело -- не прощать. Ты
один. Это уже кое-что. Единица есть начало ряда. Но это мало. Какое оружие
противопоставить им? Ум? Науку? Конечно, можно построить точную науку про
это общество. Оно не такая уж сложная штука. Скорее, оно примитивно. И наука
о нем вряд ли принесет славу выдающегося ученого ее создателю. К тому же
выводы науки годятся для повторяющихся явлений, а не для индивидуальных в их
исключительности. К тому же Они тупы и равнодушны. И жестоки в силу тупости
и равнодушия. Их образованность -- трофеи. Наукой Их не прошибешь. Так что?
Сумасшествие? Каприз? Дерзость отчаяния? Безрассудство? Нет, это пока рано.
Не заметят. Это потом. А сначала -- самоотречение и безвестность. С
честолюбием надо покончить раз и навсегда. Ты один. И слава тебе ни к чему.
Отныне твое дело будет известно только тебе одному. Даже те, над кем ты
будешь работать, не будут знать, кто ты.
Он вспомнил, как заполняли на него документы, когда он принес заявление
о призыве в армию. И ему стало весело. Они тебе лгут на каждом шагу, а от
тебя требуют безусловной правдивости. Они уверены в том, что их не посмеют
обмануть. И странно, их почти не обманывают. А они обманывают всегда. Он
потом не раз наблюдал случаи, когда обманывали их, и поражался тому, что они
не способны обнаружить мало-мальски продуманный обман. Документы на него
заполняли с его же слов. Он не сказал, где его Отец, что его исключили из
института без права поступления, что он сам выбросил в мусорную урну
членский билет Союза Молодежи, когда вышел из главного здания Органов. И уж
тем более не сказал о своих взаимоотношениях с Органами.
Он был спокоен.
У него было дело. Великое дело.
Все, в конце концов, решают сами люди,
думал он. Как говорил наш любимый вождь, кадры решают все. Надо
работать с людьми. Работать индивидуально, настойчиво, без спешки. Никаких
внешних эффектов. Внешние эффекты суть средства массового воздействия. Для
них сейчас не время. В обществе сначала должны поработать единицы, десятки,
сотни, тысячи таких, как я. А уж потом можно будет устраивать массовые
спектакли. И он придумал в шутку:
Смешно про нас стихи писать.
Для этого и проза не годится.
Бензину лучше литров пять достать,
На площадь выйти.
Не спеша облиться.
Чиркнуть спичкою успеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119