И все искали забвения в наркотиках. Каждый, кто трудился в поте лица, должен был делиться своими жалкими грошами с футуввой, получая взамен не благодарность, а побои и проклятья. Только футуввы и жили в довольстве и благоденствии. Ими командовал главный футувва, а управляющий командовал всеми. Обитателей же улицы и за людей не считали. Если какой-нибудь бедняга не мог уплатить налог, он получал жестокую взбучку от футуввы квартала. А если шел жаловаться к главному футувве, тот наказывал его еще пуще, а потом отправлял назад, к футувве квартала, для повторного «внушения». Если же бедняку приходило на ум пожаловаться управляющему, то его избивали вместе управляющий, главный футувва и футуввы кварталов. Эту прискорбную картину я сам наблюдал в наши дни, а, как говорят люди, такое же творилось и в прошедшие времена. Поэты в многочисленных кофейнях нашей улицы воспевают только героические деяния и не любят вспоминать о делах, которые не украшают господ. Они прославляют достоинства управляющего и футувв, их справедливость, которой мы не пользуемся, милосердие, которого мы не знаем, храбрость, которой мы не видели, набожность, которая нам неизвестна, добродетель, о которой мы и не слыхивали. Вот я и спрашиваю себя: что же заставляло наших отцов и что заставляет нас жить на этой проклятой улице? Ответ прост: на других улицах жизнь еще хуже нашей, конечно, если футуввы с тех улиц не вымещают на нас зло, причиненное им нашими футуввами. Но самое удивительное – нам еще и завидуют! Жители окрестных улиц говорят: «Вот счастливцы! Они владеют имением, которому нет равного. А их футуввы такие богатыри, что одни имена их способны любого привести в дрожь!» Нам же от этого имения одно расстройство. А сила наших футувв оборачивается для нас лишь унижением и несчастьями. И, несмотря на все это, мы продолжаем жить на нашей улице. И терпим. С надеждой устремляем взоры в будущее, которое неизвестно когда наступит, и, указывая на Большой дом, повторяем: «Там живет наш великий предок». Киваем на футувв и говорим: «Вот наши мужчины, а над прошлым и будущим властен один Аллах».
25.
Терпению рода Хамдан пришел конец. В квартале Хамдан назревал бунт. Квартал этот находился в верхней части улицы, рядом с домами управляющего и Заклата и неподалеку от того места, где когда-то Адхам построил свою хижину. Хамдан, глава рода, владел кофейней, которая так и называлась «Кофейня Хамдана». Это была лучшая кофейня в квартале.
Хамдан, облаченный в серую абу, с расшитой повязкой на голове, сидел у входа в кофейню, наблюдая за слугой Абдуном, бегавшим от столика к столику, и беседуя с посетителями. Помещение кофейни было узким, но длинным. В глубине, у стены, находилось возвышение, на котором обычно восседал поэт. На стене висела картина, изображавшая последние минуты Адхама – Адхам приподнимается со своего ложа навстречу Габалауи, входящему в хижину.
Хамдан сделал знак поэту. Тот взял ребаб и приготовился. Струны запели, и поэт начал свой рассказ. Сперва он воздал хвалу управляющему, любимцу Габалауи, и Заклату – лучшему из мужчин, потом перешел к рассказу о жизни Габалауи до рождения Адхама.
Посетители перестали прихлебывать кофе, чай и ирфу. Дым, поднимавшийся от трубок, собрался прозрачным облаком вокруг фонаря. Все взоры были прикованы к поэту. Слушая прекрасное и поучительное предание, люди одобрительно кивали головами. Увлеченные полетом воображения и мастерством исполнения, они не замечали времени. Когда поэт закончил свое повествование, со всех сторон послышались возгласы одобрения и благодарности. В эти-то минуты и зародилось в душах волнение, охватившее вскоре весь род Хамдан. Выслушав историю Габалауи, подслеповатый Атрис, сидевший посреди других посетителей кофейни, заметил:
– Были же времена! Даже Адхам ни одного дня не голодал…
Неожиданно перед кофейней остановилась старая Тамархенна. Сняв с головы корзину с апельсинами и поставив ее на землю, она сказала, обращаясь к Атрису:
– Да благословит тебя Аллах! Твоя речь сладка, как сахарный апельсин!
– Уходи, старая! Избавь нас от своей пустой болтовни,– прикрикнул на нее хозяин Хамдан.
Несмотря на это, Тамархенна уселась у входа в кофейню, прямо на землю, и вновь заговорила:
– Что может быть лучше, чем посидеть рядом с тобой, Хамдан! Затем, указав на корзину с апельсинами, продолжала:
– До поздней ночи хожу, надрываю горло, призывая покупателей, и все ради каких-то жалких миллимов.
Хозяин собрался что-то ответить, но вдруг увидел подходящего к кофейне Далму. Лицо его было хмурым, лоб испачкан. Остановившись у входа, Далма с негодованием воскликнул:
– Да накажет Аллах этого негодяя! Кадру – самый большой негодяй на свете! Я попросил его дать мне отсрочку до завтра, пока я не наберу денег, а он повалил меня на землю и так отдубасил, что я чудом жив остался.
Из дальнего угла раздался голос дядюшки Даабаса:
– Иди сюда, Далма! Садись рядом. Аллах покарает грешников. Мы – хозяева на нашей улице, а нас избивают, как собак. Где Далма возьмет деньги, чтобы уплатить Кадру? Почему слепая Тамархенна должна целый день ходить со своими апельсинами? А ты, Хамдан, где твоя смелость, сын Адхама?
Далма вошел в кофейню, а Тамархенна переспросила:
– Где же твоя смелость, сын Адхама?
– Убирайся, Тамархенна! – заорал на нее Хамдан.– Ты уже пятьдесят лет как вышла из брачного возраста, а все еще любишь общество мужчин.
– Где они – мужчины? – с вызовом спросила старуха.
Хамдан насупился, и Тамархенна, желая смягчить его, извиняющимся тоном проговорила:
– Дай мне послушать поэта, муаллим! Даабас с горечью в голосе попросил поэта:
– Расскажи ей, как унижают род Хамдан на этой улице.
– Успокойся, дядюшка Даабас, добрый наш господин,– с улыбкой ответил ему поэт.
– Какой такой господин? – воскликнул Даабас.– Господин тот, кто бьет, обижает, обманывает… Ты-то знаешь, кто этот господин!
– Смотрите, как бы вдруг не появился здесь Кадру или еще кто из этих шайтанов,– с беспокойством проговорил поэт, оглядываясь по сторонам.
– Все они плоть от плоти Идриса! – продолжал горячиться Даабас.
– Умерь свой пыл, дядюшка Даабас, если не хочешь, чтобы кофейня обрушилась на наши головы,– понизив голос, увещевал его поэт.
Даабас поднялся со своего места, широкими шагами направился через всю кофейню к двери, сел рядом с Хамданом и хотел что-то ему сказать. Вдруг снаружи раздался шум голосов. Это галдели мальчишки, которые столпились перед входом, подобно саранче, и завязали перебранку. Даабас крикнул им:
– Эй вы, бесенята! У вас что, даже норы нет, где вы могли бы переночевать?
Но мальчишки не обратили внимания на его слова. Тогда Даабас вскочил, желая задать им трепку, а сорванцы с гиканьем бросились врассыпную, взбудоражив своими криками весь квартал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
25.
Терпению рода Хамдан пришел конец. В квартале Хамдан назревал бунт. Квартал этот находился в верхней части улицы, рядом с домами управляющего и Заклата и неподалеку от того места, где когда-то Адхам построил свою хижину. Хамдан, глава рода, владел кофейней, которая так и называлась «Кофейня Хамдана». Это была лучшая кофейня в квартале.
Хамдан, облаченный в серую абу, с расшитой повязкой на голове, сидел у входа в кофейню, наблюдая за слугой Абдуном, бегавшим от столика к столику, и беседуя с посетителями. Помещение кофейни было узким, но длинным. В глубине, у стены, находилось возвышение, на котором обычно восседал поэт. На стене висела картина, изображавшая последние минуты Адхама – Адхам приподнимается со своего ложа навстречу Габалауи, входящему в хижину.
Хамдан сделал знак поэту. Тот взял ребаб и приготовился. Струны запели, и поэт начал свой рассказ. Сперва он воздал хвалу управляющему, любимцу Габалауи, и Заклату – лучшему из мужчин, потом перешел к рассказу о жизни Габалауи до рождения Адхама.
Посетители перестали прихлебывать кофе, чай и ирфу. Дым, поднимавшийся от трубок, собрался прозрачным облаком вокруг фонаря. Все взоры были прикованы к поэту. Слушая прекрасное и поучительное предание, люди одобрительно кивали головами. Увлеченные полетом воображения и мастерством исполнения, они не замечали времени. Когда поэт закончил свое повествование, со всех сторон послышались возгласы одобрения и благодарности. В эти-то минуты и зародилось в душах волнение, охватившее вскоре весь род Хамдан. Выслушав историю Габалауи, подслеповатый Атрис, сидевший посреди других посетителей кофейни, заметил:
– Были же времена! Даже Адхам ни одного дня не голодал…
Неожиданно перед кофейней остановилась старая Тамархенна. Сняв с головы корзину с апельсинами и поставив ее на землю, она сказала, обращаясь к Атрису:
– Да благословит тебя Аллах! Твоя речь сладка, как сахарный апельсин!
– Уходи, старая! Избавь нас от своей пустой болтовни,– прикрикнул на нее хозяин Хамдан.
Несмотря на это, Тамархенна уселась у входа в кофейню, прямо на землю, и вновь заговорила:
– Что может быть лучше, чем посидеть рядом с тобой, Хамдан! Затем, указав на корзину с апельсинами, продолжала:
– До поздней ночи хожу, надрываю горло, призывая покупателей, и все ради каких-то жалких миллимов.
Хозяин собрался что-то ответить, но вдруг увидел подходящего к кофейне Далму. Лицо его было хмурым, лоб испачкан. Остановившись у входа, Далма с негодованием воскликнул:
– Да накажет Аллах этого негодяя! Кадру – самый большой негодяй на свете! Я попросил его дать мне отсрочку до завтра, пока я не наберу денег, а он повалил меня на землю и так отдубасил, что я чудом жив остался.
Из дальнего угла раздался голос дядюшки Даабаса:
– Иди сюда, Далма! Садись рядом. Аллах покарает грешников. Мы – хозяева на нашей улице, а нас избивают, как собак. Где Далма возьмет деньги, чтобы уплатить Кадру? Почему слепая Тамархенна должна целый день ходить со своими апельсинами? А ты, Хамдан, где твоя смелость, сын Адхама?
Далма вошел в кофейню, а Тамархенна переспросила:
– Где же твоя смелость, сын Адхама?
– Убирайся, Тамархенна! – заорал на нее Хамдан.– Ты уже пятьдесят лет как вышла из брачного возраста, а все еще любишь общество мужчин.
– Где они – мужчины? – с вызовом спросила старуха.
Хамдан насупился, и Тамархенна, желая смягчить его, извиняющимся тоном проговорила:
– Дай мне послушать поэта, муаллим! Даабас с горечью в голосе попросил поэта:
– Расскажи ей, как унижают род Хамдан на этой улице.
– Успокойся, дядюшка Даабас, добрый наш господин,– с улыбкой ответил ему поэт.
– Какой такой господин? – воскликнул Даабас.– Господин тот, кто бьет, обижает, обманывает… Ты-то знаешь, кто этот господин!
– Смотрите, как бы вдруг не появился здесь Кадру или еще кто из этих шайтанов,– с беспокойством проговорил поэт, оглядываясь по сторонам.
– Все они плоть от плоти Идриса! – продолжал горячиться Даабас.
– Умерь свой пыл, дядюшка Даабас, если не хочешь, чтобы кофейня обрушилась на наши головы,– понизив голос, увещевал его поэт.
Даабас поднялся со своего места, широкими шагами направился через всю кофейню к двери, сел рядом с Хамданом и хотел что-то ему сказать. Вдруг снаружи раздался шум голосов. Это галдели мальчишки, которые столпились перед входом, подобно саранче, и завязали перебранку. Даабас крикнул им:
– Эй вы, бесенята! У вас что, даже норы нет, где вы могли бы переночевать?
Но мальчишки не обратили внимания на его слова. Тогда Даабас вскочил, желая задать им трепку, а сорванцы с гиканьем бросились врассыпную, взбудоражив своими криками весь квартал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119