У них еще оставалось немного денег, которых должно было хватить на месяц или чуть больше, и Шафеи не тревожился о будущем. Как-то, глядя на крытый коридор, по обеим сторонам которого находились жилые помещения и который вел во внутренний двор, он сказал сыну:
– Это то самое место, где Габаль утопил наших врагов. Рифаа взглянул на него своими мечтательными глазами и улыбнулся, а отец продолжал:
– А вот здесь Адхам построил свою лачугу, в которой произошло много памятных событий. В ней Габалауи и благословил своего сына, и простил его.
Рифаа улыбался, глаза его стали еще более мечтательными. Все прекрасные предания родились на этом месте! Если бы не время, то наверняка сохранились бы следы ног Габалауи и Адхама и ветер донес бы их дыхание… А вот из этих окон лилась вода на головы футувв, которые барахтались в яме. И из окна Ясмины тоже лилась вода на головы врагов. Сегодня же изо всех окон выглядывают только лица, на которых написан страх. Время стерло все героическое. Сам Габаль стоял тогда во внутреннем дворе. Его окружали слабые люди, но он победил.
– Габаль победил, отец, но какова польза от этой победы? – очнувшись от своих дум, спросил Рифаа.
Шафеи тяжко вздохнул.
– Над этим лучше не задумываться. Ты видел Ханфаса?
В этот момент раздался громкий игривый голос:
– Эй, дядюшка! Плотник!
Отец и сын обменялись недовольными взглядами. Шафеи встал и, задрав голову, увидел высунувшуюся из окна Ясмину, длинные косы которой раскачивались из стороны в сторону.
– Ну, что тебе? – буркнул он.
Девушка все тем же шутливым тоном продолжала:
– Пришли ко мне своего сына, пусть он заберет стол в починку.
– Положись на волю Аллаха и иди,– сказал Шафеи сыну.
Рифаа увидел, что дверь жилища открыта в ожидании его. Он кашлянул, давая знать о своем приходе, и услышал голос, приглашавший его войти. Войдя, он увидел девушку в коричневой галабее с белой отделкой у ворота и на груди, с босыми ногами. Она смотрела на него молча, словно желая проверить, какое впечатление она произвела, но, заметив, что выражение его глаз не изменилось, указала на столик о трех ножках, стоявший в углу комнаты, и сказала:
– Четвертая ножка под диваном. Умоляю тебя, почини его и покрась заново.
– К твоим услугам, госпожа! – любезно ответил Рифаа.
– А сколько это будет стоить?
– Спроси у моего отца.
– А ты разве не знаешь цен?
– Цену назначает отец. Девушка не отводила от него взгляда.
– А кто будет чинить?
– Я. Но под руководством отца и с его помощью. Ясмина рассмеялась и сказала:
– Батыха, младший из футувв, моложе тебя, но он один может справиться с целой толпой, а ты не можешь самостоятельно починить ножку стола.
Рифаа, желая закончить на этом разговор, ответил:
– Главное, что стол твой будет лучше, чем сейчас. Достав из-под дивана четвертую ножку и взвалив стол на плечо, он направился к выходу, сказав на прощанье:
– Будь здорова!
Когда он принес стол в мастерскую и опустил на пол перед отцом, Шафеи, оглядывая его со всех сторон, недовольно проговорил:
– По правде сказать, я предпочел бы, чтобы первый заказ поступил из более чистого места. Рифаа с присущей ему наивностью откликнулся:
– Там совсем не грязно, отец. Но, как видно, эта девушка одинока.
– Нет ничего опаснее одинокой женщины!
– Но, может быть, она нуждается в добром совете?
– Наше дело плотничать,– усмехнулся Шафеи,– а не давать советы. Подай– ка мне клей!
Вечером Шафеи с сыном отправились в кофейню квартала Габаль. Слепой поэт Гаввад сидел на своей лавке, прихлебывая кофе. Хозяин кофейни Шалдам расположился неподалеку от входа. А центральное место занимал футувва Ханфас, окруженный толпой приспешников. Первым делом Шафеи и Рифаа подошли поздороваться с футуввой, а потом сели на свободные места рядом с Шалдамом. Шафеи попросил себе кальян, а для Рифаа – стакан ирфы с орехами. Воздух в кофейне был застойный. Под потолком клубились облака дыма от трубок. Пахло мятой, гвоздикой и подслащенным табаком. Лица посетителей с отяжелевшими веками и взъерошенными усами казались бледными. Время от времени слышался кашель, грубый смех, непристойные шутки. С улицы доносились голоса мальчишек, распевавших:
Дети нашей улицы, сюда, сюда скорее! Вы христиане, а не иудеи. Что вы едите? Финики. Что вы пьете? Кофе.
У входа в кофейню появилась кошка. Прошмыгнула под лавку, на которой сидел поэт, и оттуда раздались визг и мяуканье. Спустя некоторое время кошка выскочила на улицу, неся в зубах мышонка. Рифаа при виде этого зрелища с отвращением отставил свой стакан. Ханфас сплюнул и, обращаясь к Гавваду, крикнул:
– Когда же ты начнешь, старая развалина?
Гаввад улыбнулся, кивнул головой, взял в руки ребаб и ударил по струнам. Сначала он провозгласил здравицу в честь управляющего имением Игаба. Вторая здравица прозвучала в честь главного футуввы Байюми, третья – в честь футуввы Ханфаса, преемника Габаля. После этого поэт начал свой рассказ: «Однажды Адхам сидел в конторе имения, принимая арендаторов и записывая их имена в тетрадь. И услышал он голос, назвавший имя – Идрис аль-Габалауи. В испуге поднял Адхам голову и увидел перед собой своего брата…»
Все слушали с большим вниманием, а Рифаа жадно ловил каждое слово, восторгаясь и поэтом, и его историями. Сколько раз говорила ему мать: «Наша улица – улица преданий». И впрямь эти предания достойны восхищения. Они вознаградят его за все утраченные удовольствия рынка Мукаттама. Они успокоят его сердце, сжигаемое неведомым пламенем, столь же загадочным, как загадочен этот Большой дом с его наглухо закрытыми дверями и окнами, с его высоким забором, из-за которого виднеются лишь кроны смоковниц, пальм и тутовых деревьев. Эти живые деревья да предания – вот единственные доказательства существования Габалауи. А единственное доказательство того, что он, Рифаа, внук Габалауи,– его сходство с дедом, которое нащупали руки слепого поэта Гаввада.
Ночь надвигалась. Дядюшка Шафеи курил уже третью трубку. На улице смолкли голоса бродячих торговцев и крики мальчишек. Звучал только ребаб, да откуда– то издалека доносились удары тамбурина и вопли женщины, которую, видимо, колотил муж… А тем временем Идрис завлекал Адхама в западню, которая обернулась для несчастного изгнанием в пустыню вместе с плачущей Умеймой. И матери моей тоже пришлось покинуть улицу, когда она носила меня под сердцем. Проклятие на головы футувв, а также кошек, в зубах которых испускают дух мыши. Будь проклят каждый насмешливый взгляд, каждая холодная усмешка, любой, кто встречает своего вернувшегося издалека брата словами: «Уж если я рассержусь, от меня не убежишь!» Будь прокляты те, кто сеют и порождают льстецов и лицемеров. А у Адхама не осталось ничего, кроме пустыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
– Это то самое место, где Габаль утопил наших врагов. Рифаа взглянул на него своими мечтательными глазами и улыбнулся, а отец продолжал:
– А вот здесь Адхам построил свою лачугу, в которой произошло много памятных событий. В ней Габалауи и благословил своего сына, и простил его.
Рифаа улыбался, глаза его стали еще более мечтательными. Все прекрасные предания родились на этом месте! Если бы не время, то наверняка сохранились бы следы ног Габалауи и Адхама и ветер донес бы их дыхание… А вот из этих окон лилась вода на головы футувв, которые барахтались в яме. И из окна Ясмины тоже лилась вода на головы врагов. Сегодня же изо всех окон выглядывают только лица, на которых написан страх. Время стерло все героическое. Сам Габаль стоял тогда во внутреннем дворе. Его окружали слабые люди, но он победил.
– Габаль победил, отец, но какова польза от этой победы? – очнувшись от своих дум, спросил Рифаа.
Шафеи тяжко вздохнул.
– Над этим лучше не задумываться. Ты видел Ханфаса?
В этот момент раздался громкий игривый голос:
– Эй, дядюшка! Плотник!
Отец и сын обменялись недовольными взглядами. Шафеи встал и, задрав голову, увидел высунувшуюся из окна Ясмину, длинные косы которой раскачивались из стороны в сторону.
– Ну, что тебе? – буркнул он.
Девушка все тем же шутливым тоном продолжала:
– Пришли ко мне своего сына, пусть он заберет стол в починку.
– Положись на волю Аллаха и иди,– сказал Шафеи сыну.
Рифаа увидел, что дверь жилища открыта в ожидании его. Он кашлянул, давая знать о своем приходе, и услышал голос, приглашавший его войти. Войдя, он увидел девушку в коричневой галабее с белой отделкой у ворота и на груди, с босыми ногами. Она смотрела на него молча, словно желая проверить, какое впечатление она произвела, но, заметив, что выражение его глаз не изменилось, указала на столик о трех ножках, стоявший в углу комнаты, и сказала:
– Четвертая ножка под диваном. Умоляю тебя, почини его и покрась заново.
– К твоим услугам, госпожа! – любезно ответил Рифаа.
– А сколько это будет стоить?
– Спроси у моего отца.
– А ты разве не знаешь цен?
– Цену назначает отец. Девушка не отводила от него взгляда.
– А кто будет чинить?
– Я. Но под руководством отца и с его помощью. Ясмина рассмеялась и сказала:
– Батыха, младший из футувв, моложе тебя, но он один может справиться с целой толпой, а ты не можешь самостоятельно починить ножку стола.
Рифаа, желая закончить на этом разговор, ответил:
– Главное, что стол твой будет лучше, чем сейчас. Достав из-под дивана четвертую ножку и взвалив стол на плечо, он направился к выходу, сказав на прощанье:
– Будь здорова!
Когда он принес стол в мастерскую и опустил на пол перед отцом, Шафеи, оглядывая его со всех сторон, недовольно проговорил:
– По правде сказать, я предпочел бы, чтобы первый заказ поступил из более чистого места. Рифаа с присущей ему наивностью откликнулся:
– Там совсем не грязно, отец. Но, как видно, эта девушка одинока.
– Нет ничего опаснее одинокой женщины!
– Но, может быть, она нуждается в добром совете?
– Наше дело плотничать,– усмехнулся Шафеи,– а не давать советы. Подай– ка мне клей!
Вечером Шафеи с сыном отправились в кофейню квартала Габаль. Слепой поэт Гаввад сидел на своей лавке, прихлебывая кофе. Хозяин кофейни Шалдам расположился неподалеку от входа. А центральное место занимал футувва Ханфас, окруженный толпой приспешников. Первым делом Шафеи и Рифаа подошли поздороваться с футуввой, а потом сели на свободные места рядом с Шалдамом. Шафеи попросил себе кальян, а для Рифаа – стакан ирфы с орехами. Воздух в кофейне был застойный. Под потолком клубились облака дыма от трубок. Пахло мятой, гвоздикой и подслащенным табаком. Лица посетителей с отяжелевшими веками и взъерошенными усами казались бледными. Время от времени слышался кашель, грубый смех, непристойные шутки. С улицы доносились голоса мальчишек, распевавших:
Дети нашей улицы, сюда, сюда скорее! Вы христиане, а не иудеи. Что вы едите? Финики. Что вы пьете? Кофе.
У входа в кофейню появилась кошка. Прошмыгнула под лавку, на которой сидел поэт, и оттуда раздались визг и мяуканье. Спустя некоторое время кошка выскочила на улицу, неся в зубах мышонка. Рифаа при виде этого зрелища с отвращением отставил свой стакан. Ханфас сплюнул и, обращаясь к Гавваду, крикнул:
– Когда же ты начнешь, старая развалина?
Гаввад улыбнулся, кивнул головой, взял в руки ребаб и ударил по струнам. Сначала он провозгласил здравицу в честь управляющего имением Игаба. Вторая здравица прозвучала в честь главного футуввы Байюми, третья – в честь футуввы Ханфаса, преемника Габаля. После этого поэт начал свой рассказ: «Однажды Адхам сидел в конторе имения, принимая арендаторов и записывая их имена в тетрадь. И услышал он голос, назвавший имя – Идрис аль-Габалауи. В испуге поднял Адхам голову и увидел перед собой своего брата…»
Все слушали с большим вниманием, а Рифаа жадно ловил каждое слово, восторгаясь и поэтом, и его историями. Сколько раз говорила ему мать: «Наша улица – улица преданий». И впрямь эти предания достойны восхищения. Они вознаградят его за все утраченные удовольствия рынка Мукаттама. Они успокоят его сердце, сжигаемое неведомым пламенем, столь же загадочным, как загадочен этот Большой дом с его наглухо закрытыми дверями и окнами, с его высоким забором, из-за которого виднеются лишь кроны смоковниц, пальм и тутовых деревьев. Эти живые деревья да предания – вот единственные доказательства существования Габалауи. А единственное доказательство того, что он, Рифаа, внук Габалауи,– его сходство с дедом, которое нащупали руки слепого поэта Гаввада.
Ночь надвигалась. Дядюшка Шафеи курил уже третью трубку. На улице смолкли голоса бродячих торговцев и крики мальчишек. Звучал только ребаб, да откуда– то издалека доносились удары тамбурина и вопли женщины, которую, видимо, колотил муж… А тем временем Идрис завлекал Адхама в западню, которая обернулась для несчастного изгнанием в пустыню вместе с плачущей Умеймой. И матери моей тоже пришлось покинуть улицу, когда она носила меня под сердцем. Проклятие на головы футувв, а также кошек, в зубах которых испускают дух мыши. Будь проклят каждый насмешливый взгляд, каждая холодная усмешка, любой, кто встречает своего вернувшегося издалека брата словами: «Уж если я рассержусь, от меня не убежишь!» Будь прокляты те, кто сеют и порождают льстецов и лицемеров. А у Адхама не осталось ничего, кроме пустыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119