Приятно, когда слушают тебя открыв рот, а потом еще для тебя кувшин медовухи заказывают. Вот этот кувшин оказался как раз тем последним, о чем я помнил отчетливо. Остальное всплывало потом в памяти отрывками и в тумане. Были вроде песни, танцы, еще медовуха, пламенные речи, летающие скамьи, кулак Матрены…
* * *
Пробуждение мое было страшным, ужасным, мучительным… В общем-то длина этого списка зависит только от объема словарного запаса. В первый момент, когда в мою голову проникла мысль, что все-таки не умер и глаза рано или поздно придется открыть, появилось стойкое желание с помощью несложного заклинания исправить некое упущение природы и прекратить мое бессмысленное существование на земле. На появление мыслей моя многострадальная голова ответила такой нестерпимой болью, что идею о самоубийстве пришлось отложить ввиду полнейшей несовместимости с моим нынешним состоянием.
Пришлось открывать глаза. Никогда не подозревал, насколько это простое на первый взгляд действие может быть трудновыполнимым. В конце концов я справился (какой же я все-таки сильный!). Оказалось, я лежу на кровати раздетым и даже под одеялом. Вспомнить то, как очутился в этой комнате, несмотря на приложенные невероятные усилия, я так и не смог. При этом следует учесть, что на малейшее движение мое исстрадавшееся тело отвечало тупой, но сильной болью. Не знаю, может, я вчера падал много.
Спустя минут пять я попытался собрать в кучу все доступные мне факты. Я жив – это, конечно, хорошо, – но голова и тело болят так, что достоинства первого пункта сводятся к минимуму.
Из этих чудных рассуждений меня вывела Матрена. Она резко распахнула дверь и громоподобным голосом, словно раненый медведь, завопила:
– Ну что, Дарюша, головка бобо?
– До твоего прихода вроде бы стала получше, – вяло отозвался я хриплым чужим голосом.
– Да ладно, рассказывай! Нешто я не знаю, как головушка после такого количества медовухи болеть может. На-ка вот, выпей!
С этими словами она протянула мне большую кружку той самой медовухи. Думаю, не стоит говорить о том, что даже от мысли об этом напитке все мои внутренности жалобно застонали, а уж вид этой волшебно-губительной жидкости вызвал в моем желудке такую бурю эмоций, что только присутствие рядом дамы сдержало меня от позорного действия. Матрена, казалось, совсем не удивилась и вообще не обратила внимания на мои слабые протесты, только более настойчиво протянула мне кружку:
– Пей, Дарюша, это как лекарство, клин клином вышибают, поможет!
– Матрешенька. солнышко ясное, ласточка острокрылая, не надо меня мучить, лучше просто убей.
– За ласточку потом ответишь, – довольно и явно для соблюдения приличий заметила Матрена и, железной рукой схватив меня за шкирку, буквально заставила выпить медовый яд.
Я ждал немедленной смерти и уже в мыслях попрощался с Серафимой… но неожиданно осознал, что дрожь вроде бы унялась, да и комок от горла откатился на приличное расстояние. Похоже, я остался жив, слава богам и великой и ужасной целительнице Матрене. Мысли в голове стали потихонечку укладываться в том порядке, в каком я их оставил после первой кружки. Конечно, им было очень плохо и тесно, но вроде я никуда не тороплюсь, улягутся.
– Ну что, очухался, петух общипанный?
Такой грубости я, конечно, стерпеть не мог, но после того, как меня хотя и неучтиво, зато реально вернули к жизни, обижаться на мою благодетельницу у меня не было никакого желания. Я вяло посмотрел на глыбу, нависшую надо мной, и смиренно вымолвил:
– Спасибо тебе, Матрешенька. Обещаю, буду впредь тебя слушаться.
Чего только в порыве благодарности и с перепою не ляпнешь.
– То-то, олух пустоголовый, вставай, завтрак на столе, а умыться можно во дворе.
Поразительно, но, абсолютно не переча (что бывает со мной крайне редко), я стал потихоньку готовить мое исстрадавшееся тело к принятию вертикального положения. Как ни странно, у меня это получилось. С огромным удивлением я обнаружил свою одежду чистой и аккуратно сложенной на табурете рядом с кроватью. Эх. недаром мне Матрена с первого взгляда понравилась –не обманулся я в ней. Просто чудо что за хозяйка! И с мыслью о том, что надо будет обязательно ей помочь по хозяйству, я отправился умываться.
После изрядного количества вылитой на себя ледяной, протрезвляющей воды из огромного, как все в этом хозяйстве, бочонка я снова почувствовал себя человеком. И только услышав хихиканье двух девиц, подглядывающих в щелку в заборе, я сообразил, что данное омовение я принимал абсолютно обнаженным. Ну что ж, в моем нынешнем состоянии не до условностей. Я не стушевался, а, наоборот, принял позу Аполлона (не знаю, откуда в голове взялось это имя, но мне показалось, что это красиво), не торопясь обтерся, гордо облачился в одежды и важно направился на трапезу. Вся эта важность, правда, в момент куда-то улетучилась, когда на столе (спасибо, Матрешенька) я обнаружил огромное блюдо с душистыми, дымящимися варениками. Крынка, полная парного молока, удачно дополнила этот натюрморт. Поглощая или, если быть более точным, уничтожая завтрак, я почувствовал на себе умиленный, почти материнский взгляд моей заботливой хозяюшки и, улучив момент между очередным вареником и глотком молока, послал ей воздушный поцелуй. За что был вознагражден видом внушительного кулака.
Покончив с трапезой, я решил было воплотить в жизнь благие намерения (хорошо еще, что такая напасть на меня редко сваливается) по поводу помощи Матрене. Но, получив легкий подзатыльник и парочку фраз о моей временной нетрудоспособности, быстро ретировался, опасаясь, что она может передумать, и выбрался на улицу.
Эх, хорошо-то как! Солнышко светит, птички поют, девки хохочут, вот только головушка немного гудит, но по сравнению со звуками, которые раздавались в ней с утра, это был сущий пустяк.
Чем бы мне заняться? С женским полом мы пока решили не общаться (кто меня за язык тянул?), медовуха тоже временно попала под запрет (тем более что даже при мысли о ней меня начинало колотить), остается прогулка. Ну не болтаться же по улицам без толку, и решил я посетить базар (там, не нарушая данного себе слова, можно и с девицами поворковать). Сказано – сделано, я ведь хозяин своего слова.
Эх, базар меня просто очаровал своим многоголосием и яркостью. Все суетились, шумели, но никто никого не толкал, люди приветливые и открытые. И что там колдунчики про людей нам всякие страшилки рассказывали? Они оказались совсем нестрашными. А некоторые даже и симпатичными. Ох какие крали мне там попадались! Идет, словно лебедушка плывет, и румяна и бела, и округла и стройна! Во даю, опять на стихи пробило. Да что уж тут себе врать, не могу я равнодушно на таких царь-лебедушек смотреть, хочется… Стоп, стоп, стоп… Опять я расслабился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
* * *
Пробуждение мое было страшным, ужасным, мучительным… В общем-то длина этого списка зависит только от объема словарного запаса. В первый момент, когда в мою голову проникла мысль, что все-таки не умер и глаза рано или поздно придется открыть, появилось стойкое желание с помощью несложного заклинания исправить некое упущение природы и прекратить мое бессмысленное существование на земле. На появление мыслей моя многострадальная голова ответила такой нестерпимой болью, что идею о самоубийстве пришлось отложить ввиду полнейшей несовместимости с моим нынешним состоянием.
Пришлось открывать глаза. Никогда не подозревал, насколько это простое на первый взгляд действие может быть трудновыполнимым. В конце концов я справился (какой же я все-таки сильный!). Оказалось, я лежу на кровати раздетым и даже под одеялом. Вспомнить то, как очутился в этой комнате, несмотря на приложенные невероятные усилия, я так и не смог. При этом следует учесть, что на малейшее движение мое исстрадавшееся тело отвечало тупой, но сильной болью. Не знаю, может, я вчера падал много.
Спустя минут пять я попытался собрать в кучу все доступные мне факты. Я жив – это, конечно, хорошо, – но голова и тело болят так, что достоинства первого пункта сводятся к минимуму.
Из этих чудных рассуждений меня вывела Матрена. Она резко распахнула дверь и громоподобным голосом, словно раненый медведь, завопила:
– Ну что, Дарюша, головка бобо?
– До твоего прихода вроде бы стала получше, – вяло отозвался я хриплым чужим голосом.
– Да ладно, рассказывай! Нешто я не знаю, как головушка после такого количества медовухи болеть может. На-ка вот, выпей!
С этими словами она протянула мне большую кружку той самой медовухи. Думаю, не стоит говорить о том, что даже от мысли об этом напитке все мои внутренности жалобно застонали, а уж вид этой волшебно-губительной жидкости вызвал в моем желудке такую бурю эмоций, что только присутствие рядом дамы сдержало меня от позорного действия. Матрена, казалось, совсем не удивилась и вообще не обратила внимания на мои слабые протесты, только более настойчиво протянула мне кружку:
– Пей, Дарюша, это как лекарство, клин клином вышибают, поможет!
– Матрешенька. солнышко ясное, ласточка острокрылая, не надо меня мучить, лучше просто убей.
– За ласточку потом ответишь, – довольно и явно для соблюдения приличий заметила Матрена и, железной рукой схватив меня за шкирку, буквально заставила выпить медовый яд.
Я ждал немедленной смерти и уже в мыслях попрощался с Серафимой… но неожиданно осознал, что дрожь вроде бы унялась, да и комок от горла откатился на приличное расстояние. Похоже, я остался жив, слава богам и великой и ужасной целительнице Матрене. Мысли в голове стали потихонечку укладываться в том порядке, в каком я их оставил после первой кружки. Конечно, им было очень плохо и тесно, но вроде я никуда не тороплюсь, улягутся.
– Ну что, очухался, петух общипанный?
Такой грубости я, конечно, стерпеть не мог, но после того, как меня хотя и неучтиво, зато реально вернули к жизни, обижаться на мою благодетельницу у меня не было никакого желания. Я вяло посмотрел на глыбу, нависшую надо мной, и смиренно вымолвил:
– Спасибо тебе, Матрешенька. Обещаю, буду впредь тебя слушаться.
Чего только в порыве благодарности и с перепою не ляпнешь.
– То-то, олух пустоголовый, вставай, завтрак на столе, а умыться можно во дворе.
Поразительно, но, абсолютно не переча (что бывает со мной крайне редко), я стал потихоньку готовить мое исстрадавшееся тело к принятию вертикального положения. Как ни странно, у меня это получилось. С огромным удивлением я обнаружил свою одежду чистой и аккуратно сложенной на табурете рядом с кроватью. Эх. недаром мне Матрена с первого взгляда понравилась –не обманулся я в ней. Просто чудо что за хозяйка! И с мыслью о том, что надо будет обязательно ей помочь по хозяйству, я отправился умываться.
После изрядного количества вылитой на себя ледяной, протрезвляющей воды из огромного, как все в этом хозяйстве, бочонка я снова почувствовал себя человеком. И только услышав хихиканье двух девиц, подглядывающих в щелку в заборе, я сообразил, что данное омовение я принимал абсолютно обнаженным. Ну что ж, в моем нынешнем состоянии не до условностей. Я не стушевался, а, наоборот, принял позу Аполлона (не знаю, откуда в голове взялось это имя, но мне показалось, что это красиво), не торопясь обтерся, гордо облачился в одежды и важно направился на трапезу. Вся эта важность, правда, в момент куда-то улетучилась, когда на столе (спасибо, Матрешенька) я обнаружил огромное блюдо с душистыми, дымящимися варениками. Крынка, полная парного молока, удачно дополнила этот натюрморт. Поглощая или, если быть более точным, уничтожая завтрак, я почувствовал на себе умиленный, почти материнский взгляд моей заботливой хозяюшки и, улучив момент между очередным вареником и глотком молока, послал ей воздушный поцелуй. За что был вознагражден видом внушительного кулака.
Покончив с трапезой, я решил было воплотить в жизнь благие намерения (хорошо еще, что такая напасть на меня редко сваливается) по поводу помощи Матрене. Но, получив легкий подзатыльник и парочку фраз о моей временной нетрудоспособности, быстро ретировался, опасаясь, что она может передумать, и выбрался на улицу.
Эх, хорошо-то как! Солнышко светит, птички поют, девки хохочут, вот только головушка немного гудит, но по сравнению со звуками, которые раздавались в ней с утра, это был сущий пустяк.
Чем бы мне заняться? С женским полом мы пока решили не общаться (кто меня за язык тянул?), медовуха тоже временно попала под запрет (тем более что даже при мысли о ней меня начинало колотить), остается прогулка. Ну не болтаться же по улицам без толку, и решил я посетить базар (там, не нарушая данного себе слова, можно и с девицами поворковать). Сказано – сделано, я ведь хозяин своего слова.
Эх, базар меня просто очаровал своим многоголосием и яркостью. Все суетились, шумели, но никто никого не толкал, люди приветливые и открытые. И что там колдунчики про людей нам всякие страшилки рассказывали? Они оказались совсем нестрашными. А некоторые даже и симпатичными. Ох какие крали мне там попадались! Идет, словно лебедушка плывет, и румяна и бела, и округла и стройна! Во даю, опять на стихи пробило. Да что уж тут себе врать, не могу я равнодушно на таких царь-лебедушек смотреть, хочется… Стоп, стоп, стоп… Опять я расслабился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100