С
другой стороны, характер принудительных работ
можно было бы варьировать в зависимости от тяже-
сти преступления. При этом подчеркивалось, что су-
ществование системы наказаний, которые не уничто-
жали бы тех, кто совершает преступления, требует,
разумеется, четко выверенных пропорций. И делал-
ся вывод социальной значимости: принудительный
труд - это прекрасное средство, которым могли бы
воспользоваться реформаторы, чтобы изменить соот-
ношение между преступностью и различными класса-
ми общества.
Социальный аспект проблемы послужил поводом
для крупного французского писателя и просветителя
аббата Мабли включиться в полемику. Он подошел к
ее рассмотрению не с точки зрения привилегирован-
ных, а с позиции обездоленных, для которых прину-
дительный труд представлял лишь другую форму их
повседневного и привычного образа жизни. Против
принудительного труда аббат Мабли выдвинул самое
серьезное возражение, которое во Франции и Европе
еще более усилило ощущение того, что лишь в ином
обществе возможны наказания, отличные от тех, что
XVIII век унаследовал от правовых традиций средне-
вековья. Напрасно было браться за реформы тюрем
и наказаний, пока не возьмет верх равноправие. В
своей книге "О законодательстве, или основы зако-
нов", опубликованной в 1776 году, Мабли внов вы-
носит эту проблему на обсуждение. Один из персона-
жей этой книги настаивал на ответственности обще-
ства за жестокость, непоследовательность, бесполез-
ность репрессий. Другой полностью принимал эту ра-
дикальную критику: "Когда я вижу законодателя и су-
дей, вооруженных шпагой, я чувствую в себе тайное
возмущение, как будто не я являюсь более хозяином.
Кто дал им это губительное право?" Но этого негодо-
вания было недостаточно. Виноваты были не судьи и
даже не законы. Виновато было само общество, ко-
торое делало каждого защитником собственности и
как следствие этого "фактически вынуждало быть вар-
варом". "Преступления и наказания" находились в
прямой зависимости от неравноправия, порожденно-
го привилегиями, но не объяснялись им, ибо само
понятие неравноправия было вторичным, уходящим
42
корнями в идею собственности. И поэтому-то стрем-
ление гуманистов заменить смертную казнь принуди-
тельными работами представлялось в ложном свете и
казалось тщетным и бесполезным. Кому нужен был
"этот прекраснодушный гуманизм, которым они ки-
чились". Они не понимали, что тяжелый труд и ли-
шения, которыми собирались наказывать преступни-
ков, уже стали судьбой для значительного большинст-
ва людей. С этой точки зрения следовало рассматри-
вать все виды репрессий от тюрьмы до виселицы, от
пытки до каторги. Бессмысленно было надеяться ре-
формировать их по-настоящему.
Однако Вольтер, как бы возражая против подо-
бных доводов, уже на пороге смерти вновь подчерк-
нул необходимость раз и навсегда решить эту пробле-
му, позаботившись как можно скорее о реформе уго-
ловного законодательства своей страны. Его рассужде-
ния на эту тему в книге "Цена правосудия и гуман-
ности" отмечены печатью вдохновения, что всегда
было характерно для его деятельности, протекавшей
параллельно и одновременно с деятельностью
Беккариа. В противоположность Мабли, являясь
представителем другого направления французских ре-
форматоров, Вольтер дал совершенно иную интерп-
ретацию идей Беккариа, хотя и с присущей его ха-
рактеру склонностью к утопии.
Целое десятилетие границы дискуссии остались та-
кими, какими их очертили Мабли и Вольтер. Одни
заострили внимание на вопросах собственности и
43
структуры общества. Другие, как, например, Кондо-
росс, добивались практического выполнения постула-
тов Вольтера о терпимости и рационализме. Просле-
дить трудный путь тех и других означало бы перепи-
сать историю последних попыток реформы накануне
революции и надежд, которые она породила в самом
начале. И в этом смысле эхо идей Беккариа достигло
самого сердца умственной и этической стороны жиз-
ни эпохи. Однако в том, что касается повседневной
реальной французской действительности того перио-
да, трудно избавиться от ощущения: было уже позд-
но. Все устремилось к великой драме революции.
Тем не менее эхо Беккариа было услышано в на-
циональном собрании Франции при обсуждении в
1791 году нового уголовного кодекса. Депутаты про-
являли умеренность в данном вопросе и отчаянно
боролись против смертной казни и судебного варвар-
ства Максимилиана Робеспьера. Имя Беккариа стано-
вится ангелом-хранителем тех, кто стремился к ре-
формам и справедливости. Его имя и идеи не обош-
ли стороной важнейший кодекс 1791 года.
Затем казалось, что на какое-то время идеи
Беккариа и его книга были забыты в результате бур-
ного развития революции. Пришел террор. Однако
спустя несколько лег интерес к Беккариа возникнет
вновь в связи с оживлением интеллектуальной жизни,
повлекшим за собой обращение к философии и про-
светительским идеям. И этот интерес не исчезает и
поныне.
44
В Англии ситуация отличалась от французской ко-
ренным образом. Чтобы обнаружить связь между ди-
скуссиями во Франции и Великобритании следует со-
слаться, прежде всего, на переписку Дидро с худож-
ником и писателем Аланом Рамсеем, находившемся
на перепутье бурлящих французских идей и форми-
ровавшегося шотландского просвещения, которое
приобрело особое значение в последние десятилетия
восемнадцатого века. Рамсей тоже не мог согласиться
с полной отменой смертной казни, хотя и занимался
проблемой судебных ошибок. Груз традиций и заня-
тие общественной деятельностью помешали ему под-
няться до уровня Беккариа. Эмпиризм, недоверие и
враждебное отношение к любого рода абстракции, а
фактически и к любому посягательству на освещен-
ные веками традиции и условности не позволяли это-
му художнику согласиться со всем тем новым, что
содержалось в произведении Беккариа. Ему представ-
лялось утопией то, что для других было революцион-
ной программой пересмотра уголовного права: "Все
умозрительное творчество, такое как "О преступлени-
ях и наказаниях," относится к категории "утопий", ре-
спублик "а ля Платон" и других политических идеа-
лов, которые хорошо показывают дух, гуманизм и
широту души авторов, но которые никогда не имели
и никогда не будут иметь никакого актуального и ре-
ального влияния на действительное положение дел..."
Когда первый переводчик книги Беккариа на англий-
ский язык закончил свою работу и издал ее в 1769
45
году в Лондоне, ему не трудно было заметить, что
она непосредственно отражает английскую действи-
тельность, и что бесполезно было бы пытаться убеж-
дать себя в обратном доводами о том, что речь идет
о произведении, пришедшем из мира слишком дале-
кого и отличного от Великобритании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
другой стороны, характер принудительных работ
можно было бы варьировать в зависимости от тяже-
сти преступления. При этом подчеркивалось, что су-
ществование системы наказаний, которые не уничто-
жали бы тех, кто совершает преступления, требует,
разумеется, четко выверенных пропорций. И делал-
ся вывод социальной значимости: принудительный
труд - это прекрасное средство, которым могли бы
воспользоваться реформаторы, чтобы изменить соот-
ношение между преступностью и различными класса-
ми общества.
Социальный аспект проблемы послужил поводом
для крупного французского писателя и просветителя
аббата Мабли включиться в полемику. Он подошел к
ее рассмотрению не с точки зрения привилегирован-
ных, а с позиции обездоленных, для которых прину-
дительный труд представлял лишь другую форму их
повседневного и привычного образа жизни. Против
принудительного труда аббат Мабли выдвинул самое
серьезное возражение, которое во Франции и Европе
еще более усилило ощущение того, что лишь в ином
обществе возможны наказания, отличные от тех, что
XVIII век унаследовал от правовых традиций средне-
вековья. Напрасно было браться за реформы тюрем
и наказаний, пока не возьмет верх равноправие. В
своей книге "О законодательстве, или основы зако-
нов", опубликованной в 1776 году, Мабли внов вы-
носит эту проблему на обсуждение. Один из персона-
жей этой книги настаивал на ответственности обще-
ства за жестокость, непоследовательность, бесполез-
ность репрессий. Другой полностью принимал эту ра-
дикальную критику: "Когда я вижу законодателя и су-
дей, вооруженных шпагой, я чувствую в себе тайное
возмущение, как будто не я являюсь более хозяином.
Кто дал им это губительное право?" Но этого негодо-
вания было недостаточно. Виноваты были не судьи и
даже не законы. Виновато было само общество, ко-
торое делало каждого защитником собственности и
как следствие этого "фактически вынуждало быть вар-
варом". "Преступления и наказания" находились в
прямой зависимости от неравноправия, порожденно-
го привилегиями, но не объяснялись им, ибо само
понятие неравноправия было вторичным, уходящим
42
корнями в идею собственности. И поэтому-то стрем-
ление гуманистов заменить смертную казнь принуди-
тельными работами представлялось в ложном свете и
казалось тщетным и бесполезным. Кому нужен был
"этот прекраснодушный гуманизм, которым они ки-
чились". Они не понимали, что тяжелый труд и ли-
шения, которыми собирались наказывать преступни-
ков, уже стали судьбой для значительного большинст-
ва людей. С этой точки зрения следовало рассматри-
вать все виды репрессий от тюрьмы до виселицы, от
пытки до каторги. Бессмысленно было надеяться ре-
формировать их по-настоящему.
Однако Вольтер, как бы возражая против подо-
бных доводов, уже на пороге смерти вновь подчерк-
нул необходимость раз и навсегда решить эту пробле-
му, позаботившись как можно скорее о реформе уго-
ловного законодательства своей страны. Его рассужде-
ния на эту тему в книге "Цена правосудия и гуман-
ности" отмечены печатью вдохновения, что всегда
было характерно для его деятельности, протекавшей
параллельно и одновременно с деятельностью
Беккариа. В противоположность Мабли, являясь
представителем другого направления французских ре-
форматоров, Вольтер дал совершенно иную интерп-
ретацию идей Беккариа, хотя и с присущей его ха-
рактеру склонностью к утопии.
Целое десятилетие границы дискуссии остались та-
кими, какими их очертили Мабли и Вольтер. Одни
заострили внимание на вопросах собственности и
43
структуры общества. Другие, как, например, Кондо-
росс, добивались практического выполнения постула-
тов Вольтера о терпимости и рационализме. Просле-
дить трудный путь тех и других означало бы перепи-
сать историю последних попыток реформы накануне
революции и надежд, которые она породила в самом
начале. И в этом смысле эхо идей Беккариа достигло
самого сердца умственной и этической стороны жиз-
ни эпохи. Однако в том, что касается повседневной
реальной французской действительности того перио-
да, трудно избавиться от ощущения: было уже позд-
но. Все устремилось к великой драме революции.
Тем не менее эхо Беккариа было услышано в на-
циональном собрании Франции при обсуждении в
1791 году нового уголовного кодекса. Депутаты про-
являли умеренность в данном вопросе и отчаянно
боролись против смертной казни и судебного варвар-
ства Максимилиана Робеспьера. Имя Беккариа стано-
вится ангелом-хранителем тех, кто стремился к ре-
формам и справедливости. Его имя и идеи не обош-
ли стороной важнейший кодекс 1791 года.
Затем казалось, что на какое-то время идеи
Беккариа и его книга были забыты в результате бур-
ного развития революции. Пришел террор. Однако
спустя несколько лег интерес к Беккариа возникнет
вновь в связи с оживлением интеллектуальной жизни,
повлекшим за собой обращение к философии и про-
светительским идеям. И этот интерес не исчезает и
поныне.
44
В Англии ситуация отличалась от французской ко-
ренным образом. Чтобы обнаружить связь между ди-
скуссиями во Франции и Великобритании следует со-
слаться, прежде всего, на переписку Дидро с худож-
ником и писателем Аланом Рамсеем, находившемся
на перепутье бурлящих французских идей и форми-
ровавшегося шотландского просвещения, которое
приобрело особое значение в последние десятилетия
восемнадцатого века. Рамсей тоже не мог согласиться
с полной отменой смертной казни, хотя и занимался
проблемой судебных ошибок. Груз традиций и заня-
тие общественной деятельностью помешали ему под-
няться до уровня Беккариа. Эмпиризм, недоверие и
враждебное отношение к любого рода абстракции, а
фактически и к любому посягательству на освещен-
ные веками традиции и условности не позволяли это-
му художнику согласиться со всем тем новым, что
содержалось в произведении Беккариа. Ему представ-
лялось утопией то, что для других было революцион-
ной программой пересмотра уголовного права: "Все
умозрительное творчество, такое как "О преступлени-
ях и наказаниях," относится к категории "утопий", ре-
спублик "а ля Платон" и других политических идеа-
лов, которые хорошо показывают дух, гуманизм и
широту души авторов, но которые никогда не имели
и никогда не будут иметь никакого актуального и ре-
ального влияния на действительное положение дел..."
Когда первый переводчик книги Беккариа на англий-
ский язык закончил свою работу и издал ее в 1769
45
году в Лондоне, ему не трудно было заметить, что
она непосредственно отражает английскую действи-
тельность, и что бесполезно было бы пытаться убеж-
дать себя в обратном доводами о том, что речь идет
о произведении, пришедшем из мира слишком дале-
кого и отличного от Великобритании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52