..
А вокруг острова со всех сторон – синяя-синяя вода. Насколько глаз видит...
И одинокий белый, совершенно очаровательный домик невдалеке!.. Красиво до слез, до мистического восторга...
Только идти к этому домику ужасно трудно! Ноги увязают в прокаленном сверкающе-желтом песке, каждый шаг требует невероятных усилий, но Мика знает почему-то, что до этого домика нужно дойти обязательно! Это очень-очень важно...
А дышать от жары становится все труднее и труднее, и песок все рыхлее и сыпучее...
Но Мика идет... Мике это невероятно важно!..
Вот он уже и в домике...
Проходит из коридора в комнатку, а там...
...на полу ЛЕЖИТ ПАПА – Сергей Аркадьевич Поляков!!!
– Папочка!.. – в ужасе беззвучно кричит Мика...
* * *
И просыпается.
Ночь. Только слабый дежурный свет в бараке. Дышат полтораста спящих пацанов. Вскрикивают во сне, плачут, смеются, угрожают, бормочут что-то, шепчут, стонут...
Глубокая ночь первого января 1942 года.
Мика попил воды из кружки и вдруг ясно и отчетливо ПОЧУВСТВОВАЛ – отец в Алма-Ате! Но почему без мамы?! И ОТКУДА Я ЭТО ЗНАЮ?!
Так... Нужно немедленно в Алма-Ату! Всего тридцать пять километров... На попутке, на телеге, пешком... Как угодно!
С трудом слез с нар. Понимал – болен. Надел на себя все, что можно, утеплился кое-как. Сунул под подушку Валерке свой нетронутый новогодний подарочек, подпоясал бушлат, чтобы снизу не поддувало, и, качаясь, вышел из барака в лунную морозную ночь...
* * *
Не было за тридцать пять километров пути ни одной машины – ни в ту, ни в другую сторону!
Проскочили парочка патрульных милицейских «газиков» – один к Алма-Ате, второй к Каскелену, так от них Мика схоронился в вымерзшем придорожном арыке. Хорошо помнил: шаг вправо, шаг влево – побег!
А там, в домике, папа лежит. Нельзя Мике рисковать, лучше спрятаться, а потом снова – на своих двоих, пешедралом...
... К утру пошел снег, потеплело. То, что было примороженным, жестким, подтаяло. Стало скользким поначалу, а потом и совсем раскисло...
Грязь в ботинки набилась, мокрень, но Мика так и не почувствовал холода. Даже хотел шапку снять, но побоялся ее из рук выронить, потерять...
«В лесу родилась елочка, в лесу она росла...»
Елочка!.. Мать вашу в душу с этим гребаным Казахстаном! Здесь же должно быть тепло, как в учебнике географии написано!..
«Только бы до того домика дойти... Где папа лежит. Мой отец... Сергей Аркадьевич Поляков – летчик-истребитель, шеф-пилот двора его импера... Здравствуйте, ваше сиятельство! Это вы – князь Лерхе? Милости прошу, проходите, князь. Сергей Аркадьевич ждет вас...
А, вспомнил... Этот домик называется гостиница «Дом Советов»! Мама! А почему я тебя не вижу?.. А, мам?..
Миля-а-а-а! Где ты, Милечка?.. У меня уже сил нет...»
* * *
– Я ничего не знаю! – говорил гостиничному швейцару молоденький солдатик-шофер. – Я ему не сват, не брат, вообще никто. Так, проезжий...
Рядом с гостиницей «Дом Советов» пофыркивала военная «эмка».
– Выруби двигатель! – приказным тоном распорядился швейцар. – Люди твой шарабан нюхать не обязаны!
– А как я потом заведусь? – окрысился шоферюжка. – У меня аккумулятор уже неделю как накрылся. Ты меня в жопу толкать будешь со своим протезом? Или вот он?
И солдат показал на ничего не соображающего Мику, сидевшего снова на ступеньках гостиницы «Дом Советов».
– Откуда взял его? – спросил швейцар.
– Отвез своего кобла к евонной марухе, километров за семь от города, развернулся и лично возвращаюсь в расположение, а этот лежит у дороги. Я думал, пьяный. Новый год все же... А потом смотрю – пацан! И лепечет: гостиница «Дом Советов»... Гостиница «Дом Советов»... От теперя ты с им и разбирайся! А то уже двенадцать дня, а у меня посля вчерашней поддачи еще маковой росинки во рту не было!.. Привет! – сказал солдатик, сел за руль своей «эмки» и уехал.
Швейцар приподнял рукой Микину склоненную голову, заглянул в лицо и сказал:
– Здорово, леший! А я тебя узнал.
Но Мика не ответил, стал заваливаться лицом вниз – вот-вот со ступенек скатится.
Швейцар отставил вбок негнущийся протез, наклонился, подхватил Мику сначала за шиворот, потом перехватил под мышки, снова усадил и разогнулся, не отпуская Микин воротник.
– Ты давай держись... Я, конечное дело, тебе помогу, но и ты уж извини-подвинься... Я тебе не «медсестра дорогая Анюта» – на спине таскать. Руки-ноги на месте, остальное – херня собачья! Вставай.
Горничная первого этажа, крепкая бабенка средних лет, и швейцар со скрипучим протезом довели Мику по гостиничному коридору до двери с каким-то номером, и горничная тихо сказала:
– Как приехал три дня тому, так и гуляет по-черному. В первый вечер кто-то с им выпивал, а теперя один дует без передыху...
– В кажной избушке – свои погремушки, – вздохнул швейцар.
– Иди, – сказала горничная Мике. – У его не заперто...
Мика открыл дверь и вошел в гостиничный номер. Горничная и швейцар деликатно остались в коридоре.
Сергей Аркадьевич Поляков лежал на полу маленькой комнатки в моче и блевотине.
Кислый запах извергнутого смешивался с аммиачными испарениями...
На небольшом письменном столе среди бутылок из-под водки, банок с остатками засохших и провонявших рыбных консервов и черствых кусков хлеба, в до боли знакомой рамке красного дерева стояла большая фотография очень красивой мамы, снятая кем-то из кинооператоров «Ленфильма» лет пять тому назад. Эта фотография в этой рамке всегда висела раньше в папином кабинете.
Мика огляделся. Сквозь туман, застилающий глаза, он увидел у шкафа наполовину распакованный чемодан, а в нем две бутылки водки.
Голова у Мики кружилась, ноги не держали, руки были ватными. Хотелось лечь, закрыть глаза и умереть от чего угодно – от усталости, от болезни, от тоски, от горя... Оттого, что впервые в жизни увидел своего Отца, своего Папу, самого любимого и близкого ему человека в мире, самого умного, самого интеллигентного, самого-самого, вот в таком виде – храпящего на полу, мертвецки пьяного, с мокрыми расстегнутыми брюками, заросшего, в грязной рубашке, поверх которой на папе был какой-то меховой жилет, которого Мика у него никогда не видел...
Но умереть сейчас значило бы бросить папу вот в таком состоянии! То, что мамы уже нет и, наверное, никогда больше не будет в его жизни, Мика почти понял.
Он собрал остатки сил, стащил с себя бушлат и шапку, еле подошел к раковине, умылся холодной водой, вытерся висевшим здесь же полотенцем и достал из открытого чемодана бутылку с водкой. Распечатал, налил треть граненого стакана и выпил. Загрыз черным сухарем, сел на папину постель, поджал под себя ноги, чтобы не задеть лежащего на полу отца, и заплакал.
Потом смочил водкой край полотенца и начал растирать себе лоб и виски. Пока почти не пришел в себя.
Попил холодной воды из-под крана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
А вокруг острова со всех сторон – синяя-синяя вода. Насколько глаз видит...
И одинокий белый, совершенно очаровательный домик невдалеке!.. Красиво до слез, до мистического восторга...
Только идти к этому домику ужасно трудно! Ноги увязают в прокаленном сверкающе-желтом песке, каждый шаг требует невероятных усилий, но Мика знает почему-то, что до этого домика нужно дойти обязательно! Это очень-очень важно...
А дышать от жары становится все труднее и труднее, и песок все рыхлее и сыпучее...
Но Мика идет... Мике это невероятно важно!..
Вот он уже и в домике...
Проходит из коридора в комнатку, а там...
...на полу ЛЕЖИТ ПАПА – Сергей Аркадьевич Поляков!!!
– Папочка!.. – в ужасе беззвучно кричит Мика...
* * *
И просыпается.
Ночь. Только слабый дежурный свет в бараке. Дышат полтораста спящих пацанов. Вскрикивают во сне, плачут, смеются, угрожают, бормочут что-то, шепчут, стонут...
Глубокая ночь первого января 1942 года.
Мика попил воды из кружки и вдруг ясно и отчетливо ПОЧУВСТВОВАЛ – отец в Алма-Ате! Но почему без мамы?! И ОТКУДА Я ЭТО ЗНАЮ?!
Так... Нужно немедленно в Алма-Ату! Всего тридцать пять километров... На попутке, на телеге, пешком... Как угодно!
С трудом слез с нар. Понимал – болен. Надел на себя все, что можно, утеплился кое-как. Сунул под подушку Валерке свой нетронутый новогодний подарочек, подпоясал бушлат, чтобы снизу не поддувало, и, качаясь, вышел из барака в лунную морозную ночь...
* * *
Не было за тридцать пять километров пути ни одной машины – ни в ту, ни в другую сторону!
Проскочили парочка патрульных милицейских «газиков» – один к Алма-Ате, второй к Каскелену, так от них Мика схоронился в вымерзшем придорожном арыке. Хорошо помнил: шаг вправо, шаг влево – побег!
А там, в домике, папа лежит. Нельзя Мике рисковать, лучше спрятаться, а потом снова – на своих двоих, пешедралом...
... К утру пошел снег, потеплело. То, что было примороженным, жестким, подтаяло. Стало скользким поначалу, а потом и совсем раскисло...
Грязь в ботинки набилась, мокрень, но Мика так и не почувствовал холода. Даже хотел шапку снять, но побоялся ее из рук выронить, потерять...
«В лесу родилась елочка, в лесу она росла...»
Елочка!.. Мать вашу в душу с этим гребаным Казахстаном! Здесь же должно быть тепло, как в учебнике географии написано!..
«Только бы до того домика дойти... Где папа лежит. Мой отец... Сергей Аркадьевич Поляков – летчик-истребитель, шеф-пилот двора его импера... Здравствуйте, ваше сиятельство! Это вы – князь Лерхе? Милости прошу, проходите, князь. Сергей Аркадьевич ждет вас...
А, вспомнил... Этот домик называется гостиница «Дом Советов»! Мама! А почему я тебя не вижу?.. А, мам?..
Миля-а-а-а! Где ты, Милечка?.. У меня уже сил нет...»
* * *
– Я ничего не знаю! – говорил гостиничному швейцару молоденький солдатик-шофер. – Я ему не сват, не брат, вообще никто. Так, проезжий...
Рядом с гостиницей «Дом Советов» пофыркивала военная «эмка».
– Выруби двигатель! – приказным тоном распорядился швейцар. – Люди твой шарабан нюхать не обязаны!
– А как я потом заведусь? – окрысился шоферюжка. – У меня аккумулятор уже неделю как накрылся. Ты меня в жопу толкать будешь со своим протезом? Или вот он?
И солдат показал на ничего не соображающего Мику, сидевшего снова на ступеньках гостиницы «Дом Советов».
– Откуда взял его? – спросил швейцар.
– Отвез своего кобла к евонной марухе, километров за семь от города, развернулся и лично возвращаюсь в расположение, а этот лежит у дороги. Я думал, пьяный. Новый год все же... А потом смотрю – пацан! И лепечет: гостиница «Дом Советов»... Гостиница «Дом Советов»... От теперя ты с им и разбирайся! А то уже двенадцать дня, а у меня посля вчерашней поддачи еще маковой росинки во рту не было!.. Привет! – сказал солдатик, сел за руль своей «эмки» и уехал.
Швейцар приподнял рукой Микину склоненную голову, заглянул в лицо и сказал:
– Здорово, леший! А я тебя узнал.
Но Мика не ответил, стал заваливаться лицом вниз – вот-вот со ступенек скатится.
Швейцар отставил вбок негнущийся протез, наклонился, подхватил Мику сначала за шиворот, потом перехватил под мышки, снова усадил и разогнулся, не отпуская Микин воротник.
– Ты давай держись... Я, конечное дело, тебе помогу, но и ты уж извини-подвинься... Я тебе не «медсестра дорогая Анюта» – на спине таскать. Руки-ноги на месте, остальное – херня собачья! Вставай.
Горничная первого этажа, крепкая бабенка средних лет, и швейцар со скрипучим протезом довели Мику по гостиничному коридору до двери с каким-то номером, и горничная тихо сказала:
– Как приехал три дня тому, так и гуляет по-черному. В первый вечер кто-то с им выпивал, а теперя один дует без передыху...
– В кажной избушке – свои погремушки, – вздохнул швейцар.
– Иди, – сказала горничная Мике. – У его не заперто...
Мика открыл дверь и вошел в гостиничный номер. Горничная и швейцар деликатно остались в коридоре.
Сергей Аркадьевич Поляков лежал на полу маленькой комнатки в моче и блевотине.
Кислый запах извергнутого смешивался с аммиачными испарениями...
На небольшом письменном столе среди бутылок из-под водки, банок с остатками засохших и провонявших рыбных консервов и черствых кусков хлеба, в до боли знакомой рамке красного дерева стояла большая фотография очень красивой мамы, снятая кем-то из кинооператоров «Ленфильма» лет пять тому назад. Эта фотография в этой рамке всегда висела раньше в папином кабинете.
Мика огляделся. Сквозь туман, застилающий глаза, он увидел у шкафа наполовину распакованный чемодан, а в нем две бутылки водки.
Голова у Мики кружилась, ноги не держали, руки были ватными. Хотелось лечь, закрыть глаза и умереть от чего угодно – от усталости, от болезни, от тоски, от горя... Оттого, что впервые в жизни увидел своего Отца, своего Папу, самого любимого и близкого ему человека в мире, самого умного, самого интеллигентного, самого-самого, вот в таком виде – храпящего на полу, мертвецки пьяного, с мокрыми расстегнутыми брюками, заросшего, в грязной рубашке, поверх которой на папе был какой-то меховой жилет, которого Мика у него никогда не видел...
Но умереть сейчас значило бы бросить папу вот в таком состоянии! То, что мамы уже нет и, наверное, никогда больше не будет в его жизни, Мика почти понял.
Он собрал остатки сил, стащил с себя бушлат и шапку, еле подошел к раковине, умылся холодной водой, вытерся висевшим здесь же полотенцем и достал из открытого чемодана бутылку с водкой. Распечатал, налил треть граненого стакана и выпил. Загрыз черным сухарем, сел на папину постель, поджал под себя ноги, чтобы не задеть лежащего на полу отца, и заплакал.
Потом смочил водкой край полотенца и начал растирать себе лоб и виски. Пока почти не пришел в себя.
Попил холодной воды из-под крана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116