Зато с пачкой папирос «Дели». Собственный тридцатник выложил. Сам не курил.
– Рисуй, – сказал начальник. – Чего зря задницу просиживать?
– Спасибо, – ответил Мика. – Отправьте меня на фронт. Все равно же судить не будете – малолетка. Закон...
– Ну, это как сказать, – усмехнулся начальник. – Закон что дышло, куда повернул – туда и вышло. Кури, кури, не стесняйся!
– Поговорите в военкомате. Пусть меня на фронт отправят, – повторил Мика. – Вы, я смотрю, уже побывали там...
– Нет, – честно сказал начальник. – Не был я ни на каком фронте.
– А это?.. – Мика показал на правую искалеченную руку начальника.
– Это мне одни бандюки лет десять тому назад отрубили. А ты сам в военкомат не торкался?
– Один раз. Еще в прошлом году.
– Ну и что?
– Взяли за шкирку и... того.
– Их тоже понять можно.
– Нет. Нельзя.
Начальника все время подмывало задать пацану один, самый важный вопрос. Но он понимал, что если пацан ответит на него утвердительно, то он, начальник, и сам долго не проживет. Этот вопрос может стать для него же, начальника, смертельным приговором.
И все же... И все же... И все же! Он был настолько любопытен, и этот пацан ему так нравился, что начальнику показалось, будто если он сейчас его об ЭТОМ спросит, пацан почувствует его симпатию к себе и оставит его в живых...
Начальник сидел на Микиных нарах, а Мика по-блатняцки пристроился на корточках, привалившись к противоположной стене камеры, и с наслаждением курил, аккуратно стряхивая пепел в ладошку.
– Ты, говорят, все время физкультурой занимаешься? – спросил начальник, не решаясь перейти к самому главному вопросу. – Стойки делаешь на руках, отжимаешься... Верно?
– Прогулок у подследственных нет – нужно форму поддерживать. Но вы же не об этом хотели меня спросить.
– М-да... Верно... Не для протокола, как говорится. Скажи мне, Миша... КАК ТЫ УБИЛ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК?
Мика помолчал, глубоко затянулся, посмотрел прямо в глаза начальнику и поправил его:
– СЕМЬ. Был еще один гаденыш в Ленинграде до войны. В школе.
Начальник мгновенно вспотел. Он ждал всего, чего угодно, но только не такого откровенного признания... И все равно ведь не доказать. Не доказать никогда!
– Конечно, – улыбнулся ему Мика. – Не докажете. Никто не поверит.
Начальник охнул, перевел дух, еле выговорил:
– Что-то у нас с тобой, Михаил, какая-то ненаучная фантастика получается!.. Какой-то Жуль-Верн, понимаешь... Ты что, и мысли умеешь читать?!
– Нет, – сказал Мика. – Я просто представил себе, что вы можете подумать.
– А ты не боишься, что весь этот разговор наш сейчас записывается?.. Ну, сам знаешь как... Ты же в звукоцехе работал, да?
– Нет, не записывается, гражданин начальник. Я бы это почувствовал.
– Как?!
– Не знаю. Действительно не знаю. Просто почувствовал бы.
Как бы в подтверждение своей обостренной восприимчивости Мика неожиданно для себя увидел, что начальник уголовного розыска, которому десять лет тому назад бандиты отрубили кисть правой руки, излишне напряжен и пугается его, Микиных, откровений.
Вот Мика и решил снять с начальника это напряжение.
– И пожалуйста, гражданин начальник...
– Говори нормально – Петр Алексеевич.
– И пожалуйста, Петр Алексеевич, не бойтесь меня. Я теперь ЭТО делаю только в САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ, КОГДА УЖЕ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА...
– Спасибо, Миша, – искренне поблагодарил его начальник Петр Алексеевич. – Кто-нибудь из близких знает, где ты?
На мгновение Мика представил себе реакцию папы, когда тот все про него узнает, и, оберегая спокойствие Сергея Аркадьевича, быстро сказал:
– У меня никого нет.
Это была единственная фраза Мики, в которую Петр Алексеевич еще два дня тому назад ни за что не поверил бы...
Он встал с Микиных нар и спросил без видимого интереса:
– Ты поэта Симонова Константина Михайловича знаешь?
– «Жди меня, и я вернусь, только очень жди...»?
– Да. – Начальник Петр Алексеевич вынул из внутреннего кармана пиджака много раз сложенную газету и протянул ее Мике. – На-ко вот, Михаил. Почитай газетку. Тут товарищ Симонов описал очень грустную и, как мне кажется, важную для тебя историю...
* * *
В этой газете очерк Константина Симонова был проиллюстрирован двумя фотографиями, одна из которых была превосходно знакома Мике с самого его раннего детства.
На этой фотографии, в очень элегантном летном комбинезоне с меховым воротником, стоял молодой и красивый Сергей Аркадьевич Поляков с залихватской курительной трубкой в зубах. На голове у него был высокий жесткий авиационный шлем со специальными очками – «консервами». Сергею Аркадьевичу на этом фото было ровно двадцать четыре года. Ровно потому, что в газете под фотографией, была точно определена дата: «Год 1916. Первая мировая война. Шеф-пилот двора его императорского величества, кавалер трех Георгиевских крестов, вольноопределяющийся Сергей Поляков».
Мика всегда знал эту фотографию. Она висела у отца в кабинете, в окружении фотографий других летчиков того времени, снимавшихся на фоне своих «ньюпоров» и «блерио».
Все эти дореволюционные фото были когда-то подарены Микиному отцу с гордыми и мужественными посвящениями вроде: «На память и добрые воспоминания о лучших днях в 38-м корпусном авиационном отряде – доброму, лихому товарищу Сереже Полякову от подпоручика М. Плетнякова. Деревня Замошье, ноябрь 1915 г.».
Или: «На добрую, долгую память дорогому бесстрашному Сержу Полякову от летчика XII-го Истребительного Авиационного отряда князя Владислава Лерхе. Рига, 9 августа 1916 года. Действ. армия».
Все эти подписи были с ятями и латинскими i – просто палочка с точечкой сверху...
Вторую фотографию в газете Мика видел впервые. Снимок был сделан, наверное, впопыхах, с не очень близкого расстояния и уж совсем не для газеты, а просто так.
Худощавый, осунувшийся пожилой майор Поляков держал в руках хроникальную киносъемочную камеру «Аймо», стоял у пикирующего бомбардировщика «Пе-2» с молоденькими летунами, и у ног Сергея Аркадьевича валялся его парашют.
На этом снимке Сергею Аркадьевичу чуть больше пятидесяти. Он вдвое старше каждого из тех, с кем разговаривал тогда, когда их кто-то сфотографировал...
А под фото – подпись: «Осень 1943 года. 22-я Воздушная армия. Кинорежиссер-оператор Сергей Аркадьевич Поляков с экипажем самолета перед вылетом на свое последнее боевое задание».
... Звеном, тремя машинами, с высоты в две с половиной тысячи метров они свалились в почти отвесном пике на немецкую мотострелковую колонну...
Из пикирования выходили в горизонтальный полет прямо у немцев над головами! И снова – в набор высоты...
Сергей Аркадьевич снимал из кабины стрелка-радиста...
Ему очень нужны были кадры атаки!..
Он уже несколько месяцев был прикомандирован к пикировщикам 22-й Воздушной армии, и ему оставалось доснять совсем немного планов для того, чтобы потом приехать в Алма-Ату и спокойно сесть монтировать большой документальный фильм о фронтовых летчиках этой войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Рисуй, – сказал начальник. – Чего зря задницу просиживать?
– Спасибо, – ответил Мика. – Отправьте меня на фронт. Все равно же судить не будете – малолетка. Закон...
– Ну, это как сказать, – усмехнулся начальник. – Закон что дышло, куда повернул – туда и вышло. Кури, кури, не стесняйся!
– Поговорите в военкомате. Пусть меня на фронт отправят, – повторил Мика. – Вы, я смотрю, уже побывали там...
– Нет, – честно сказал начальник. – Не был я ни на каком фронте.
– А это?.. – Мика показал на правую искалеченную руку начальника.
– Это мне одни бандюки лет десять тому назад отрубили. А ты сам в военкомат не торкался?
– Один раз. Еще в прошлом году.
– Ну и что?
– Взяли за шкирку и... того.
– Их тоже понять можно.
– Нет. Нельзя.
Начальника все время подмывало задать пацану один, самый важный вопрос. Но он понимал, что если пацан ответит на него утвердительно, то он, начальник, и сам долго не проживет. Этот вопрос может стать для него же, начальника, смертельным приговором.
И все же... И все же... И все же! Он был настолько любопытен, и этот пацан ему так нравился, что начальнику показалось, будто если он сейчас его об ЭТОМ спросит, пацан почувствует его симпатию к себе и оставит его в живых...
Начальник сидел на Микиных нарах, а Мика по-блатняцки пристроился на корточках, привалившись к противоположной стене камеры, и с наслаждением курил, аккуратно стряхивая пепел в ладошку.
– Ты, говорят, все время физкультурой занимаешься? – спросил начальник, не решаясь перейти к самому главному вопросу. – Стойки делаешь на руках, отжимаешься... Верно?
– Прогулок у подследственных нет – нужно форму поддерживать. Но вы же не об этом хотели меня спросить.
– М-да... Верно... Не для протокола, как говорится. Скажи мне, Миша... КАК ТЫ УБИЛ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК?
Мика помолчал, глубоко затянулся, посмотрел прямо в глаза начальнику и поправил его:
– СЕМЬ. Был еще один гаденыш в Ленинграде до войны. В школе.
Начальник мгновенно вспотел. Он ждал всего, чего угодно, но только не такого откровенного признания... И все равно ведь не доказать. Не доказать никогда!
– Конечно, – улыбнулся ему Мика. – Не докажете. Никто не поверит.
Начальник охнул, перевел дух, еле выговорил:
– Что-то у нас с тобой, Михаил, какая-то ненаучная фантастика получается!.. Какой-то Жуль-Верн, понимаешь... Ты что, и мысли умеешь читать?!
– Нет, – сказал Мика. – Я просто представил себе, что вы можете подумать.
– А ты не боишься, что весь этот разговор наш сейчас записывается?.. Ну, сам знаешь как... Ты же в звукоцехе работал, да?
– Нет, не записывается, гражданин начальник. Я бы это почувствовал.
– Как?!
– Не знаю. Действительно не знаю. Просто почувствовал бы.
Как бы в подтверждение своей обостренной восприимчивости Мика неожиданно для себя увидел, что начальник уголовного розыска, которому десять лет тому назад бандиты отрубили кисть правой руки, излишне напряжен и пугается его, Микиных, откровений.
Вот Мика и решил снять с начальника это напряжение.
– И пожалуйста, гражданин начальник...
– Говори нормально – Петр Алексеевич.
– И пожалуйста, Петр Алексеевич, не бойтесь меня. Я теперь ЭТО делаю только в САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ, КОГДА УЖЕ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА...
– Спасибо, Миша, – искренне поблагодарил его начальник Петр Алексеевич. – Кто-нибудь из близких знает, где ты?
На мгновение Мика представил себе реакцию папы, когда тот все про него узнает, и, оберегая спокойствие Сергея Аркадьевича, быстро сказал:
– У меня никого нет.
Это была единственная фраза Мики, в которую Петр Алексеевич еще два дня тому назад ни за что не поверил бы...
Он встал с Микиных нар и спросил без видимого интереса:
– Ты поэта Симонова Константина Михайловича знаешь?
– «Жди меня, и я вернусь, только очень жди...»?
– Да. – Начальник Петр Алексеевич вынул из внутреннего кармана пиджака много раз сложенную газету и протянул ее Мике. – На-ко вот, Михаил. Почитай газетку. Тут товарищ Симонов описал очень грустную и, как мне кажется, важную для тебя историю...
* * *
В этой газете очерк Константина Симонова был проиллюстрирован двумя фотографиями, одна из которых была превосходно знакома Мике с самого его раннего детства.
На этой фотографии, в очень элегантном летном комбинезоне с меховым воротником, стоял молодой и красивый Сергей Аркадьевич Поляков с залихватской курительной трубкой в зубах. На голове у него был высокий жесткий авиационный шлем со специальными очками – «консервами». Сергею Аркадьевичу на этом фото было ровно двадцать четыре года. Ровно потому, что в газете под фотографией, была точно определена дата: «Год 1916. Первая мировая война. Шеф-пилот двора его императорского величества, кавалер трех Георгиевских крестов, вольноопределяющийся Сергей Поляков».
Мика всегда знал эту фотографию. Она висела у отца в кабинете, в окружении фотографий других летчиков того времени, снимавшихся на фоне своих «ньюпоров» и «блерио».
Все эти дореволюционные фото были когда-то подарены Микиному отцу с гордыми и мужественными посвящениями вроде: «На память и добрые воспоминания о лучших днях в 38-м корпусном авиационном отряде – доброму, лихому товарищу Сереже Полякову от подпоручика М. Плетнякова. Деревня Замошье, ноябрь 1915 г.».
Или: «На добрую, долгую память дорогому бесстрашному Сержу Полякову от летчика XII-го Истребительного Авиационного отряда князя Владислава Лерхе. Рига, 9 августа 1916 года. Действ. армия».
Все эти подписи были с ятями и латинскими i – просто палочка с точечкой сверху...
Вторую фотографию в газете Мика видел впервые. Снимок был сделан, наверное, впопыхах, с не очень близкого расстояния и уж совсем не для газеты, а просто так.
Худощавый, осунувшийся пожилой майор Поляков держал в руках хроникальную киносъемочную камеру «Аймо», стоял у пикирующего бомбардировщика «Пе-2» с молоденькими летунами, и у ног Сергея Аркадьевича валялся его парашют.
На этом снимке Сергею Аркадьевичу чуть больше пятидесяти. Он вдвое старше каждого из тех, с кем разговаривал тогда, когда их кто-то сфотографировал...
А под фото – подпись: «Осень 1943 года. 22-я Воздушная армия. Кинорежиссер-оператор Сергей Аркадьевич Поляков с экипажем самолета перед вылетом на свое последнее боевое задание».
... Звеном, тремя машинами, с высоты в две с половиной тысячи метров они свалились в почти отвесном пике на немецкую мотострелковую колонну...
Из пикирования выходили в горизонтальный полет прямо у немцев над головами! И снова – в набор высоты...
Сергей Аркадьевич снимал из кабины стрелка-радиста...
Ему очень нужны были кадры атаки!..
Он уже несколько месяцев был прикомандирован к пикировщикам 22-й Воздушной армии, и ему оставалось доснять совсем немного планов для того, чтобы потом приехать в Алма-Ату и спокойно сесть монтировать большой документальный фильм о фронтовых летчиках этой войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116