Какие нескончаемые недели... А теперь все спрессовано... Месяц – всего лишь одна двенадцатая часть молниеносно пролетающего года – короткого до панического ужаса!..
– Ты пугаешь меня, Мика, – робко произнес Альфред из-под лампы. – Это мысли о смерти.
– Да нет... Скорее, о безвозвратности. Прости меня. Ты хотел узнать, почему меня вышибли из «Мухи»?
– Если не хочешь, можешь не рассказывать...
– Отчего же? Все было предельно просто. Настолько, что уже граничило с клиническим идиотизмом. Моим идиотизмом.
* * *
Уже на третьем курсе Мика был лучшим... Абитуриенты и первокурсники бегали «на Полякова», как психопатствующие балетоманы «на Уланову». В институте не было барышни, которая отказала бы Мике.
Из Варшавской академии искусств в Ленинград прибыли четыре польских профессора – отбирать лучшие работы для Всеевропейской выставки графики, живописи и скульптуры студентов высших художественных учебных заведений стран социалистического лагеря.
Один польский профессор был похож на пожилого тощего ханыгу – в невиданных тогда джинсах и какой-то лоснящейся от старости замшевой куртке. А три остальных профессора Варшавской академии очень смахивали на выпендрежных и довольно нищеватых советских стиляг, жестоко преследуемых комитетами комсомола – за серьгу в ухе, за платочек, повязанный на шее с узелком сбоку, за брюки, ширинка которых не имела стыдливо-потайного клапана, а застегивалась на открытые всему миру пуговицы.
Короче, польская профессура выглядела так, что ими не заинтересовались даже фарцовщики с Невского.
Несмотря на столь непрезентабельный вид высокой польской делегации, имя каждого из четверых было хорошо известно в художнических кругах, и за их плечами была не одна персональная выставка в Париже, Лондоне, Праге, Загребе...
Все четверо сразу же положили глаз на Микины работы. Открыв для себя Мику в среде тоскливого студенческого «соцреализма», они пригласили его к себе в «Европейскую» гостиницу, вытащили из своих чемоданов пугающее количество бутылок знаменитого «Яржембъяка» – рябиновой водки – и пятидесятиградусной «Выборовой», заказали из ресторана ужин в номер одного из польских профессоров и закатили гомерическую пьянку!
А под утро грустно пели «Червоны маки на Монте-Касина», и старый профессор в невиданных джинсах, мягко проглатывая букву «л», по-русски рассказывал Мике, как в начале сорок пятого он в составе Первой армии Войска Польского, уже дважды раненный, брал Колобжег...
Через несколько дней поляки уехали, четко определив список приглашаемых в Варшаву для участия в выставке. Мику Полякова назвали «первым номером».
Кадровики Академии художеств, Института Репина и «Мухи» стали готовить выездные документы. В те времена выезды за границы Советского Союза были редки и нежелательны, а посему все документы «выезжающего» проверялись с чрезвычайной строгостью.
На чем Мика и попался! Особо бдительный отдел кадров «Мухи» на всякий случай еще раз заглянул в личное дело студента третьего курса Полякова Михаила Сергеевича. Мало ли что?.. Не в Сестрорецк человек едет, а ЗА РУБЕЖ! Понимать надо.
И обнаружили, что в аттестате, свидетельствующем об окончании Поляковым М. С. средней школы в одна тысяча девятьсот сорок третьем году, некоторая неувязочка! Аттестат скреплен «наркомпросовской» печатью города Тернополя Украинской ССР, который именно в это время уже третий год был оккупирован немцами и ни одна школа в Тернополе не работала.
Мику срочно вызвали в деканат.
По случаю чрезвычайного происшествия начальник отдела кадров пригласил из Большого Дома человека, надзирающего по линии «безопасности» за художественными учебными заведениями, Микиного мастера, перепуганного до обморочного состояния, секретарей парткома и комитета комсомола и кого-то из факультетского начальства.
Все было готово для торжественного судилища и разоблачения «втеревшегося в наши здоровые творческие ряды...» и так далее.
Но праздник не состоялся. Как только Мика увидел на столе у декана свое личное дело и в сторонке – свой липовый аттестат, он все понял.
– Поляков, где и когда вы заканчивали среднюю школу? – спросил начальник отдела кадров института.
– Нигде и никогда, – коротко ответил Мика.
– То есть как это?! – искренне удивился декан.
– Очень просто, – улыбнулся ему Мика. – У меня на это не было времени.
– Я ничего не понимаю... – простонал вечно перепуганный Микин мастер. – Миша! Но вы хоть учились в десятом классе?!
– Нет. Нет, дорогой Федор Осипович, – ответил Мика. – Мало того, я не учился ни в девятом, ни даже в восьмом. Зато в двадцать один год я уже был командиром звена пикирующих бомбардировщиков, а в двадцать три – заместителем командира эскадрильи. Ясно?
– Откуда же у вас этот аттестат? – спросил Мику человек из «безопасности».
– Обводный канал, барахолка, пятьсот рублей. Есть еще вопросы?
– Еще вопросы вам, Поляков, наверное, зададут в другом месте, – улыбнулся начальник отдела кадров и посмотрел на декана: – Будем отчислять?
– Естественно! – подхватил секретарь парткома и обратился к человеку из «безопасности»: – И разумеется, никакой Польши!
Толстая некрасивая девушка – секретарь комитета комсомола – испуганно прикрыла ладошкой рот.
Человек из «безопасности» отвел глаза в сторону – дескать, ваш студент, ваша накладка, ваши проблемы....
– Подождите, подождите... – растерянно пробормотал декан.
Ему всегда нравился этот Поляков. Нравились его работы, несшие в себе удивительный сплав острой иронии и четко прослеживаемой драматургии...
И еще ему очень нравилось то, что ЕГО сегодняшний студент – бывший военный летчик. В юности декан был воспитан на Осоавиахиме, на «спасении челюскинцев» и на «перелетах через Северный полюс» и поэтому по сей день с тоской и завистью провожал глазами любой пролетающий в небе самолет.
– Да подождите вы!.. Ну что же так – сплеча... – снова тихо проговорил декан. – Давайте подумаем вместе...
Но он слишком долго и трудно шел к своему сегодняшнему положению, чтобы рисковать будущим. И поэтому всем было ясно, что он никому не вцепится в глотку за этого Полякова.
Однако тут неожиданно вдруг взбунтовался, казалось бы, навсегда запуганный Микин мастер – Федор Осипович, добрый и неталантливый художник благородной советской школы.
– Вы с ума сошли!.. – тоненько закричал он. – При чем тут этот паршивый аттестат?! Если мы будем разбрасываться...
Он что-то кричал еще своим тоненьким голосом, но Мика уже ничего не слышал...
Как обычно в приступе ярости, за мгновение до совершения ЭТОГО, сдавило виски, по всему телу прокатилась волна нестерпимого жара, возникла знакомая и страшная пульсирующая боль в затылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Ты пугаешь меня, Мика, – робко произнес Альфред из-под лампы. – Это мысли о смерти.
– Да нет... Скорее, о безвозвратности. Прости меня. Ты хотел узнать, почему меня вышибли из «Мухи»?
– Если не хочешь, можешь не рассказывать...
– Отчего же? Все было предельно просто. Настолько, что уже граничило с клиническим идиотизмом. Моим идиотизмом.
* * *
Уже на третьем курсе Мика был лучшим... Абитуриенты и первокурсники бегали «на Полякова», как психопатствующие балетоманы «на Уланову». В институте не было барышни, которая отказала бы Мике.
Из Варшавской академии искусств в Ленинград прибыли четыре польских профессора – отбирать лучшие работы для Всеевропейской выставки графики, живописи и скульптуры студентов высших художественных учебных заведений стран социалистического лагеря.
Один польский профессор был похож на пожилого тощего ханыгу – в невиданных тогда джинсах и какой-то лоснящейся от старости замшевой куртке. А три остальных профессора Варшавской академии очень смахивали на выпендрежных и довольно нищеватых советских стиляг, жестоко преследуемых комитетами комсомола – за серьгу в ухе, за платочек, повязанный на шее с узелком сбоку, за брюки, ширинка которых не имела стыдливо-потайного клапана, а застегивалась на открытые всему миру пуговицы.
Короче, польская профессура выглядела так, что ими не заинтересовались даже фарцовщики с Невского.
Несмотря на столь непрезентабельный вид высокой польской делегации, имя каждого из четверых было хорошо известно в художнических кругах, и за их плечами была не одна персональная выставка в Париже, Лондоне, Праге, Загребе...
Все четверо сразу же положили глаз на Микины работы. Открыв для себя Мику в среде тоскливого студенческого «соцреализма», они пригласили его к себе в «Европейскую» гостиницу, вытащили из своих чемоданов пугающее количество бутылок знаменитого «Яржембъяка» – рябиновой водки – и пятидесятиградусной «Выборовой», заказали из ресторана ужин в номер одного из польских профессоров и закатили гомерическую пьянку!
А под утро грустно пели «Червоны маки на Монте-Касина», и старый профессор в невиданных джинсах, мягко проглатывая букву «л», по-русски рассказывал Мике, как в начале сорок пятого он в составе Первой армии Войска Польского, уже дважды раненный, брал Колобжег...
Через несколько дней поляки уехали, четко определив список приглашаемых в Варшаву для участия в выставке. Мику Полякова назвали «первым номером».
Кадровики Академии художеств, Института Репина и «Мухи» стали готовить выездные документы. В те времена выезды за границы Советского Союза были редки и нежелательны, а посему все документы «выезжающего» проверялись с чрезвычайной строгостью.
На чем Мика и попался! Особо бдительный отдел кадров «Мухи» на всякий случай еще раз заглянул в личное дело студента третьего курса Полякова Михаила Сергеевича. Мало ли что?.. Не в Сестрорецк человек едет, а ЗА РУБЕЖ! Понимать надо.
И обнаружили, что в аттестате, свидетельствующем об окончании Поляковым М. С. средней школы в одна тысяча девятьсот сорок третьем году, некоторая неувязочка! Аттестат скреплен «наркомпросовской» печатью города Тернополя Украинской ССР, который именно в это время уже третий год был оккупирован немцами и ни одна школа в Тернополе не работала.
Мику срочно вызвали в деканат.
По случаю чрезвычайного происшествия начальник отдела кадров пригласил из Большого Дома человека, надзирающего по линии «безопасности» за художественными учебными заведениями, Микиного мастера, перепуганного до обморочного состояния, секретарей парткома и комитета комсомола и кого-то из факультетского начальства.
Все было готово для торжественного судилища и разоблачения «втеревшегося в наши здоровые творческие ряды...» и так далее.
Но праздник не состоялся. Как только Мика увидел на столе у декана свое личное дело и в сторонке – свой липовый аттестат, он все понял.
– Поляков, где и когда вы заканчивали среднюю школу? – спросил начальник отдела кадров института.
– Нигде и никогда, – коротко ответил Мика.
– То есть как это?! – искренне удивился декан.
– Очень просто, – улыбнулся ему Мика. – У меня на это не было времени.
– Я ничего не понимаю... – простонал вечно перепуганный Микин мастер. – Миша! Но вы хоть учились в десятом классе?!
– Нет. Нет, дорогой Федор Осипович, – ответил Мика. – Мало того, я не учился ни в девятом, ни даже в восьмом. Зато в двадцать один год я уже был командиром звена пикирующих бомбардировщиков, а в двадцать три – заместителем командира эскадрильи. Ясно?
– Откуда же у вас этот аттестат? – спросил Мику человек из «безопасности».
– Обводный канал, барахолка, пятьсот рублей. Есть еще вопросы?
– Еще вопросы вам, Поляков, наверное, зададут в другом месте, – улыбнулся начальник отдела кадров и посмотрел на декана: – Будем отчислять?
– Естественно! – подхватил секретарь парткома и обратился к человеку из «безопасности»: – И разумеется, никакой Польши!
Толстая некрасивая девушка – секретарь комитета комсомола – испуганно прикрыла ладошкой рот.
Человек из «безопасности» отвел глаза в сторону – дескать, ваш студент, ваша накладка, ваши проблемы....
– Подождите, подождите... – растерянно пробормотал декан.
Ему всегда нравился этот Поляков. Нравились его работы, несшие в себе удивительный сплав острой иронии и четко прослеживаемой драматургии...
И еще ему очень нравилось то, что ЕГО сегодняшний студент – бывший военный летчик. В юности декан был воспитан на Осоавиахиме, на «спасении челюскинцев» и на «перелетах через Северный полюс» и поэтому по сей день с тоской и завистью провожал глазами любой пролетающий в небе самолет.
– Да подождите вы!.. Ну что же так – сплеча... – снова тихо проговорил декан. – Давайте подумаем вместе...
Но он слишком долго и трудно шел к своему сегодняшнему положению, чтобы рисковать будущим. И поэтому всем было ясно, что он никому не вцепится в глотку за этого Полякова.
Однако тут неожиданно вдруг взбунтовался, казалось бы, навсегда запуганный Микин мастер – Федор Осипович, добрый и неталантливый художник благородной советской школы.
– Вы с ума сошли!.. – тоненько закричал он. – При чем тут этот паршивый аттестат?! Если мы будем разбрасываться...
Он что-то кричал еще своим тоненьким голосом, но Мика уже ничего не слышал...
Как обычно в приступе ярости, за мгновение до совершения ЭТОГО, сдавило виски, по всему телу прокатилась волна нестерпимого жара, возникла знакомая и страшная пульсирующая боль в затылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116